— Что ж, сударыня, данный случай редок, но не уникален. Однако, вам надо отнестись со всей серьёзностью к родам, и следовать неукоснительно моим советам, если вы хотите, чтобы всё закончилось благополучно, — пристально посмотрев на меня, произнёс месье Жаме.

— Вы хотите сказать, что женщины обычно умирают во время таких родов? — с испугом произнесла я.

— Ну, что вы, мадам… Я вовсе ничего такого не имел в виду. Просто когда вы даёте жизнь двоим детям за раз, то это отнимает больше сил. Поэтому вы должны лучше следить за своим здоровьем, — постарался успокоить меня он.

— Вы принимали такие роды? — продолжила я расспрос.

— Да, мадам. На моей памяти у меня было пять подобных ситуаций, — кивнул мужчина.

— И всегда матери и дети выживали???

— Мадам, ежели будущая мать выполняла все мои предписания — то да. Те, кто отходил на Небеса, как правило, отчасти сами были виноваты — участвовали в охоте на последнем месяце, танцевали на балах, носили слишком узкие корсеты не по размеру… — уклончиво объяснил месье Жаме.

Новость о предстоящей двойне вызвала радость и благодарственные молитвы домочадцев.

Именно с этой поры Эммильена со всей ответственностью взялась за моё здоровье. Теперь каждое моё утро начиналось с молитв святой Гвенн Тейбронской, святой Ирмине, конечно же, Богородице и Доде Мецской. Графиня дель Альваро уверяла, что эти молитвы помогут мне легко разрешиться от бремени. Горькие порошки месье Жаме мне приходилось проглатывать так же под её строгим присмотром.

Выходить из комнаты или долго передвигаться по ней, мне воспрещалось. Только однажды мне было разрешено спуститься вниз в сопровождении супруга, который не отходил от меня ни на шаг. Причиной, по которой мне была разрешена сия вольность, стало разрешение от бремени Гертруды. Мадам Жаме родила прекрасную, здоровую девочку, которую позже окрестили, как Лионелла Гертруда Мария. Увы, но я не смогла присутствовать при крещении, и тогда мы с Оливье просто преподнесли шкатулку, где лежала золотая цепочка с крестиком для ребёнка, и тонкая батистовая сорочка для крещения.

Граф пожаловал месье Жаме довольно значимый подарок — им был подарен коттедж в городке де Ла Фер. Когда-то он принадлежал нашему бывшему повару, но тот скончался, не оставив наследников, да и женатым не был. Оливье решил, что это будет прекрасное жилище для новой семьи, к тому же он добавил к бумагам на дом и мешочек с золотыми монетками. Когда месье Жаме, чувствуя некое неудобство от слишком дорого подарка, попытался отказаться, то Оливье напомнил ему, что Гертруда, хоть не законная, но всё же его дочь…

— Дорогой, вы были так щедры к чете Жаме… Это прекрасный дар, — улыбнулась я Оливье, после того как мы вернулись в нашу спальню.

— Естественно, мой ангел. Я хочу как можно крепче привязать хорошего лекаря к моему замку. Имея собственный угол и крышу над головой, он навряд ли согласится всё это разменивать на иные посулы, — пояснил свою мотивацию супруг.

— Разве кто-то уже пытался его переманить к себе? — удивлённо спросила я.

— Конечно. И не один раз. Лионель мне показывал несколько писем от некоторых моих соседей, которые предлагали ему поступить на службу, обещали своё покровительство и защиту от моего гнева. Я, знаете ли, ценю преданность в людях. К тому же, ему нужен наследник, ученик, которому он передаст свои знания. А значит, его семья вскоре вновь пополниться ребёнком и, может, даже не одним.

— Но у него ведь есть помощник — Пьер, — напомнила я.

— Внимательный и расторопный малый, сирота — родители умерли от лихорадки. Но как подрастёт, я отправлю его в Берри. Там тоже нуждаются в качественном врачевании. К тому же, он родом из тех мест, — кивнув, пояснил Оливье.

Тёплое лето прошло без особых происшествий. Время тогда было ленным, размеренным, наполнявшим моё исстрадавшееся сердце счастьем.

Рене привёз из Парижа бумаги, которые делали Марианну законной дочерью. Правда в качестве матери значилась совсем иная женщина, но по словам аббата, это было необходимо.

С Марианной я проводила много времени. Она составляла мне компанию в таких женских занятиях, как, например, вышивание.

Так незаметно минула тёплая пора, а затем пронеслись дождливые и холодные дни осени. Сие случилось в начале декабря. Я проснулась от резкой боли внизу живота. Словно волнами, она стала опоясывать моё тело. К счастью, проснувшийся от моих вскриков Оливье всё прекрасно понял, даже лучше, чем мой затуманенный болью мой разум.

Незамедлительно был вызван месье Жаме и Хельга. Я же погружалась в настоящее море боли. Громкий голос лекаря, бормотание знахарки, беготня слуг, восклицания Оливье за дверью спальни, запах каких-то мазей, плеск наливаемой в таз тёплой воды, увещевания, советы, шёпот молитв Эммильены, расположившейся в углу комнаты — всё смешалось для меня в некий непонятный фон. Я не могла чётко мыслить, и полагалась лишь на то, что обрывками долетало до меня из уст месье Жаме и Хельги, крича от нестерпимой боли, и стараясь дышать при том как можно размереннее.

Эта мука продолжалась несколько часов, после чего нечто, словно разрывая меня изнутри наживую, устремилось наружу. Плач младенца, радостная голос Эммильены — я не поняла, что она говорит… Затем опять болезненная потуга, перебивающая дыхание. С каждой минутой теряя всё больше сил, я кричала, мысленно моля Всевышнего, чтобы всё закончилось как можно скорее. И в самом деле, второе дитя устремилось на свет гораздо быстрее.

Последнее, что я запомнила, прежде чем потерять сознание от усталости, боли и головокружения, это радостные восклицания лекаря о том, что дети живы, и им ничто не угрожает…