Генесин завел ключом пружину. Машина задрожала, сделала поворот кругом, плавно поднялась вверх и, словно сверчок, понеслась в угол, прямо па печь, где и упала.

На лице его товарищей по больнице отразилась гордость за своего творца.

— Ну, а настоящую машину сделаете? — спросил я.

Генесин уверенно заявил:

— Сделаю и настоящую.

— Как же? Без мотора?

— Конечно, без мотора. Вместо мотора у меня будет регулятор, управляемый руками, вроде велосипеда. Это поспособнее будет, чем мотор. На свою силу я всегда могу расчитывать, а вот на мотор-то не особенно. Ведь взвейся я высоко, мотор-то мне не скажет, что он не может работать: остановился, а ты лети камнем вниз. Нет, мотор — штука ненадежная.

На мои возражения, что такой аппарат неудобен во многих отношениях, Генесин упорно отстаивал свое изобретение, развивая мне какую-то придуманную им систему рычагов.

— Раз завел — она и летит, пока тебе не надоело лететь. Вот, я даже чертежик сделал.

Генесин порылся в кармане и вытащил чертеж.

— Это изобретение удобно и для часов, вот посмотрите, раз завел и — готово.

Мы углубились в чертежи, малопонятные мне. Я рассеянно слушал объяснения Генесина, думая про себя, как много мог бы дать этот талантливый, но темный человек, заблудившийся в своих религиозных исканиях.

В мае 1913 года Генесин выписался из больницы. Поселился он на Васильевском острове, в рабочем квартале. Зная, что он собирается уехать за границу, я поспешил навестить его.

В маленькой комнатке мы долго сидели и говорили на тему о пророчестве. Я по-прежнему скептически относился к его уверениям, что гибель Вавилона великого (так он называл европейские государства) произойдет в 1916 году. Прощаясь с ним, я получил от него на память тот жезл, с которым он был препровожден в сумасшедший дом.

Прошло с того времени несколько лет.

Недавно, разбираясь в своих вещах, я нашел жезл Генесина. Этот пирамидальный жезл, длиной в 1 1/4 арш., сделанный из дуба, невольно обращал внимание надписями, выжженными на нем. На восьми гранях жезла были следующие надписи на русском и немецком языках:

«Существование Вавилона великого только до 1916 г. Восемь лет (от 1908–1916) мир будет (с мудростью своею) простираться вперед. После восьми лет хорошо было бы, чтобы люди выходили из городов и жили бы вне; но не в каменных домах».

Когда теперь я вспоминаю, что в Европе четвертый год идет кровавая бойня народов, гибнут великие государства, разрушаются цивилизации, — я думаю о том, что в предчувствии этих событий таилось не одно «сумасшествие» Генесина.

Здесь, в сумасшедшем доме, как будто не существует смерть.

Дьявольская загадка — человеческий мозг.

Время и пространство и смерть, но ничего подобного не знает безумец.

Короли и императоры, принцессы и князья, боги и духи — живут в сумасшедшем доме своей особой жизнью. Ни один император не изобразит вам позы и голоса исторического лица так, как изобразит его безумец, воплотившийся в историческую личность.

Вот Иисус из Назарета. Истощенный вид, русые волосы прямыми прядями упали на худые плечи, светлая бородка под бескровными губами — тип русского Христа на православных иконах. Он ходит но коридору и беззвучно шевелятся губы его. Когда спросят о чем-нибудь, он вскидывает страдальчески удивленные глаза и вопрошает:

— За что меня распяли? За что?

И показывает руки, на ладонях которых — раны, словно он был пригвожден ко кресту. Такова сила его чувства, вызывающая на ладонях стигматизацию…

Передо мной — «его величество».

Я не только не обнаруживаю пред ним своих верноподданических чувств, напротив, не скрываю улыбки и удивления перед жилищем его величества, далеко не соответствующим его царственному происхождению. Мне сообщают, что его величество родом из крестьян. Спрашиваю:

— Разве крестьянин может быть императором?

Лицо его величества делается надменным. Он презрительно окидывает меня взглядом с ног до головы и коротко и выразительно поясняет:

— Надо уметь понимать события.

— Я не понимаю их, ваше величество.

Искренность моего тона и смиренное поведение, не выходящее из рамок этикета, делают его величество снисходительным.

— Пожалуй, я вам расскажу, — после минутного раздумья решает его величество и начинает свой рассказ:

— Вот, не только вы, но и врачи тоже не хотят поверить мне. Больные утверждают, что это — бред. Но позвольте, какой же это бред, когда я знаю, что это — факт. Для вас неясно — почему я вырос в деревне и имею крестьянский паспорт в то время, как я по своему высокому происхождению мог жить во дворце и без всякого паспорта. Объясняется это просто. Родился я в Зимнем дворце. На третий день моего рождения, в тот самый момент, когда возле меня никого не было, вдруг к моей люльке спустились три орла. И прежде, чем я успел крикнуть, они, подхватив меня на свои крылья, понеслись со мной в воздушном пространстве. Я не помню, сколько времени мы летели. Помню только, что пролетали мы города, леса и горы. Наконец я почувствовал, что мы спускаемся к земле. Не было сомнения, что орлы устали. Я заметил, что мы летим над полем и орлы острым взглядом беспокойно рыщут по сторонам. Наконец, увидев кусты, орлы спустились и, стряхнув меня с крыльев в кусты, мигом поднялись кверху и исчезли. В кустах меня потом нашли косари, взяли к себе в деревню и там меня воспитали. Не правда ли, так все это странно?

— Удивительно, ваше величество, — ответил я, пожимая руку несчастного.

Однажды я удостоился беседы с покойной императрицей Марией Александровной, супругой Александра II.

Войдя как-то в женское отделение психиатрической больницы, я заметил в одной из палат женщину, которая сразу привлекла мое внимание. Она сидела на стуле, застывши, как изваяние. Гордая осанка и царственное, немножко высокомерное выражение лица как нельзя более подходили к ее исторической роли. Я подошел к ней и, кланяясь, почтительно проговорил:

— Здравствуйте, ваше величество.

Императрица вздрогнула, внимательно и строго посмотрела на меня, а затем я увидел, как ее глаза ласково прищурились и она с улыбкой, несколько нерешительно, спросила:

— Неужели я вижу перед собой наследника?

Более удобного случая быть наследником невозможно было ожидать, и я, не колеблясь, подтвердил ее догадку.

Она протянула мне руку и указала на место рядом с собой. К сожалению, наш разговор был скоро прерван и я принужден был покинуть палату, в которой обитала покойная императрица.

Галлюцинации безумцев, принимаемые ими за действительность, бывают иногда очень картинны. Один из галлюцинантов рассказал мне, каким образом он попал в больницу.

— Сижу я как-то с семьей за вечерним чаем. Напротив меня висят часы с кукушкой. Пью я чай, а сам изредка бросаю взгляды на часы, — нравились они мне очень. После чая я уже хотел было подняться из-за стола, как вдруг вижу на часах что-то странное. Вглядываюсь и вижу: выскочил из часов маленький чертик и стал спускаться по цепочке вниз, где и сел на гирю; гляжу — и по другой цепочке спускается чертик и также уселся на гирю. И вот сидят они на гирях и качаются, а мордочки свои задрали кверху. Гляжу и я наверх. Гляжу и глазам не верю. На том самом месте, куда выскакивала кукушка, стоит балерина и — ну голенькими ножками выделывать па. Смотрят на нее чертики, любуюсь ею я, и только моя семья ничего не видит. А балерина потешает нас, да еще как! Смотрел, смотрела я, да как расхохочусь, как расхохочусь… Я хохочу, хохочут чертики, а вся семья моя плачет, в ужасе по комнате бегает. Наконец, пришел доктор и меня, раба Божьего, препроводили сюда.

К некоторым галлюцинантам я обратился с просьбой зарисовать свои галлюцинации. Мою просьбу охотно исполняли, и я получил довольно много рисунков. К сожалению, большинство из них нельзя напечатать по цензурным условиям. Нецензурны эротические галлюцинации, но, надо отдать справедливость, нигде я не видел столько выразительной символизации в кошмарных, на первый взгляд, призраках больной фантазии.