— Действуйте.

Через два-три дня разведчики установили: после пополнения полк как резервный отведен в глубину обороны. При этом им удалось установить точные координаты его расположения.

Показав мне на карте место, куда отведен полк, Кустов сказал:

— Отдыхают фрицы, Иван Никонович. Умаялись. Надо бы им напомнить, что они не у себя в фатерланде…

В тот же день я доложил командиру корпуса о гитлеровской части, которая, не зная ни тесных траншей, ни укрытий, ведет безмятежную жизнь в своем ближайшем тылу, причем в пределах досягаемости нашего огня. Ночью на участок дивизии прибыл полк «катюш», а рано утром он дал несколько залпов по врагу.

Потом разведчики сообщили результаты работы гвардейцев-минометчиков: десятки машин целый день вывозили убитых и раненых гитлеровцев.

Штаб корпуса обеспокоила попытка немецкого командования накопить резервы. Это могло означать, что противник стремится укрепить свою оборону на случай нашего наступления. Но это же могло свидетельствовать и о том, что немцы сами готовятся нанести удар. Помочь разобраться в ситуации могла только разведка.

Командир корпуса приказал нам добыть «языка». Добыть именно на участке 62-й гвардейской стрелковой дивизии, которая стояла на кишиневском направлении к юго-западу от Оргеева.

Начальник разведки дивизии подполковник Кустов тщательно подготовил операцию по захвату «языка». Он изучил местность и характер обороны противника на протяжении всей полосы обороны дивизии; наметил объект поиска — офицерский блиндаж, а возможно, и штаб немецкого подразделения, засеченный нашими наблюдателями; договорился с артиллеристами и минометчиками об огневой поддержке; определил место перехода линии фронта, перед которым саперы должны сделать проход в минном поле…

Когда все было подготовлено, шестеро разведчиков ночью ушли за «языком». Они благополучно миновали первую траншею, подкрались к намеченному блиндажу, сняли часового. Толкнулись в дверь блиндажа — она оказалась запертой изнутри. Тогда одному из разведчиков лейтенант, возглавлявший группу, приказал вышибить дверь, по возможности одним ударом. От мощного толчка дверь распахнулась. В блиндаже оказались два офицера. Один из них был убит в короткой схватке, другому удалось связать руки и заткнуть рот кляпом. Разведчики вывели «языка» из блиндажа, он не упирался. Проскочили первую траншею. Группа прикрытия автоматным огнем уничтожила появившихся вражеских солдат. В небо взметнулась осветительная ракета, но в ту же секунду ударили наши пушки и минометы…

«Языка» благополучно доставили в штаб дивизии, а оттуда в штаб корпуса. Он оказался обер-лейтенантом, командиром роты. Офицер показал, что ничего определенного о наступлении не слышал, знает лишь, что части, занимавшие оборону, постепенно заменяются свежими.

Такое сообщение насторожило нас. На участке 182-го полка немецкие траншеи уступом вдавались в нашу оборону. В случае атаки гитлеровцев это давало им преимущество. Грозов решил улучшить свои позиции. Он доложил мне свой план, и я его одобрил.

В ночь на 9 мая 1944 года 1-я рота 182-го полка бесшумно подползла к первой траншее врага, стремительно атаковала противника и ворвалась в траншею. Гитлеровцы, опомнившись, бросились в контратаку, но были отбиты. До рассвета они несколько раз пытались вернуть утраченные позиции, однако все безуспешно. Очень мешал роте немецкий пулеметчик, засевший на ее фланге. Тут опять отличился сержант Александр Третьяков, которого я помнил по боям на южнобугском плацдарме. С гранатой в руке сержант ползком подобрался к пулемету и уничтожил его. Это позволило отделению Третьякова выдвинуться далеко вперед. На рассвете на десятерых смельчаков бросилось до взвода гитлеровцев. Началась рукопашная. Победили в ней бойцы Третьякова. Остатки немецкого взвода бежали.

За мужество и стойкость, проявленные в этом бою, сержант Третьяков был представлен к ордену Красного Знамени.

В один из последних дней мая состоялось вручение орденов и медалей бойцам, сержантам и офицерам, отличившимся в наступательных и оборонительных боях последних месяцев.

В списке награжденных я увидел знакомую фамилию — Воронец. Уж не тот ли это Костя Воронец, которого со своим оружием я сосватал Грозову под Буртами? Позвонил командиру 182-го полка, он подтвердил — тот самый. Ныне боец отделения сержанта Третьякова. Проявил отвагу в рукопашной схватке, уничтожил двух фашистов, сам был легко ранен, но остался в строю.

В полдень награжденные собрались около штаба дивизии. Из помещения штаба на улицу вынесли два стола, на которых по порядку списка были разложены коробочки с орденами и медалями. Начальник штаба дивизии Василий Зиновьевич Бисярин построил награжденных в одну шеренгу. После этого я и начальник политотдела дивизии подполковник Санин приняли рапорт, поздоровались с солдатами и офицерами.

Санин произнес короткую речь. Несколько слов сказал и я. Затем начальник штаба стал вызывать награжденных.

Подходили молодцеватые комбаты: Данько, Борисов, Асташин, Зубалов. Майор Сентюрин, представленный к ордену Отечественной войны I степени, незадолго перед тем был отозван на курсы при Военной академии имени М. В. Фрунзе. Подошел к столу сержант Третьяков. Широкоплечий, выправка отменная. На груди уже сверкают медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Одним из последних был вызван рядовой Воронец. Я вручил ему медаль «За отвагу», поздравил, а затем попросту спросил:

— Ну, что, Костя, постиг солдатскую науку?

— Так точно, товарищ гвардии полковник!

— Теперь очередь за орденом. Хотел бы лично вручить.

— Спасибо, товарищ гвардии полковник!

— Матери пишешь?

— Так точно!..

— Ну, воюй, гвардеец!

Счастливо улыбающийся, красный от смущения, не умеющий сдержать обуревавших его чувств, Костя Воронец повернулся налево кругом, встал в строй.

Церемония награждения закончилась.

На исходе был июль. Завершил свою работу учебный батальон. Курсанты стали младшими сержантами, командирами вновь сформированных отделений. Дивизия была уже укомплектована в соответствии со штатным расписанием. Прибывали из госпиталей, куда я писал запросы, ветераны, в свое время получившие ранения на Днепре, под Корсунь-Шевченковским, на Горном Тикаче, на Южном Буге, на подступах к Днестру и здесь, в Молдавии. Но большую часть пополнения составляла молодежь.

Молодых солдат прежде всего знакомили с традициями и боевыми делами дивизии, с ними беседовали Герои Советского Союза. Затем новичков распределяли по ротам и батареям, где они проходили курс солдатской науки.

За те месяцы, что мы стояли в обороне, наши войска, наступавшие летом в Белоруссии, Прибалтике и в западных областях Украины, в августе вышли к границам Восточной Пруссии и на рубеж реки Висла.

Части правого крыла нашего 2-го Украинского фронта еще весною преодолели реку Прут и вступили на территорию Румынии. Теперь очередь была за нами.

12 августа 1944 года я узнал, что 62-я гвардейская стрелковая дивизия в составе 21-го стрелкового корпуса передается 52-й армии. Значит, наступление не за горами, и наш новый бросок вперед — дело ближайших дней.

Обе дивизии 21-го гвардейского стрелкового корпуса — 62-я и 69-я гвардейские — все еще стояли на старых позициях, занимаемых 4-й гвардейской армией, но и командир 21-го корпуса генерал-майор Петр Иванович Фоменко, и командиры дивизий — я и генерал-майор К. К. Джахуа — уже подчинялись командующему 52-й армией.

15 августа нас троих вызвал командующий армией генерал-лейтенант К. А. Коротеев. В штабе армии нас встретили командарм, член Военного совета генерал-майор А. Ф. Бобров и начальник штаба армии генерал-майор А. Н. Коломинов. Пожимая мне руку, Коротеев сказал: — Здравствуйте, старый знакомый! Не успели еще соскучиться по мне?

Речь шла о нашем знакомстве осенью 1943 года, когда 62-я гвардейская стрелковая дивизия на короткое время была включена в состав 52-й армии и принимала участие в боях по расширению плацдарма на правом берегу Днепра.