Это может показаться поначалу странным. Как это так? Необразованные дикие люди обращают такое внимание на внутренний мир человека, на особенности его личности? Разве не они готовы обменивать никчёмные лоскутки или бусы на собранные ими фрукты, пойманную рыбу? Разве не прельщают их блестящие осколки стекла?

Впрочем, и в этом отношении дикари проявляют немалый рационализм и понимание сути вещей. Безделушки охотно принимают в качестве подарков, но выпрашивают — а это стало происходить всё чаще! — гвозди, ножи, топоры, то есть полезные вещи. Даже стекляшкам они нашли применение, используя их вместо бритвы или острого лезвия.

Итак, можно сделать предварительный вывод: дикарю не чуждо стремление понять суть человека или предмета. А ведь европейцы, даже из числа людей науки, смотрят на туземцев по преимуществу как на существо другого, низкого, сорта и не стараются понять движения их души и образ мысли. Считается, что такую примитивную стадию давным-давно прошли далёкие предки европейцев, а затем последовали многие века прогресса, духовного и умственного усовершенствования человека.

Даже самый замшелый европейский обыватель мнит себя стоящим на высшей ступени разумных существ. А ведь он — пасынок природы и дитя механической цивилизации — представляет собой, быть может, вырождающуюся ветвь человека разумного! В чём-то он действительно продвинулся вперёд, но только не в самом главном: любознательности, сообразительности, добросердечности, чувстве собственного достоинства.

Подобные мысли приходили к Маклаю, но он их не записывал. Дневник служил для научных наблюдений, а не для вольных размышлений. Да и предназначались записи (тем более если учёного постигнет преждевременная смерть) отнюдь не папуасам, а именно европейцам, которые при всех своих недостатках обучены грамоте и имеют понятие о науке...

Несмотря на частое общение с папуасами, Николай Николаевич не раз убеждался, что они продолжают его боятся и не понимают его намерений.

Однажды пришли к нему знакомые туземцы из соседней деревни, а с ними — впервые — один мальчик. Учёному предоставлялась прекрасная возможность обследовать ребёнка, выяснить степень его развития, поведение. Он показал папуасам два больших кухонных ножа и постарался объяснить, что отдаст их в подарок, если они оставят жить здесь, в Герагаси, этого мальчика.

Туземцы переглянулись, встревоженно обменялись несколькими фразами, а затем что-то сказали мальчику. Он тотчас бросился бегом в лес.

Странное поведение. Неужели они испугались, что Маклай заберёт ребёнка силой? Но их тут десяток вооружённых крепких мужчин. Или они решили, что такими огромными ножами белый человек собирается зарезать несчастного мальчика, как самый настоящий людоед?

Загадочный пришелец по-прежнему привлекает внимание местных жителей. Тем более что от него можно получить подарки — знак дружбы и внимания. Возможно, он им кажется каким-то колдуном, производящим совершенно непонятные манипуляции с некоторыми странными предметами. Когда исследователь первый раз стал измерять и зарисовывать голову Туя, тот был очень напуган. Но, убедившись, что никакого вреда ему такие процедуры не причиняют, а то ещё и завершаются подарками, и он, и другие туземцы охотно позволяли Маклаю осматривать, измерять и зарисовывать их.

Тем временем Маклай обзавёлся обширной гостиной для приёма гостей, не менее большим кабинетом и «комнатой» отдыха с видом на море. Одно неудобство: все эти апартаменты располагались под открытым небом на просторной лужайке в окружении тропического леса. Мебелью служили пни и обрубки деревьев. Главное украшение «кабинета» — шезлонг. Полулёжа можно вести записи. Например:

«17 ноября. Нового ничего нет. Всё по-старому. Утром я зоолог-естествоиспытатель, затем, если люди больны, повар, врач, аптекарь, маляр, портной и даже прачка и т.д. и т.д. Одним словом, на все руки, и всем рукам дела много. Хотя очень терпеливо учусь туземному языку, но всё ещё понимаю очень мало; более догадываюсь, что туземцы хотят сказать, а говорю ещё меньше.

Папуасы соседних деревень начинают, кажется, меньше чуждаться меня... Дело идёт на лад; моя политика терпения и ненавязчивости оказалась совсем верной. Не я к ним хожу, а они ко мне; не я их прошу о чём-нибудь, а они меня, и даже начинают ухаживать за мною. Они делаются всё более и более ручными: приходят, сидят долго, а не стараются, как прежде, выпросить что-нибудь и затем улизнуть поскорее со своей добычей».

И всё-таки полного доверия добиться не удавалось. Даже Туй при виде ножниц, которыми Маклай попытался срезать клок его волос, вскочил и отбежал в сторону. Пока учёный держал ножницы в руках, Туй предпочитал оставаться от него на почтительном расстоянии, постоянно готовясь броситься наутёк.

Как объяснить папуасу, что образцы волос местных жителей — очень важный антропологический документ? Существует в научных кругах убеждение, что волосы представителей диких племён существенно отличаются от волос европейцев, более приближаясь к звериной шерсти. Да и растут волосы у дикарей, согласно распространённому мнению, пучками, не образуя ровный покров. До сих пор осмотр волос папуасов не подтвердил такое мнение.

Возможно, Туй опасается не столько ножниц, сколько потери волос. Ведь у диких племён существует убеждение, что, заполучив клок волос или обрезки ногтей какого-либо человека, колдун приобретает магическую власть над ним.

И тут исследователя осенило: есть выход! Надо совершить обмен локонами. Он отхватил клок своих волос и протянул Тую. Тот не без опаски принял дар. Теперь настала его очередь. Судя по всему, он решил, что у белых людей существует такой обычай: скреплять дружбу, обмениваясь волосами. Маклай срезал у него локон, завернул в бумажный пакет и написал пол, приблизительный возраст и место на голове, откуда был взят образец. Глядя на него, Туй столь же аккуратно завернул волосы Маклая в лист, который сорвал неподалёку.

Таким способом учёный смог путём обмена за короткий срок собрать коллекцию волос папуасов. А в один прекрасный день Ульсон, взглянув на хозяина, дико расхохотался.

— Чем это я вас так обрадовал? — сухо спросил Маклай.

— У вас голова скособочилась!

Маклай покрутил головой, убедившись, что с ней всё в порядке:

— Не говорите глупости.

— А вы в зеркало взгляните!

Взглянув в зеркало, он убедился, что Ульсон прав: с левой стороны густая шевелюра была коротко острижена, тогда как справа оставались длинные локоны. Голова и вправду выглядела кособокой! С этого времени Маклай стал срезать свои волосы с правой стороны, время от времени поглядывая на себя в зеркало. Нельзя же сделаться посмешищем у папуасов.

Однако для них он был, пожалуй, прежде всего страшилищем. Ведь глядя на его странную однобокую стрижку, никто из них не засмеялся. Всё, что предпринимал Маклай, они воспринимали всерьёз.

А он стал чувствовать, что становится излишне раздражительным. Причина простая: постоянная болезнь Боя и периодическая — Ульсона. От их стонов — то соло, то дуэтом — у него начинались головные боли. Тем более что и ему самому время от времени приходилось несладко. Приступы лихорадки то заставляли дрожать от озноба — даже в тридцатиградусную жару, то бросали в жар, когда начинался бред и казалось, что всё тело распухает до неимоверных размеров и по нему скользят липкие ядовитые гады.

Но в такие моменты он не мог позволить себе стонать или каким-либо видом показать туземцам своё бессилие. Когда они приходили и звали его: «О Маклай, о Маклай!» — он, превозмогая страшную слабость, стараясь ступать твёрдо, выходил на веранду и, нахмурив брови, показывал, что занят важной работой, приказывая им жестами удалиться.

С некоторых пор он предпочитал бродить по лесу и охотиться или собирать образцы растений, насекомых, а не оставаться дома, где голова начинает гудеть от стонов Боя.