Х о в с т а д. Но ведь участие в местном самоуправлении воспитывает в людях гражданскую ответственность. Или вы об этом не думаете?

А с л а к с е н. Господин Ховстад, когда у вас заводятся средства и вам надо их преумножить, уже не получается думать обо всем.

Х о в с т а д. Лучше мне ничего за душой не иметь!

Б и л л и н г. Слушайте, слушайте.

А с л а к с е н (с улыбкой). Хм. Вот на этом вашем стуле за конторкой редактора (показывает рукой) до вас сиживал губернский уполномоченный господин Стенгорд.

Б и л л и н г (сплевывая). Тьфу! Перебежчик!

Х о в с т а д. Я не двурушник и никогда им не стану!

А с л а к с е н. Политику ни от чего не след зарекаться, господин Ховстад. Да и вам, господин Биллинг, нелишне сбавить обороты, раз уж вы хлопочете о месте секретаря мэрии.

Б и л л и н г. Я?!

Х о в с т а д. Правда, Биллинг?

Б и л л и н г. Да ну какого черта… Это я только чтоб над советом мудрейших поглумиться, сами понимаете.

А с л а к с е н. Не моего ума дело, но раз уж меня обвиняют в трусости и уличают в противоречивости, то должен напомнить, что политическое прошлое типографщика Аслаксена известно каждому. Какие у меня были взгляды, такие и остались, разве что умеренности прибавилось. Сердцем я неизменно с народом, но не стану отпираться, что разум теперь больше тянется за властями, местными, понятное дело. (Уходит в типографию.)

Б и л л и н г. Не пора ли нам расстаться с ним, Ховстад?

Х о в с т а д. Вы знаете другого, кто бы не требовал вперед плату за бумагу и печать?

Б и л л и н г. Проклятье! И почему у нас нет этого злосчастного оборотного капитала?

Х о в с т а д (садясь за конторку). Да уж, были бы у нас деньги…

Б и л л и н г. А что, если обратиться к доктору Стокману?

Х о в с т а д (перелистывает бумаги). Что толку? У него самого ничего нет.

Б и л л и н г. У самого нет, но у него в запасе славный старикан Мортен Хииль по прозвищу Барсук.

Х о в с т а д (продолжая писать). А вы твердо знаете, что у старикана кое-что водится?

Б и л л и н г. Это такое кое-что, что убей бог! И часть достанется семье Стокмана. Старик небось уж не забудет отписать хотя бы детям.

Х о в с т а д (поворачивается вполоборота). Вы на этом строите свои расчеты?

Б и л л и н г. Строю? Да ничего я ни на чем не строю.

Х о в с т а д. Вот и правильно. И на должность в мэрии тоже не рассчитывайте, потому что вы ее не получите, уверяю вас.

Б и л л и н г. Думаете, я сам не знаю? Но меня и заводит, что я должности не получу. Когда человека вот так заглазно списывают со счетов, у него распаляется боевой задор. Что нелишне в нашей сонной заводи – хоть нервы пощекотать.

Х о в с т а д (продолжая писать). Да, да.

Б и л л и н г. Но ничего, скоро они обо мне услышат! Пойду напишу воззвание к домохозяевам. (Уходит в комнату справа.)

Х о в с т а д (сидит за конторкой, грызет ручку; с расстановкой). Хм, вот оно что. (В дверь стучат.) Войдите!

Входит П е т р а.

Х о в с т а д (вскакивает). Вы? Заглянули к нам?

П е т р а. Да, простите.

Х о в с т а д (подвигая ей кресло). Не угодно ли присесть?

П е т р а. Нет, спасибо, я на секунду.

Х о в с т а д. Видимо, вы по делам отца?

П е т р а. Нет, по своим. (Вытаскивает книгу из кармана пальто.) Это тот английский рассказ.

Х о в с т а д. Отчего вы его возвращаете?

П е т р а. Потому что не хочу его переводить.

Х о в с т а д. Но вы так твердо обещали.

П е т р а. Да, но я тогда его не читала. Вы ведь сами тоже не прочли?

Х о в с т а д. Нет, не прочел, потому что я не знаю английского, но…

П е т р а. Ну вот, поэтому должна вам сказать, что «Народному вестнику» надо поискать другой рассказ. (Кладет книгу.) Этот совсем не подходит.

Х о в с т а д. Почему?

П е т р а. Потому что он противоречит вашим взглядам.

Х о в с т а д. Ну, если дело только…

П е т р а. Нет, вы не поняли. В рассказе речь о том, что у нас тут, на Земле, так называемые хорошие люди находятся под защитой сверхъестественных сил, их заботами у хороших людей все в конце концов устраивается наилучшим образом, а плохих людей жизнь наказывает.

Х о в с т а д. Так это же отлично! Именно то, что народ любит!

П е т р а. Вы хотите забивать народу голову вот этим вот? Хотя сами нисколько в такие басни не верите и отлично знаете, что жизнь устроена иначе?

Х о в с т а д. Вы кругом правы. Но редактор не может печатать только то, что нравится ему. В незначительных вопросах он зачастую вынужден потакать вкусам публики. А по-настоящему важной темой – для газеты, во всяком случае, – остается, конечно, политика. И коль скоро я хочу увлечь народ идеями свободы и прогресса, мне надо не отпугивать читателей, а наоборот, расположить их к себе: если я даю в подвале полосы моральное духоподъемное сочинение, им легче проглотить колонку над ним. Они воспринимают ее с бо́льшим доверием.

П е т р а. Фу! Не говорите, что вы, точно паук, хотите коварством заманить читателей в свою ловушку.

Х о в с т а д (улыбается). Вы хорошо обо мне думаете, спасибо. Это и правда козни Биллинга, не мои.

П е т р а. Биллинга?!

Х о в с т а д. По крайней мере, такую точку зрения он на днях излагал. Это он настаивает на публикации рассказа – сам я книгу не читал.

П е т р а. Но как может Биллинг с его свободными взглядами…

Х о в с т а д. В Биллинге многое сочетается. Сейчас, например, он добивается места секретаря мэрии, как я слыхал.

П е т р а. Нет, Ховстад, не думаю. Зачем бы ему так себя ломать.

Х о в с т а д. Об этом вы его спрашивайте.

П е т р а. Никогда бы не подумала такого о Биллинге.

Х о в с т а д (смотрит на нее очень пристально). Не подумали бы? Это для вас полная неожиданность?

П е т р а. Да. Хотя, возможно, и нет. Ой, я на самом деле не знаю.

Х о в с т а д. Мы, газетные писаки, народец не высокой пробы, фрёкен Стокман.

П е т р а. Вы правда так думаете?

Х о в с т а д. Иной раз думаю.

П е т р а. Конечно, когда заедает ежедневная рутина, я понимаю. Но сейчас, участвуя в великом деле…

Х о в с т а д. Вы имеете в виду расследование вашего отца?

П е т р а. Конечно. Мне кажется, сейчас вы должны чувствовать себя человеком самой высокой пробы.

Х о в с т а д. Да, сегодня я что-то похожее чувствую.

П е т р а. Вот, сами видите! Вы взяли на себя очень благородную миссию – пробивать дорогу непризнанным истинам и новым, более зрелым взглядам. Да одно то, что вы бесстрашно, открыто возвышаете свой голос в защиту гонимого!

Х о в с т а д. Особенно если этот гонимый… гм, не знаю, как бы получше выразиться.

П е т р а. Такой глубоко порядочный, честный и бескомпромиссный, вы хотите сказать?

Х о в с т а д (мягко). Я хотел сказать: особенно если он приходится вам отцом.

П е т р а (глубоко потрясенная). Что?

Х о в с т а д. Да, Петра… то есть, фрёкен Стокман.

П е т р а. Так вот что для вас на первом месте?! Не суть дела, не истина и не огромное горячее сердце моего отца?!

Х о в с т а д. Само собой, и это все тоже, конечно.

П е т р а. Довольно, Ховстад. Вы выдали себя, и впредь я ни в чем вам верить не стану.

Х о в с т а д. Вы так рассердились из-за того, что я делаю это в первую очередь с мыслью о вас?

П е т р а. Меня возмутило, что вы были неискренни с отцом. Из ваших с ним разговоров выходило, будто вы радеете исключительно о правде и благе общества. Вы обманули и меня, и отца. Вы не тот, за кого себя выдавали. И этого я вам никогда не прощу – никогда!

Х о в с т а д. Вам бы не стоило быть такой резкой, фрёкен Стокман, особенно сейчас.

П е т р а. Это почему еще – особенно сейчас?