Фэй непроизвольно вздрогнула. Наверное, она никогда не сможет привыкнуть к этому.

Новая, набирающая обороты политика «дружелюбного будущего» теперь была повсюду. Она получила поддержку правительства, поэтому ее преподавали в школах и университетах, навязывали в офисах крупных компаний и даже преподносили малышам в яслях в виде переработанных сказок.

От людей требовалось постоянное дружелюбное поведение. Именно поэтому все на улицах улыбались, как болванчики.

«Говорят, некоторые компании даже увольняют сотрудников за несоблюдение правил тактичности, – вспомнилось Фэй. – Интересно, а если кто-то не хочет их соблюдать, он что же, останется без средств к существованию? Я бы точно не смогла улыбаться беспрерывно»

Фэй брезгливо повела плечом, отгоняя неприятные мысли. А беспилотник двинулся дальше. Теперь он пересекал парковую зону, поэтому скорость значительно снизилась. Но даже с учетом этого, маршрут был максимально коротким. Так, по крайней мере, всегда заверяла реклама компании.

Ничего особенно интересного за окном не происходило. Фэй откинулась на подголовник и прикрыла глаза. Поездка продолжалась, а она просто старалась не думать ни о чем.

Коридоры разума

Руки не торопились, медлили, сомневались. Они были небольшими, с узкими ладонями, тонкими длинными пальцами, ухоженными полукруглыми ногтями. Их можно было бы принять за женские. Но штрихи темной густой поросли выбивались из-под твердых манжетов белоснежной рубашки.

Обладатель рук всегда мерз, а тут, как назло, похолодало.

Пальцы заплясали по полированной поверхности стола, отбивая ритм.

– Хорошо, очень хорошо… – прошелестел голос.

Сжались–разжались кулаки. Ладони распрямились, выгнулись. Обозначились под бледной гладкой кожей сиреневые жилки и тонкие косточки. Пальцы с благоговейной нежностью, едва касаясь, погладили обложку тетради. На месте оторванной наклейки осталось белесое клеевое пятнышко в виде сердечка.

За пять месяцев наблюдений в центре реабилитации, лежа на кушетке, Фэй изучила потолок кабинета доктора Нейковича досконально. Потолок, казалось, абсолютно белый. Если же приглядеться, то в полутемной комнате и на нем различаются мелкие пятнышки, трещинки, тени, которые при долгом рассмотрении рождают странные образы. Воображение Фэй составляло из них карту незнакомой страны с заливами, мысами и островами.

Доктор закончил процедуру и включил свет, Фэй зажмурилась. Она отвела взгляд от потолка и заново оглядела кабинет. На фальшивых окнах в фальшивых деревянных рамах установлены видовые экраны с голографическими имитациями горного швейцарского пейзажа. Там на зеленых лугах рядом с купами деревьев мирно пасутся коровы на фоне голубого озера и снежных пиков.

Стены кабинета отделаны дорогим пластиком, имитирующим доски светлого дерева. Глубокие мягкие белые кресла, в которых пациент должен расслабиться, растечься, раствориться в полудреме. В таком состоянии гораздо проще допустить специалиста к тайнам своего подсознания.

На стене в большой раме движется динамический портрет. На нем седой доктор Фрейд с периодичностью в десять секунд поворачивает к зрителю голову и перекатывает сигару из одного угла рта в другой.

Из невидимых динамиков льется тихая мелодичная музыка, кажется, что-то восточное, успокаивающее, убаюкивающее…

Доктор Нейкович уселся за стол. Стена за его спиной сплошь увешана дипломами и свидетельствами о профессиональных достижениях. Психиатр сделал несколько записей в электронном журнале, затем перебрался в одно из кресел. Он указал Фэй место напротив себя. Она послушно погрузилась в расслабляющую мягкость.

Сегодня доктор был необычайно настойчив. И все время задавал вопросы. Тот факт, что вопросы оставались без ответа, его не пугал. Это было обычное состояние его загадочной пациентки. Пусть слов от нее не дождешься, зато есть жесты, позы, повороты головы, взгляд, который она постоянно отводит. Сотни датчиков сейчас считывали движение зрачков и микромимику пациентки и строили ее ментальную карту. Анализатор мыслей – недавняя разработка. Эта система способна анализировать и предполагать с высокой точностью, о чем думает пациент. Доктор Нейкович очень гордился тем, что сумел раздобыть такой прибор для своих клиентов.

За долгие месяцы общения доктор Нейкович прекрасно выучил историю болезни Фэй, язык ее тела, формат реакций, но так и не понял ее саму. Не притворяется, это точно. Не похожа она на тех, кто готов прикинуться умалишенным ради коробки нейролептиков. Да и какая она умалишенная? Прекрасно окончила школу, общалась же она как-то? Да и на приемы приезжает сама, аккурат ко времени. Что-то здесь не так.

Среди других пациентов центра эту он выделял особенно. Она задевала его профессиональное любопытство.

– Ну, так и будем молчать?

«Все, что вы скажете, может быть обращено против вас, – вспомнилось Фэй. – Он все равно не верит простым ответам, лучше уж помолчать»

Доктор разочарованно вздохнул. Он нажал пару клавиш, и кабинет исчез. Теперь вокруг них шелестел утренний лес. Солнечный свет едва пробивался через густую крону, сохраняя полумрак. Откуда-то пахнуло свежестью.

– Ты боишься проявлять эмоции, это понятно. Но я же тебе уже объяснял, в этом кабинете тебе можно все. Он для того и существует, чтобы ты могла здесь проявить истинную себя. Быть настоящей Фэй. Не бойся реакции своего контрольного пластыря. Просто будь собой.

Видимо доктор решил, что разговор на природе расслабит Фэй, но мебель посреди леса выглядела очень странно.

«Недоработка пространственного дизайнера, или так и задумано?» – подумала Фэй.

Доктор вновь вернулся к своей пациентке. Один небольшой экран на его столе располагался таким образом, чтобы изображение на нем не было видно собеседнику. На него выводились данные анализатора.

Заставка медицинской программы на нем, мигнув, исчезла. Теперь по темному экрану быстро бежала строка возникающих из ниоткуда слов:

«Если бы я была собой, я бы вцепилась ногтями и расцарапала бы твою гадкую морду. Как же противно мелко дергается у тебя веко. А вместе с веком и выпуклая, крупная, как горошина, родинка на щеке»

Пластырь на руке стал наливаться кровью.

– Может быть, тебе не нравлюсь именно я? Ты со мной не хочешь разговаривать?

Слова продолжали стремительно ползти по монитору:

«Целыми днями только и мечтаю с тобой поговорить, придурок. Давно хотела спросить: очки носишь в подражание Фрейду, чтобы казаться умнее? Не можешь себе сделать коррекцию зрения? Твои увещевания и наставления звенят в ушах, как жужжание назойливых летних насекомых»

– А с другими ты разговариваешь, общаешься?

«С кем? Мама умерла, покинула меня. А отец меня сдал сюда и забыл. Теперь нет у меня никого», – ответил беззвучно монитор, скрытый от взора пациентки.

– Я понимаю, смерть мамы – ужасная трагедия, но тебе нужно снова начать жить, двигаться дальше.

«Как он вычисляет, о чем я подумала? Ворох датчиков? Специальная аппаратура? Но все равно, его прозорливость впечатляет!» – теперь текст уже занимал значительную часть темного монитора.

– Может быть, ты только притворяешься больной. Зачем это тебе нужно?

«Да, было время, когда я действительно притворялась больной, но только чтобы остаться днем дома с мамой. Знаю, что мама прекрасно понимала мои маленькие хитрости. И она тоже пользовалась случаем, чтобы лишний раз побыть вместе со мной».

– Тебе не хватает мамы! Не хочешь ли об этом поговорить, поделиться?

Перед мысленным взором Фэй возник образ мамы. В тот вечер она была одета в любимое белое платье. Теперь оно стало велико, мама сильно исхудала за время болезни. Женщина улыбнулась, заметив дочь, и стало еще более заметно, как заострились черты ее лица. Волосы теперь выпадали сильнее, но мама все еще оставалась красавицей.

Фэй уже хотела зайти в комнату и присесть рядом с маминым креслом, как из соседней комнаты послышался баритон ее лечащего врача: