– Какой же метод ты использовала? – с улыбкой в голосе спросила Изабелла Аркадьевна

– Метод спонтанного познания действительности, путем фокусированного сосредоточения на исследуемых объектах и выяснения мнения третейских судей, в опоре на исторические источники

– По-моему, ты придумала этот метод прямо сейчас. Очерк-то будет?

– Будет первая часть путевых заметок, а за второй частью придется снова лететь в Таиланд… Ну пока! До встречи! Да, название я тоже придумала – «Гавань греха».

Дождь, серый и беспросветный, как сами эмигрантские будни, вот уже третий день шел в Эдмонтоне. «А в Новороссийске сейчас такие освежающие ливни», – с грустью подумала Лидия.

Пятнадцать небоскребов в даунтауне, как будто разлинованном на авеню и стриты каким-то аккуратным школьником, были похожи в эту непогоду на темных языческих птиц, печально спрятавших голову в крылья. И только электронная реклама делала даунтаун более менее нарядным. Здесь, на 96-й стрит было так гнусно, что Лидии хотелось повеситься. Гибсон блок, этот треугольный дом-корабль, в народе прозванный «утюгом», чернел в дожде готическими стенами. Мрачнее этого здания на 96-й стрит ничего не было. Да и быть, наверное, не могло. Он, Гибсон блок, нес на себе печать порока.

Гибсон блок был знаменитым в Эдмонтоне приютом для стрит-вумен, проще говоря, для канадских проституток, оказавшихся без крова и без гроша в кармане. Здесь этих женщин пытались немного «подремонтировать», а для начала давали постель и стакан чая, меняли грязные шприцы для наркотических инъекций – на чистые, спасали от самоубийства.

Лидия лежала в комнате №402 на узкой неудобной кровати, рядом же, на соседнем лежбище вздрагивала от липких кошмаров принявшая наркотики индианка. «А у нас в Новороссийске наркотики, слава богу, не легализованы… И у нас нет таких драных некрасивых жриц любви…», – размышляла Лидия.

Как же было невыносимо в этой чистенькой «камере» под номером 402! Невыносимо – несмотря на то, что из окна были видны извилистая река Саскачеван и православная греко-кефальная церковь, в которую приходили на службу русские эмигранты в Канаде. Но никакого умиления в измученной душе Лидии эта церковь не вызывала. Во-первых, потому, что у нее всегда было свое ностальжи, глубоко интимное, глубоко спрятанное вовнутрь, и оно никогда не возникало автоматически, по заказу: «увидел церковь – загрустил». Нет, все было сложнее и противоречивее в ее душе. И, во-вторых, эта церковь была слишком эклектичной: в ней священнослужители ходили в немыслимых розовых рясах и говорили на ломаном русском.

Нет, эта церковь не вызвала у Лидии никаких теплых чувств. Но все же сыграла в ее жизни определенную роль. Психиатр из Гибсон блока повел Лидию, заблудшую среди небоскребов русскую душу «очиститься» в греко-кефальную церковь, к отцу Владимиру – он решил, что это поможет ей встать на путь истинный. Лидия ничего не почувствовала на исповеди.

Но ночью, под стук неутешного дождя, засыпая в доме-монстре, на промокшей, опустевшей стрит, за тысячи– тысячи миль от родины, Лидия неожиданно вспомнила, как одиннадцатилетней девочкой ездила с мамой и папой в Псков. Но удивил ее не столько Псков, сколько маленький, древний Изборск, пограничная крепость на пути из Ливонии к Пскову. Игрушечный городок устроился на холмах, длинные тонкие березы отражались в бирюзовом небе. Вот где была святость и наивность, чистота и вера…Церкви взбежали на пригорок и «улеглись на нем привольно»…Это была фраза из авторской песни. «Вот где правда жизни – в допотопном Изборске! И как все это можно было оставить?! Нет правды в фальшивых неоновых огнях, и уж совершенно точно нет правды, в так называемой, «любви»…», – плакала Лидия, спрятавшись в подушках.

***

Канада началась для Лиды с Ванкувера. Она пробыла в нем всего один день. Фееричность этого города-порта поразила девушку. Лидии показалось, что она наконец-то попала в рай. Все сверкало чистотой, в витринах – нарядная дорогая одежда, на улицах – лотки с фруктами и запахи теплого моря. Впрочем, лет в семнадцать и Новороссийск представлялся ей банановым раем: белобокие корабли сладко покачивались в ее девичьих снах, солнце купалось в море, а море переливалось в солнце. Она верила в свои алые или хотя бы – в розовые паруса. Лет пять подряд она не выходила из баров, наслаждаясь звучностью английской речи, которая лилась из магнитофонов и меломанов, и, наконец, вышла замуж за одного моряка. Через три года брак был расторгнут. Однако здесь, лежа на эдмонтонских нарах она иногда вспоминала мужа без зла и упрека. В тот период своей жизни она бы все равно жила с ним и ни с кем другим, но на всю жизнь он не был ей нужен. Сергей остался в Новороссийске. Смешной человек, он купил поддержанный «Мерседес» и решил, что будет самым счастливым человеком на Черном море. «Да в этом диком краю невозможно стать счастливым!!» – заключила Лидия, уезжая из Новороссийска. Тогда она не подозревала, что эта гордыня и игра с судьбой будут ей дорогого стоить.

Ванкувер стал началом новой жизни. «Ну, наконец-то, – думала Лида, облизывая губки и откидывая назад копну желтых волос, – наконец-то все изменится к лучшему» Она бродила по городу, гордо подняв голову, наслаждаясь его глубокой июльской прогретостью, яркостью зелени, пряностью запахов моря. Она была уверена, что ее утонченная славянская красота принесет ей дивиденды.

Люди на чужбине были высокими, крепкими, но некрасивыми и неулыбчивыми. Это удивило Лидию Смелякову, которую дома обычно называли Ладой. Оказывается, русские парни там, дома были намного сексапильнее: их густые русые волосы, высокие скулы, ироничные монгольские глаза выглядели притягательно. Но, в конце концов она ехала в Канаду не для занятий любовью и не в поисках заморского принца, она ехала устраивать свою жизнь в цивилизованном, рекламно-блестящем мире, где все говорили на ее любимом английском языке, где было столько офисов, супермаркетов, нарядных автозаправок, дорогой косметики, и многих других качественных вещей, которые она обожала.

Эдмонтон, в котором проживал ее родной дядюшка, родной брат ее отца, оказался скучным и провинциальным канадским городом. Жители Эдмонтна очень гордились, что подавляющее число зданий в нем было построено в северо-американском стиле, такая вот концентрация безликих одноэтажных «северо-американских» особнячков, с автономным отоплением и канализацией. В крошечном изолированном от всех микроволновом мирке каждого здания царил культ Америки. Поразительно, как канадцы во всем, даже в бытовых деталях не стеснялись подражать Америке. В России над таким откровенным идолопоклонством явно бы посмеялись. «Америка второго сорта», – так для себя определила Канаду Лидия.

Дядя Сэм («в девичестве», то есть в Новороссийске Семен Семенович) был тоже напыщенно скучным и провинциальным. В первый вечер, как и предполагала Лидия, дядя нудно повествовал ей, чего он достиг за 16 лет эмиграции, как помогла ему в получении гражданства одна «мощная общественная организация», хвастался накопленными долларами и многочисленными кладовками своего подражательского особнячка. Лидия уважительно поддакивала.

А утром, еще лежа в постели, Лидия услышала, как ее родственничек на украинско-английском наречии (полагая, конечно, что она его не слышит) какому-то другу из националистической украинской организации, филиала знаменитого Конгресса канадских украинцев в этой эдмонтонской дыре, говорил, как обмельчали и обнищали русские морские офицеры, что посылают своих дочерей «на панель в Канаду», как дрожат русские девчонки перед всем иностранным. Он зло смеялся, называя Новороссийск «полувоенным городом», в котором все распределяют по карточкам…

– Малая земля, Малая земля! – изголялся дядя как дурачок. – Да я вообще не знаю, что это такое?! I can not translate it for you. Only by Russian. They think that it is their honor. It is Russian sleng!

«И когда это дядя Сэм успел «заделаться» украинцем?! Продался ради куска хлеба… Бедный папка! Как он верил в его помощь! Карточки, война, панель – какая чушь!» Горечь и обида комом встали в горле Лады. Как же объяснить ему, что она от него уходит?