Что потрясло их? Возможно, пристальный взгляд нарисованного человека. Поневоле вспомнишь страшный рассказ Гоголя «Портрет». Как много сходного в чувствах и даже суевериях людей разных рас и культур!

Когда папуасы удалились, Ульсон снова подошёл к Маклаю:

— А всё-таки надул вас этот дикарь.

— Пожалуй.

С видом знатока Ульсон пояснил:

— Они ж ещё не понимают, что своё, а что чужое. У них всё — своё, что где стянуть могут.

— И много вещей они у нас стянули?

— Не знаю, не видел... Так это вас они боятся и уважают. Дай им волю...

Вечером Туй вернул топор.

Для Маклая всё определённее становилась простая мысль: в конце концов общаются между собой не цивилизации, не представители разных культур, а прежде всего человеческие личности, индивидуальности. С Туем, например, они быстро научились понимать друг друга без лишних слов. Но завязать дружеские отношения удавалось далеко не со всеми туземцами.

Возможно, и Ульсон был в некоторой мере прав, когда сомневался в честности и бескорыстности местных жителей. Некоторые из них посматривали на дом и вещи Маклая с угрюмой гримасой зависти.

Встречались и такие, взгляды которых были злобными, враждебными: брови насуплены, а верхняя губа чуть приподнята и вздрагивает. Такова мимика угрозы у собаки, грозящей укусить.

Нет, не так просты и добродушны дикари, как могло показаться сначала. Они очень разные, как люди любой расы. И как же тогда понимать тех учёных, философов и литераторов, которые так любят разглагольствовать о расовых или национальных обобщённых характеристиках?

Не исключено, конечно же, что какие-то усреднённые черты определённых рас, наций, племён действительно существуют. Но уж наверняка не из-за биологических особенностей, а по причине различий в традициях, обычаях, воспитании... Впрочем, и эту гипотезу ещё следует проверить на опыте.

В этом отношении общение с Туем — замечательная возможность для поиска ответов на подобные вопросы. Когда он вернул топор, то получил в подарок (не за возвращённый топор — этот поступок Маклай постарался оставить как бы незамеченным, будто ничего особенного не произошло, так и должно быть) через некоторое время небольшое зеркальце.

Взяв подарок, Туй заулыбался, поцокал языком и немедленно убежал в деревню. Там он, по всей вероятности, похвалился зеркальцем. Несколько туземцев тут же решили нанести визит бледнолицему соседу. Они принесли Маклаю кокосов и сахарный тростник. Он отблагодарил их пустой коробкой и гвоздями средней величины. Немного погодя явилось ещё несколько человек с подношениями. Каждый получил по два гвоздя.

«Надо заметить, — записал в свой дневник Маклай, — что в этом обмене нельзя видеть продажу и куплю, а обмен подарками: дарит тот, у кого много, не ожидая непременно вознаграждения. Я уже несколько раз испытывал туземцев в этом отношении, т. е. не давал ничего в обмен на принесённые кокосы, сахарный тростник и пр. Они уходили, не взяв своих подарков назад».

Тут было над чем подумать. Не с этих ли даров начались торговые операции? Бескорыстный обмен подарками, тем, что у каждого было в избытке, породил у кого-то чувство зависти или обиды, жадности, наконец. Это чувство поначалу было в зачаточном состоянии. Но по мере развития торговли, обмена товарами, а не подарками, оно крепло и усложнялось.

Какой-то хитрец захотел давать поменьше, а получать побольше. С этого и началась цивилизация торговцев, барышников, ростовщиков, капиталистов... Впрочем, не так просто, конечно. Но доля истины в этом безусловно есть. Во всяком случае, папуасы не производят обмена подарками по принципу купли-продажи: ты — мне, я — тебе. К счастью, в этом они остались нецивилизованными.

...В соседней деревне праздник. Оттуда доносятся звуки дудки и барабана. Местные дудки не лишены оригинальности: из просверлённой сбоку и сверху скорлупы маленького кокосового ореха; есть и бамбуковые дуделки. Большой барабан прост: похож на деревянное корыто.

Наряженные туземцы посетили Маклая. В честь праздника их лица расписаны красной охрой, в волосах гребни и перья. Туй прислал с одним из своих сыновей куски свинины, плоды хлебного дерева, бананы и таро — всё хорошо сваренное и аккуратно свёрнутое в пальмовые листья.

Белый человек быстро стал местной достопримечательностью. Чтобы поглядеть на него, приходили жители всё более далёких селений. Молва о необычайном и загадочном пришельце быстро распространялась по окрестностям.

Явились и гости с моря. Они шли под парусом на катамаране с установленным на деревянном настиле плетёном домиком, но не рискнули пристать к берегу, где находился домик Маклая, предпочитая сначала посетить деревню Горенду. Оттуда в сопровождении провожатых подошли к Маклаю. Оказалось, что они — жители близлежащего острова, который на русской карте был назван именем Витязь, а у местных жителей имел другое название: Били-Били.

Было заметно, что приплывшие туземцы принарядились. Избытком одежды соседи не щеголяли, зато имели много украшений из раковин, зубов собак и клыков свиньи. Спины и физиономии были размалёваны, порой не без художественного вкуса, а волосы были выкрашены красной глиной. При полном параде, хотя, как любил повторять Новосильский, без штанов.

Пришельцы с изумлением рассматривали инструменты, а башмаки и полосатые носки привели их в восторг. Островитяне протяжно приговаривали «а-а-а» или «е-е-е» и клали палец, а то и два в рот, примерно так, как это делают в России деревенские мальчишки. В знак дружбы и расположения Маклай одарил их гостинцами — гвоздями, бусами, тряпками, — принятыми с большой радостью.

— Что это мы делаем? — ворчал Ульсон. — От них-то и толку никакого. Другие хоть еду приносят.

— Это просто наши подарки, — пояснял Маклай. — Мы же дарим своим родным и друзьям подарки.

— Это какие они нам родные и друзья?! — возмутился Ульсон. — Чистые дикари.

— Ну, а что лучше: дружить с ними или враждовать?

На этот вопрос Ульсон не стал отвечать, но, уходя, не промолчал:

— Если раздавать им всё задаром, скоро останемся такими же голыми.

Островитяне ушли к морю в отличном расположении духа (чего нельзя было сказать про Ульсона). Однако через полчаса столь же весело вернулись, нагруженные кокосами и бананами. Ульсон даже заулыбался:

— Значит, не совсем уж они дикие.

Окончательно прощаясь, гости знаками пригласили Маклая к себе, показав для убедительности, что его там не убьют и не съедят. Такая любезность с их стороны была утешительна. Они выглядели растроганными, пожимали руку учёному повыше локтя. Некоторые обнимали его левой рукой, прижимая к сердцу и повторяя: «О Маклай! О Маклай!»

...Первые дни пребывания на Новой Гвинее прошли на удивление легко и быстро. Наиболее сильные опасения были сначала связаны с местным населением, принадлежащим, по мнению Ульсона, к племени людоедов, которые не съедают их только потому, что пищи и без того достаточно: «Вот слопают всех своих свиней, и за нас возьмутся. Мы, может, для них ещё вкуснее свинины».

— Ну, в этом отношении я вряд ли могу кого-то привлекать.

— Это верно. Вы, извините уж, чересчур жилистый. А вот я, к примеру, вполне упитанный, и жирок имеется. Бой, понятное дело, хоть и худой, зато мясо нежное.

— А вы, друг мой, рассуждаете как опытный людоед!

Ульсон смутился. Не исключено, что в своей неблагополучной жизни ему доводилось в трудные времена употреблять в пищу человечину или голодные товарищи по несчастью грозились прирезать его к обеду. Подобные случаи бывали.

У диких племён людоедство чаще всего связано с верованиями в возможность приобрести, например, силу и храбрость, отведав часть тела убитого доблестного воина. В этом отношении ему, могущественному — в глазах туземцев — белому человеку, больше других стоило опасаться стать предметом ритуального каннибализма.