Алик промучился всё воскресенье. Писал, но понимал, что получается не то! Выходило скучно, некрасиво и невесело.

Когда Сергей Иванович на уроке спросил:

— А как твой вальс, Алик?

Алик встал и ответил, опуская глаза и хмуря брови:

— Я его ещё не кончил…

— Что же ты не помог товарищу, Дима? Сам так удачно написал, а помочь не хочешь?

— Мы занимались, — ответил Дима, и его щёки залились румянцем.

Алик хмуро молчал.

— Что у вас произошло? — глядя на смущённые лица мальчиков, озабоченно спросил учитель.

— Они оставались! Занимались! — подтвердили ребята.

— В работе очень важно посоветоваться. Тебе нравится Димин вальс?

— Да! — живо ответил Алик и открыто взглянул в глаза учителю.

После урока Дима побежал за товарищем.

— Алик, не сердись на меня! Я думал, как лучше сделать, — объяснял Дима. И хотя Алик делал вид, что читает о соревновании классов «А» и «Б», Дима почувствовал, что Алик не читает, а слушает его.

— Останемся сегодня, — попросил он. — Мне бы так хотелось, чтобы ты окончил свой вальс. — Он сжал руку товарища. Алик повернулся к нему. Дима смотрел с таким беспокойством, что Алик поверил ему.

После уроков мальчики снова остались вдвоём.

— Ну, давай твой вальс!

— Как он мне опротивел! Я его и слушать не хочу!

— А что хочешь слушать?

— Краснознамённый хор! Ой, вот бы послушать! Я больше всего люблю песни!.. Вот! — И тихо, а потом громче заиграл он «Полюшко».

Он встряхивал головой в такт песне, и Диме казалось, что он видит другого Алика. Всегдашний Алик — малоподвижный, а этот стремительный, окрылённый…

— Здорово! — сказал Дима.

Алик заиграл, но не «Полюшко». Это была какая-то новая песня. Вначале тихая, спокойная, она лилась широко и вольно. Радостно было её слушать. Песня убыстрялась, веселела, и вот она звенит так легко и задорно, что хочется плясать.

— Алик, что это? — не вытерпел Дима.

— Это? — Алик отнял руки от клавиатуры неохотно и даже, как показалось Диме, сердито.

— Это просто так. — С лица его исчезло выражение задора, и он опять стал похож на обыкновенного тихого Алика.

— Что? Что? — спрашивал Дима, тряся товарища за плечо.

— Ничего. Просто играл, и всё.

— Это твоё?

— Да-а, — неохотно протянул Алик.

— Ты записал?

— Нет.

— «Просто»… «да»… «нет»! — передразнил Дима. — Какой ты глупый, Алик! Чудесная песня! Надо сейчас же её записать!

— Ну и записывай!

— Какой ты, Алик, бестолковый! «Ну и записывай»! — передразнил Дима. — Да если мы не будем работать, так ничего и не получится! Вот у меня вальс получился. А у тебя получится песня! Очень хорошая песня! Играй, я сам запишу! Вместе выступим на концерте! Я буду играть свой вальс, а ты песню, здорово, а? Играй скорее, Алик, ты как рыба какая-то мороженая! Играй!

Алик на мгновение зажмурил глаза, потом тихо заиграл. Дима стал записывать.

— Погоди! — остановил Дима. — Проиграй снова эту фразу.

— Вот привязался, — ворчал Алик, но послушно переигрывал. Потом он и сам увлёкся и спрашивал Диму, останавливаясь:

— Записал? — и повторял одно и то же место несколько раз, вслушиваясь и поправляя, как ему казалось лучше.

Ранние зимние сумерки заглянули в класс, а два маленьких музыканта всё еще работали, не замечая времени.

Алик заглянул в тетрадку.

— Сейчас конец! — Он снова заиграл.

— Милые мои, да что же это такое? — В класс вошла уборщица. — Что за беспорядки! Все ушли, а вы тут шалить остались.

— Мы не шалим. Мы песню пишем, пожалуйста, не мешайте! Сергей Иванович ушёл? — спросил Дима.

— Одевается.

— Алик, погоди! — Дима стрелой вылетел из класса, побежал в раздевалку.

Сергей Иванович на ходу надевал перчатки.

— Сергей Иванович, погодите!

— Ты ещё здесь? — удивлённо спросил учитель.

— Сергей Иванович, пойдёмте на минуточку! Какую песню Алик сочинил! Я записал. Он будет песни писать классические!

Сергей Иванович снял шубу и быстро пошёл вслед за Димой.

— Вы разберёте?

— Хорошо, хорошо, — ответил Сергей Иванович, с интересом глядя в нотную тетрадь, где наспех, карандашом была записана песня.

Он играл, а маленькие музыканты стояли и слушали.

— Дай карандаш! Вот здесь, по-моему, лучше так: в правой — пауза, а мелодию перевести в левую, — учитель пропел и исправил. — Правда, так лучше?

— Лучше, Сергей Иванович! — восторженно крикнул Дима. — Лучше!

— Хорошо! — учитель встал из-за рояля. — Ах ты, молчальник, — сказал он, подняв лицо Алика за острый подбородок, — молчал, молчал — и высидел!.. А как твой вальс?

— Я его не окончил…

— Ну что ж! Мы пока так его и назовём — «Неоконченный вальс». Но ты ведь его кончишь, да?

— Да, — уверенно ответил Алик, глядя в добрые глаза учителя.

МИТИНО СЧАСТЬЕ

Митя любил балалайку. Отец рассказывал сыну про свою жизнь в армии, про то, как он играл в солдатском оркестре. У отца были ноты, но он говорил:

— Ты ещё маленький. Пока играй по слуху.

Отец научил сына правильно держать инструмент, и Митя начал наигрывать песни. Но отец уехал на строительство, и трогать балалайку мать запретила.

— Не смей! Вдруг сломаешь!

— Папа же давал! Он же мне позволял…

— Вернется, тогда как захочет. Без него — не разрешаю!

Но тайком от матери мальчик всё-таки играл. И сейчас он запер дверь, прикрыл окно, осторожно снял инструмент. Играл Митя с каким-то особенным чувством.

Стыдно брать балалайку крадучись, но радостно слушать её голос! Задумчиво, тихо перебирал он струны, и балалайка грустила вместе с ним. Потом, незаметно для себя, перешёл на песню, любимую песню отца:

слова превращались в звуки. Песня, как волшебная птица на сверкающих крыльях, парила над ним.

Он видел синеву широкой, спокойной реки. Видел чёлн и гребцов, молодых дядьев, что прежде жили в деревне, а теперь служили в армии. Он играл о них…

Вдруг совсем рядом Ленкин голос смело ворвался в песню:

Мальчик вздрогнул, поднял глаза: окно было распахнуто, опираясь руками о подоконник, как кошка, выгнув спину, сидела Ленка. Космы рыжих волос, точно перья красного петуха, отсвечивали огнем.

Не мигая, на Митю смотрели зеленые глаза.

— Убирайся! — возмущенно крикнул он.

Ленка, прислонив огненную голову к стене, спокойно сказала:

— Я буду петь, а ты играй: «Призадумался, пригорюнился…»

— Убирайся! — повторил он.

Припомнилось, как вчера вмешалась она в игру. Как нахально кричала: «Кто теперь в войну играет? Мы за мир во всем мире, а вы, дураки, в войну играете! Вообще в нашем дворе какие-то отсталые мальчишки!»

— Убирайся!

— А вот не уйду! — под веснушками круглые щеки её покраснели.

— Вон! — задыхаясь, крикнул Митя и, глядя в ненавистные зеленые глаза, левой рукой все ещё прижимая к груди балалайку, замахнулся правой.

— А ну, ударь! — дразнила она.

Взбешённый, он кинулся к окну и выронил балалайку.