Ливень закончился. Возвращаясь на вокзал, я набрёл на Доску почёта лучших людей города. Как сказал бы экскурсовод: «Произведение зодчества начала восьмидесятых годов…», с выцветшими от времени фотографиями. Здесь были и слесарь Исаак Шапиро, и монтажник Марк Левин, и даже прораб Самуил Пинхасович Ротшильд. Но больше всего меня поразил технолог Абрам Яковлевич Сидоренко. Он путал все карты, отменяя мои прозрения из жизни Ани, дочери Якова.

Эта история началась с самого обыкновенного кулинарного рецепта. Должна была зайти в гости моя американская тётка. А в холодильнике, кроме фарша, ничего не было. И моей жене пришла в голову гениальная мысль. Приготовить фарш в виноградных листьях. Всё бы хорошо – только где-то нужно было эти виноградные листья раздобыть. И мы, несмотря на позднее время, пошли их искать. На улице было темно, каждый второй фонарь – разбит. Не то что виноградных листьев – мы и собственных ладоней не видели. Так и вернулись бы ни с чем, если бы не услышали настойчивый писк из подворотни. И мы, не сговариваясь, пошли на звук.

Источником писка оказался крошечный, лежавший под тусклой дворовой лампой, котёнок, судя по всему оставленный матерью без молока и умирающий. Что оставалось нам делать, как не посадить его на ладонь и не отнести домой?

При домашнем освещении котёнок оказался довольно бандитского вида. Он решительно отказался от молока из соски, но на ошмётки бульонной курочки пошёл с остервенением.

– Давай назовём его Птичкой, – предложила жена.

Рахит и дистрофия так причудливо объединились в этом существе, что он действительно стал похож на пернатого. Не хватало только крылышек за его неправильно сросшейся дугообразной спинкой.

…Прошло несколько месяцев. За это время моя жизнь резко изменилась. Как будто какая-то кошка пробежала между мной и моей женой. Мы стали ссориться. И однажды жена собрала вещи и переехала к матери. Но вечером всё же позвонила. Конечно, сказала она, наши отношения переживают не лучшие времена. Но у нас есть кот, которому нужна наша помощь.

Дело в том, что этот подросший и возмужавший, но ещё не вполне залечивший дистрофию красавец умудрился подхватить свищ, отчего бока его не только кровоточили, но и гноились. Он пытался вылизывать себя самостоятельно, но требовалась врачебная помощь. Заключалась помощь в том, что я держал животное спереди, а жена сзади методично опускала ему в рану ватку с какой-то дрянью. Отчего кот истошно кричал, рвал когтями мои руки и джинсы и, временами утихая, нервно закатывал глаза.

Процедура имела место дважды в неделю. Жена приезжала, и мы, не разговаривая, брались каждый за свою половину кота. И начинали экзекуцию.

К сожалению, коты не пьют алкоголь, не ругаются матом и никогда не слышали о том, что боль надо переносить стойко. Поэтому наш кот всеми доступными способами объяснял нам, что ему больно. Объяснял, в основном, мне. Причём, надо отдать ему должное, каждый раз находил всё более веские аргументы. Пока однажды не погрузил свой заражённый клык в мой большой палец.

С котом разговаривать было бесполезно. Жена водила моим пальцем в наскоро приготовленном содовом растворе и тоже вроде бы была стороной пострадавшей. Если я кого и казнил, то себя, согласившегося жить и ежедневно лицезреть этого везунчика жизни, само присутствие которого заставляло усомниться в разумном построении мира.

В этот раз жену я отослал самолично. В ближайшую неделю переносить я мог только отца и, как ни странно, нашего красавца-кота. Раны и увечья нас как-то сблизили.

Прошла ещё неделя. Кот, оставленный без ухода, на удивление быстро выздоравливал. Свищ рубцевался на глазах, и коричневая корочка местами уже отпадала, обнажая какое-то подобие розовой кожи. А вот моему пальцу не помогали ни содовые растворы, ни спиртовые примочки. Он разбухал, становился неопрятно-бесформенным.

Жена при очередном визите, увидев мой палец, запаниковала и потащила меня в ветлечебницу. Какая-то практикантка, дежурившая в тот день, внимательно нас выслушала, посгибала мой палец с той брезгливостью, с которой ветеринар и должен осматривать людей. Узнав, что кот домашний, она немного оттаяла и, в конце концов, согласилась выдать мне для человеческого врача справку, назначение которой я так до конца не понял. Но вот то, что касается самого содержания справки… Вот что там было написано:

«Кот по имени Доминик (так звали этого везунчика), проживающий по такому адресу: дом такой-то, квартира такая-то, укусил гражданина Небольсина такого-то числа такого-то месяца. Подпись».

Выходило, что кот, «проживающий по адресу», укусил какого-то бездомного гражданина… Так я прочёл эту справку. Что ж, унижения только начинаются. Чем хуже – тем лучше, решил я. И промолчал.

Вслед за ветлечебницей мы посетили поликлинику. Вывеска над дверью районного врача внушала надежду: «Кандидат медицинских наук, хирург, доктор Такой-то». Непонятно было, что кандидат и хирург делает на приёме в районной поликлинике. Непонятно было, пока мы не постучались и не вошли.

Лицо хирурга напомнило мне физиономию одного моего знакомого печатника, потомственного алкоголика Витю.

Витя любил уходить в месячные запои. Поэтому его зарплату приходила забирать жена. Как-то незадолго до описываемых событий я зашёл к нему на работу, и Витя филигранно выцыганил у меня деньги на маленькую пивную кружку. После чего, не снимая синего рабочего халата и не переобув тапочек, – незаметно исчез. Ни родные, ни милиция так и не смогли его найти. Кто-то, правда, через полгода рассказывал, что видел Витю на паперти, возле центрального собора. Он был всё в том же синем халате и тех же тапочках. Становилось понятно, отчего кандидат медицинских наук работает в поликлинике на приёме.

Хирург был трезв как стекло, но всё в нём говорило, что пьёт он крепко и запой – не чужое для него слово. Осмотрев мой палец, больно нажав на него, он радостно постановил: будем резать! После чего мы приступили к организационной части. Наркоз лучше купить самим, бинты и вату – тоже. Ну и кандидат от дополнительного вознаграждения тоже не отказывался. При условии, конечно, что деньги вперёд. Короче, через часа полтора мы вернулись с бинтами и наркозом. Вбежали на 2-й этаж поликлиники, прошли коридором, толкнули дверь…

Доктор не зря напомнил мне печатника Витю. Он сидел в своём кабинете на столе, счастливо-пьяненький, что-то объяснял медсестрёнке, путаясь в словах. А та, вежливо наклонив голову, пыталась спастись от перегара.

– О! А вот и ребята, – радостно сообщил доктор, покачиваясь в нашу сторону. – Прошу к операционному столу!

И нетвёрдой походкой направился мыть руки.

Жена обожгла сострадательным взглядом. Потянула за руку: «Ладно, идём искать другого врача». Я задумался. После чего махнул рукой и отправился за хирургом.

Я лежал на жёстком холодном столе. Хирург, пошатываясь, ходил по комнате и пил воду из массивной колбы. Другой рукой он обмахивался, пытаясь прийти в себя.

Дальнейшее было скорее муторно, чем больно. Щёлкали ножницы, падал на пол скальпель. Встал я со стола с чётким ощущением, что врач отрезал у меня одну фалангу большого пальца. А чтобы я не испугался – подложил в повязку кусок резины. Несмотря на абсурдность этой мысли – я никак не мог выгнать её из головы и сразу же поделился ею с женой.

– Да ну! – не поверила она. Но сквозь повязку на палец всё же нажала. – Не больно?

– Нет, не больно…

На перевязку я направился в собственный день рождения. И, пока врач разворачивал запёкшийся кровью бинт, спросил:

– Извините, а пить я могу?

Хирург не понял.

– Ну пить. Водку, вино, пиво…

Хирург опять не понял.

– А что? Не наливают?

– Да нет, – терпеливо объяснял я. – У меня день рождения. Так вот – могу я выпить или не стоит?