— Здравствуй, Чижик! Садись!

Чижик сел за рояль и начал играть.

— Удивительно! Тебе кто-нибудь показывал?

— Не-ет.

— Что у тебя ещё?

— Пьеска и упражнения.

— Да, помню. В номере тридцать втором первый палец на левой руке здорово пошаливал.

Чижик уверенно сыграл и то и другое.

— Ну, сознавайся, с кем ты занимался?

— Ни с кем, Владимир Николаевич. Я… просто играл в урок. — И Чижик рассказал учителю, как он это делал.

Музыкант слушал и улыбался.

— Молодец! — сказал он. — Давай дневник!

В дневнике учитель поставил крупное «пять».

Малыш закинул голову и удивленно взглянул на учителя.

— Играл понарошку, а получилось взаправду… — и он так забавно развёл руками, что учитель не выдержал: подхватил его, маленького, лёгкого, и крепко-крепко прижал к груди.

— Милый ты мой мудрец! — сказал он и быстро зашагал с ним по комнате. — Хочешь, я тебе сыграю? — тихо спросил Владимир Николаевич.

— Хочу, — так же тихо откликнулся мальчик. Пианист подошёл к роялю и начал играть. Как всегда, Чижик следил за пальцами пианиста, но сейчас ему казалось, что учитель играл особенно хорошо. Он играл для него, для Чижика…

Владимир Николаевич рассказал всем своим ученикам про затейливого малыша. И теперь, если кто-нибудь из них недостаточно работал, учитель говорил:

— Милый мой, вы бы поиграли в урок, как Чижик.

НЕОКОНЧЕННЫЙ ВАЛЬС

— Ну, будущие композиторы, сегодня мы продолжим наш разговор о вальсе, — сказал учитель.

Ребята гордились тем, что их молодой учитель — известный композитор, но самое главное заключалось для них в том, что он был добрый и весёлый.

Вот и сейчас он стоял у рояля и поглядывал на учеников так, будто собирался рассказать им нечто очень забавное.

— На прошлом уроке мы с вами говорили о вальсе. Вы не забыли?

— Нет! — дружно ответили ученики.

— Каким размером пишутся вальсы?

— Три четверти! — откликнулись ребята, и громче всех Дима.

— Правильно! Дома проиграйте и разберите, как написан вальс. Недавно вас водили в Большой театр. Какой замечательный вальс вы там слышали?

— Вальс цветов из балета «Щелкунчик»! — крикнул Дима.

— Что ты орёшь? — прошептал Алик, недовольно взглянув на товарища.

Дима засмеялся.

— Ничего смешного нет! — Алик отвернулся.

— Слушайте внимательно! — раздался голос учителя. Он сел за рояль, откинул курчавую голову. Крупные руки с подвижными пальцами побежали по клавиатуре.

Ребята сидели неподвижно. Подперев круглую, румяную щёку кулаком, Дима слушал, опустив глаза.

Диме нравилась музыка нежная, певучая. Он любил Чайковского, Глинку. Сейчас ему казалось, что он видит лёгкий, воздушный танец белых лебедей.

Худощавый смуглый Алик тоже вслушивался в вальс. Алику, как и всем, нравился Чайковский, но больше всего он любил песни.

Сергей Иванович встал из-за рояля и, подойдя к классной доске с нотными линейками, стал объяснять и писать мелом мелодию вальса. Все внимательно слушали, один Алик задумчиво смотрел мимо учителя.

…Алику вспомнился Зелёный театр, хор поёт песню, протяжную, грустную песню.

А Сергей Иванович, говорил:

— Вот что, ребята, даю вам неделю сроку, пусть каждый из вас напишет вальс. Кому особенно удастся, тот будет играть его на концерте.

Дима пришёл домой, немного отдохнул, потом приготовил уроки. Подошёл к окну — за стёклами падал снег. Снежинки, плавно кружась, плясали в воздухе.

— Та-та-та, та-та-та, — запел Дима. Ему казалось, что снежинки опускаются на землю, танцуя вальс…

— Уроки сделал? Пойди побегай на лыжах, — послышалось за его спиной.

— Бабушка, я за роялем посижу…

— Рояль твой из угла не убежит. Ты что-то осунулся и побледнел. — Бабушка погладила Диму по щеке.

— Мне надо вальс писать.

— Одевайся и не расстраивай меня. — Бабушка вышла из комнаты. Дима вздохнул и взялся за приготовленную одежду.

На улице метелило.

Деревья стояли, опушённые инеем, — белые-белые. Снежинки кружились под порывами ветра. Дима скользил на лыжах и напевал. От движения ветра, от падающих снежинок как-то сама собой рождалась мелодия. Она казалась Диме и знакомой и незнакомой.

Вернувшись домой, он сразу сел за рояль.

— Я буду писать вальс. Не мешай мне, бабушка.

Бабушка молча вышла. Дима задумчиво перебирал клавиши. Взял несколько аккордов. Сидел, тихо мурлыкая.

«Всегда следи за звучностью и выразительностью мелодии», — вспомнился Диме совет учителя.

Мальчик закрыл глаза и тихонько запел. Он пел без слов и от переполнявших его звуков раскачивался, как травинка, колеблемая ветром, потом вскочил из-за рояля, достал нотную тетрадь и, стоя у стола, начал быстро ставить на узких нотных линейках кружочки, как булавочные головки.

Напевая, приставлял к ним палочки, соединял их чёрточками. Писал, потом присаживался к роялю, проигрывал написанное. Он радовался, что звуки, которые его переполняли и, казалось, гудели в голове, — эти звуки пойманы и стоят на линейках.

Он долго работал, не замечая времени. Вошла бабушка.

— Пора и честь знать: скоро девять!

Он спросил, не отрывая быстрых пальцев от клавишей.

— Уже?

За ужином мурлыкал.

— Ешь, как все люди едят, — учила бабушка. — За столом вести себя не умеешь!

— Извини, бабуленька.

Укладываясь спать, Дима попросил:

— Бабушка, пожалуйста, включи радио. Может, музыка.

Дима засыпал. Ему казалось, что вокруг постели вьются белые снежинки. Это не снежинки, а маленькие танцовщицы. На них пышные снеговые юбочки, как на тех, что танцевали в Большом театре. Крохотные ножки в белоснежных туфельках. Это не ножки, а нотные знаки. Они сами поют и танцуют, танцуют вальс снежинок…

В этот вечер Алик тоже сидел за роялем, играл, записывал, зачёркивал: чувствовал, что делает не то. Всё ему не нравилось! Огорчённый, захлопнул он крышку рояля и побежал к матери. От плиты шло тепло и вкусно пахло печеньем. Мать с вязаньем сидела у окна.

— Что, Аленька?

— Не получается, — буркнул Алик.

— А у меня получается, — весело сказала мать. — Работа хорошо получается. Кончаю свитер, и на ужин ты получишь пирожок.

— Лучше бы вальс получился, — уныло протянул Алик.

— Вальс? — ответила мать, быстро шевеля спицами. — По-моему, вальс — это трудно. Но нужно терпение. Не выходит, не выходит — и выйдет, — успокаивающе сказала мать, продолжая своё вязание.

Это была самая тяжёлая неделя в жизни Алика.

Каждый день, приготовив уроки, садился он к роялю. Добросовестно придумывая вальс, он видел, что в нём нет ни красоты, ни лёгкости. Он работал без увлечения.

Недовольный, сам не замечая, он переходил на песню.

Песня была верным другом! Её не надо выдумывать: песня сама входила в комнату. Алик сидел и, полузакрыв глаза, раскачивался в такт одолевавшей его песне. Пальцы уверенно двигались по клавиатуре, находили нужные звуки, и легко и вольно складывалась широкая, протяжная русская песня.

— Как хорошо ты играешь! Что это? — спросила мать.

— Это… — Алик перестал играть и глазами, в которых как будто остался след песни, задумчиво посмотрел на мать. — Так просто…

В день урока Дима спросил Алика:

— Написал?

— Нет, — хмуро ответил Алик.

— Почему?

— Не клеится.

— А у меня склеилось!

— Покажи! — Алик потащил его к роялю.

— На уроке услышишь. — Дима вырвался и побежал вокруг парт.

— Думаешь, гоняться буду? Не хочешь — и не надо! Алик сел на своё место и стал просматривать нотную тетрадь. В класс вошли трое ребят.

— Вальс написали? — звонко спросила черноглазая девочка, покрасневшими пальцами расстёгивая ремень сумки.

— Я — да, — солидно ответил смуглый кудрявый мальчик.

— А ты, Дима?

Дима шёл, как жонглёр, держа на указательном пальце вытянутой руки карандаш.