Питер кашляет, дым мешает ему дышать; он низко приседает, готовясь схватить ребёнка и убраться из чёртовой жаровни, прежде чем он задохнётся.

К чему он не готов — так это к тому, что за дверью окажется знакомая фигура в чёрно-красном спандексе.

Дэдпул горит. Не в хорошем смысле. Он склоняется над вопящим малышом, защищая его от горящей балки, рухнувшей вниз, когда Питер вошёл в комнату; балка врезается в его спину и, должно быть, ломает ему позвоночник. Кое-где одежда уже обуглилась, и видна обожжённая кожа.

— Наконец-то! Почему так долго? Ты должен был прийти в течение тридцати минут, или это так проявляется право на свободу действий? — хрипит Уэйд.

Ребёнка впихивают Питеру в руки, прежде чем он успевает издать хоть звук, но он не в силах пошевелиться. Он с ужасом смотрит на Уэйда, и пламя облизывает его тело, как ласка любовника.

— Иди! — кричит Дэдпул, и Паучье Чутьё звенит в его висках.

— Уэйд! — Питер слышит, как Уэйд кричит, когда он мчится мимо обломков, прижимая ребёнку к груди. Уэйд исчезает под завалами, но у Питера нет времени, чтобы освободить его — здание рушится.

Он выбегает на улицу, отдаёт ребёнка фельдшеру и оборачивается, чтобы рвануть в здание, но металлическая рука оборачивается вокруг его талии.

— Человек-Паук, все покинули здание, — говорит механический голос, пока Питер силится вырваться из этой хватки.

— Нет! Уэйд! Он всё ещё там! — он вырывается, но через секунду Железный Человек снова обхватывает его за пояс.

— Уэйд исцелится. Ты — нет, — говорит он, хотя Питер едва ли слышит его. Он совсем забыл об исцеляющем факторе — сложно помнить об этом, когда наблюдаешь, как кто-то горит заживо. Под его веками всё ещё стоит образ Уэйда, исчезающего под обломками с тихим криком.

Питер безвольно обмякает в руках Железного Человека, едва сдерживая рыдания. И если Тони и замечает, что Питер плачет, то он достаточно тактичен, чтобы не упоминать об этом.

Время замедляет свой бег. Похоже, пожарным не удастся потушить пламя быстро. Пока они работают, Тони рассказывает Питеру о том, что произошло. Что-то про то, что Уэйд оказался на месте преступления, его работа пошла коту под хвост, и он предложил свою помощь… Питер не слушает — он смотрит на здание и на медленно угасающее пламя.

Тони отпускает его, как только пожар оказывается ликвидирован, и Питер пулей мчится к зданию и судорожно разгребает обломки; имя Уэйда горит в его горле, но он не может выдавить ни звука.

Питер находит его там, где оставил — обгоревшее мясо и почерневшие кости. Меньше всего Уэйд напоминает человека; Питер осторожно поднимает то, что от него осталось, и руки его дрожат.

Он понятия не имеет, сколько потребуется времени, чтобы исцелить такое, и забирает Уэйда домой, игнорируя шокированные лица Мстителей.

Он кладёт труп на кровать и бросается в ванную комнату; его выворачивает наизнанку, он едва успевает скрючиться перед унитазом. Питер весь дрожит, он пропах огнём и чем-то ещё более ужасным, поэтому он снимает свой костюм и швыряет его в коридор, а потом его выворачивает снова.

Когда блевать становится нечем, Питер поднимается с пола, включает холодную воду и умывается, пытаясь думать о чём угодно, кроме обугленных останков, лежащих на его кровати.

Ему требуется всё его мужество, чтобы проверить, как там Дэдпул, но после этого Питер проверяет его каждые несколько минут, с больным чувством восхищения обнаруживая раз за разом новые и новые изменения.

Когда он заходит в комнату в третий раз, руки Уэйда восстановлены, но и на пятый его кожа не до конца регенерирует. На шестой раз восстанавливаются уши, на восьмой — губы.

На десятый раз Уэйд просыпается.

Он горбится, сворачивается в клубочек и закрывает глаза. Его губы шевелятся, но говорит он так тихо, что Питеру требуется время, чтобы разобрать слова. Когда он разбирает их, ему хочется проблеваться ещё раз.

Уэйд Уилсон лежит на его кровати, прижав колени к груди, голый и уязвимый, и беспрестанно скулит: «нет, пожалуйста, нет, хватит, пожалуйста» — и это бьёт Питера больнее, чем мог бы ударить Халк.

— Уэйд? Ты в порядке? — он вздрагивает. Какой глупый вопрос. Конечно, нет.

Уэйд мгновенно принимает сидячее положение и набрасывает на бёдра простыни, с пугающей лёгкостью натягивая улыбку.

— Ну, похоже, я пропустил всё веселье, стоит извиниться перед тамошними дамами и тобой, но исцеляющий фактор делает своё дело. Через несколько часов я восстановлюсь полностью, не парься, — он улыбается и подмигивает, и так легко поверить, что он и впрямь в порядке, но Питер знает: за столько лет Уэйд стал чертовски хорош в игнорировании боли и привык к ней.

Но Питер слышал, что он бормотал, думая, что он один.

Его шрамы никогда не были такими яркими — и такими прекрасными. Каждый — бессловное доказательство: Уэйд жив, Уэйд может исцелиться, Уэйд будет в порядке. Питеру хочется плакать от облегчения, но больше от того, что Уэйду больно, и он ни-че-го не может с этим поделать.

— Это… это очень больно? — спрашивает он.

Уэйд издаёт сдавленный звук, похожий на рыдание.

— Больнее, когда отрастает, — отвечает он, пожимая плечами.

Питер не знает, что на это ответить. Как на такое реагировать? Он же видел, как Уэйда ранили — сотни раз. Выстрел в плечо, выстрел в голову, многочисленные ножевые ранения… И ему было так больно каждый раз? Разве Питер не должен был заметить…

— К этому привыкаешь, — говорит Уэйд, и Питеру на секунду становится страшно, что он произнёс последние слова вслух, но, похоже, проблемы с разделением мыслей и болтовни не у него, а у Уэйда. Должно быть, ему и впрямь так больно, как кажется… Уэйд говорит:

— Ожоги — то ещё дерьмо, уж лучше старая добрая дыра в башке. Не беспокойся об этом, Питти, я в норме.

Он заглядывает под простынь и улыбается.

— Только посмотри, даже мой член вырос снова! А я уж было начал переживать, что стану гладеньким, как кукла барби… — Питер нервно смеётся. Ему требуется вся его выдержка, чтобы не обнять Уэйда, но он боится, что причинит ему ещё больше боли, и это последнее, чего Питер хочет.

— Как насчёт того, чтобы подыскать мне одежду, а? Если, конечно, тебе не нравится то, что ты видишь… — Уэйд позволяет простыне соскользнуть ниже. Зрелище потрясающее, но вовсе не из-за этого. Питер просто рад видеть, что кожа на его бёдрах восстановилась.

Питер моргает.

— О. Да. Одежда. Думаю, у меня найдётся пара вещей твоего размера… — говорит он, отворачиваясь к шкафу. Когда он тянется к вешалке, его руки мелко дрожат.

Он находит выцветшую красную футболку, которую он никогда не надевал, и штаны с дырками на коленях, а потом передаёт их Уэйду, завернувшемуся в простынь, как буррито.

— Мне жаль, — мягко говорит Питер и покидает комнату.

***

Питеру снится сон.

Он уверен, что это сон, потому что в квартире Уэйда растут деревья. Высокие белые берёзы, выстроившиеся в ряд, придают квартире Уэйда красоты и безмятежности; да, он определённо спит — ну, если Уэйд не решил сделать косметический ремонт.

Уэйд сидит на верхней ветке одной из берёз, выглядящей слишком хрупкой, чтобы удержать его; он одет в парку и распевает песни, горланя, как банши.

Питер не в силах удержаться от смеха. Даже в его снах Уэйд — идеальное сочетание восхитительного и поразительно раздражающего.

— Что ты делаешь? — зовёт его Питер.

Они сталкиваются взглядами, и в глазах Уэйда — тёмный, дикий страх. Внезапно Питер понимает, что дерево горит, а Уэйд не поёт. Он кричит.

Он застывает, окаменев от ужаса, не в силах пошевелиться, и смотрит, смотрит, смотрит… смотрит, как Уэйд сгорает заживо. Питер падает, его внутренности выворачиваются наизнанку, и он летит вниз и кричит, пока его лёгкие не вспыхивают.

Он просыпается, как от толчка, залитый потом, его сердце колотится где-то в горле… Встревоженный Уэйд прижимается губами к его щеке. Питер не знает, где он находится, и его накрывает паникой, которая проходит лишь когда он вспоминает, что они лежат на его диване, потому что простыни грязные. Волна тошноты сопровождает воспоминание о том, чем их испачкали.