...Я понимала, что жить для себя он не может и, конечно, при всём своём джентльменстве не сможет достаточно уделять внимания моей персоне. Для супруги такая перспектива была не слишком заманчива, но я действительно хотела служить Маклаю во имя его идеалов и дела, быть ему другом и сподвижником.

Возможно, мои рассуждения покажутся чересчур рационалистическими и найдутся люди, которые скажут, что мной руководила не настоящая любовь, а холодный рассудок. Что ж, был рассудок, но его породила любовь. Чего стоит любовь, которая не приносит любимому облегчения?

Мои родные, отец с матерью были против этого брака. Как все наши друзья, они относились к Маклаю с дружеским участием, но, зная состояние его здоровья и, несмотря на дворянское звание, зачастую стеснённость в средствах, не представляли его в роли моего супруга. Отец в конце концов готов был смириться, но ставил непременным условием, чтобы Маклай принял британское подданство и постоянным местом жительства избрал Австралию. Это условие многим казалось тогда родительским капризом, однако в действительности причина была иная.

Наша семья в то время считалась одной из самых богатых в Австралии, но весь семейный капитал отец вложил в недвижимость... Необходимую предприимчивость он находил только у меня и хотел, чтобы после его смерти я возглавила семейную фирму. Но, став женой русского дворянина, я автоматически теряла британское подданство и, находясь в России, никак не смогла бы заниматься нашим делом в Австралии. Поэтому отец требовал от Маклая британского подданства не из каприза, а в интересах всей семьи. Маклай же считал это невозможным и для русского дворянина даже позорным.

Через три года, когда Маклай выполнил всю свою программу, мы всё же поженились, отказавшись от всякой материальной помощи со стороны моих родителей и моей доли наследства. Скрипя сердце отец благословил нас, но сделал это под большим давлением нашего общего друга Вильяма Маклея...»

Нетрудно представить себе, как пытался увещевать почтенный Джон Робертсон дочь:

— Моя дорогая, ты только подумай, за кого ты собираешься выходить замуж. Это же одинокий бродяга, которого не интересуют ни семья, ни даже наш семейный капитал.

— Он замечательный учёный и великий человек.

— Готов согласиться, что этот невысокий человек велик и что он известный учёный. Но он путешественник...

— Николай ненавидит это слово. По его словам, те, кто так его называют, не могут понять разницы между тяжким и опасным трудом, требующим передвижений, и праздным шатанием по свету.

— Я не желал говорить ничего обидного. Но учёный путешественник даже ещё опасней для семьи, чем просто бродяга или искатель золота. Бродяге может надоесть праздное шатание, тот, кто ищет золото, может его найти. Но тот, кто ищет истину, не найдёт её никогда. Не так ли, дорогая?

— Нет, он не просто ищет истину, а сражается за неё, не щадя своей жизни.

— Он и твоей не пощадит... Не кажется ли тебе, что твой жених чем-то напоминает незабвенного, благородного, занятного, но чрезмерно наивного и, прости, в чём-то маниакального Дон Кихота?

— Вы правы, отец. Он — настоящий Рыцарь Печального Образа. И я готова быть его верным оруженосцем... Не сочтите это за громкие слова. Таково моё убеждение.

Странно, очень странно, что солидные члены Линнеевского общества отнеслись всерьёз к предложению Миклухо-Маклая создать в Австралии морскую биологическую станцию. Тем более что прославился Маклай вовсе не изучением морской фауны, а пребыванием среди дикарей и изучением их жизни и нравов. Сказалось то, что его предложение горячо поддержал Маклей.

Выступая на заседании Линнеевского общества, Миклухо-Маклай постарался сразу же упомянуть о таких дальних перспективах и столь грандиозных задач, от которых слушатели отшатнутся с недоумением или насмешками:

«...Будет ошибкой думать, что мои занятия морской биологией есть отход от основной программы моей научной деятельности или же разделение моих научных интересов. Это не совсем так. Главная и неизменная цель моей жизни — служение науке о человеке. В эту науку я включаю сравнительную анатомию, антропологию, этнографию и ряд сопутствующих областей, делающих объектом своего внимания человека и то, что к нему непосредственно относится...»

Да что же это ещё за такая непомерно огромная наука о человеке? О такой науке можно, конечно, фантазировать, не более того. Все науки так или иначе связаны с человеком, ибо являются его созданием. Не слишком ли широко размахнулся неугомонный господин Маклай?

Примерно так должны были воспринимать здравомыслящие слушатели. И в этом нет ничего удивительного: до сих пор, до начала XXI века о такой науке приходится только мечтать. Да и при чём тут морская биология?

«...Но мне кажется, — невозмутимо продолжал Маклай, — делать человека объектом своего научного интереса и при этом оставаться равнодушным к его потребностям — значит быть ему не истинным другом, а всего лишь сторонним наблюдателем его биологического существования. Бессмысленно лечить недуги человеческого тела, не заботясь о том, чтобы человек не испытывал голода, жажды, физического и духовного угнетения. И вряд ли, на мой взгляд, заслуживает одобрения деятельность учёного, который, оградив себя суровой академичностью, не видит и, что всего хуже, не желает увидеть за своим трудом благо человечества».

Вот, оказывается, куда ведёт мысль докладчика. Он не желает считать науку исключительно умственным занятием, исканием высоких истин, а низводит её до простого служения человеческим потребностям, да ещё распространённым на весь род человеческий! И это в то время, когда многие добропорядочные граждане Британии вынуждены тяжким трудом зарабатывать себе на хлеб.

«Я сознаю, что, возможно, несколько опережаю задачи наук сегодняшнего дня, — оговаривается Маклай, понимая вероятную реакцию слушателей. — Но задача, которую я выдвигаю сегодня, завтра, то есть в недалёком будущем, станет неотлагательной. Охотно допускаю, что в такой стране, как Австралия, чьи жизненные ресурсы даже не поддаются пока учёту, разговор о грядущем голоде сейчас может показаться нелепым. Но полагаться на неисчерпаемость дарованного природой было бы заблуждением...»

Последняя фраза заслуживает особого внимания. Она зазвучала на весь мир во второй половине XX века. Во времена Миклухо-Маклая об оскудении природных богатств планеты высказывались обычно для того, чтобы резко делить человечество на три части: первые имеют возможность потреблять всевозможные блага, вторым положено добывать и поставлять им эти блага, а остальные обречены на вымирание или уничтожение. Маклай думал иначе:

«...Мир освободится от человеконенавистнических предрассудков, от рабства, от будто бы обоснованных претензий одного народа угнетать другой народ, человечество поймёт преступность насилия, жестокости, неравнодушия, люди всех наций и рас поймут, что между собой они равны и каждый из них наделён от рождения равным правом на жизнь и жизненные блага. Наука избавит человечество от эпидемий, многих пока неизлечимых болезней, облегчит труд людей, обогатит их душу и мозг прекрасными идеалами. Но всё это окажется утопией, если человечество встанет перед проблемой мирового голода...»

С необычайной проницательностью он подчеркнул, что человечество «никогда не сможет увеличить водные и минеральные ресурсы Земли». С этим трудно было не согласиться. Тотчас вспоминались подобные идеи Томаса Мальтуса, который предрекал в будущем острейшую кровопролитную борьбу за природные ресурсы, если люди не начнут регулировать рождаемость прежде всего бедных слоёв населения и отсталых народов.

Однако Маклай и тут удивил всех. Он напрочь отрёкся от учения Мальтуса (которое, между прочим, не оспаривал сам Чарлз Дарвин). Но что можно предложить взамен этой логичной теории, опирающейся на безусловный факт геометрического роста любого биологического вида и благоприятной среде? Разве при таком размножении людей не начнётся в не слишком отдалённом будущем перенаселение планеты и нехватка материальных благ?