– Очнись, у тебя вид как у зомби, – говорит он.

– Что?

– Я спросил, как себя ощущаешь насчет завтра.

– Дерьмово.

Фред кивает.

– Мне жаль, что пришлось уехать. Ты уже говорил с отцом?

Я мотаю головой.

– Дело не в том, что он гей. А в том, что он ударил в спину и – расстроил маму…

Фред понимает.

– Я знаю, что ты – не гомофобское быдло, Дэн.

– Просто так дико – мой отец.

– Понимаю.

– Мой отец – гей… – в моем голосе слышится потрясение. До меня еще не окончательно дошло, но возможность произнести это вслух дает облегчение.

– Я пока был в Лондоне, покопался немного. Такое случается чаще, чем ты думаешь. Ну, когда родитель с виду гетеросексуальный.

Для Фреда нет запретных тем. По складу ума он ученый. Всегда радостно хватается за хлороформ и начинает вскрытие. Но у меня все еще саднит, и я знаю, что он это понимает. Приоткрывает дверь, но не вламывается.

– Заходи после школы, если захочешь. Я иду только во вторник. План «Б» считает, что мне нужно постричься.

– Она ошибается, – говорю я.

– Я тебе кое-что привез. Только сильно губу не раскатывай. Это карандаш из Британского музея.

Я улыбаюсь, но сейчас при мысли о завтра меня начинает всерьез подташнивать. Я знаю, что Эстель ходит в мою новую школу, потому что тогда, в первый раз, увидел ее в школьной форме. А вдруг мы в одном классе? Что лучше: ужас или разочарование?

Такое ощущение, что я думаю об Эстель большую часть времени. Точно мне без спроса изменили настройки по умолчанию на «Эстель» или она стала скринсейвером моего мозга. Желание смешивается с (совершенно чуждым) благородным стремлением предложить Эстель лучшую часть себя. Загвоздка лишь в том, что я толком не представляю, что это такое. Но это должно быть нечто больше, чем актуальная сумма составляющих.

Во мне все бурлит, а я с ней еще даже не знаком. Что она обо мне подумает? Что я лузер? Может, прикинуться, что я не ботан?

А хуже то, что я не просто отстойный. Еще у меня дурацкий переходный возраст. Я не урод. Я почти уверен, что нет. У меня высокий рост, и я скорее худой. За последнее время я здорово вырос, но не стал крепче. Я спросил у мамы насчет протеиновой добавки, но, как можно догадаться, с нашим нынешним бюджетом, притом что она вся на нервах, ответ был отрицательным. Ну и опыта с девчонками у меня маловато, а точнее сказать – ноль. Я еще ни разу не целовался. А мне почти пятнадцать.

Мама протягивает мне ланч-бокс, поднимает глаза – да, я выше ее – и озабоченно говорит: «Просто будь собой». Собой. Собой? Да я понятия не имею, как это. Все это такая аморфная масса, которой я пытаюсь придать форму. И у меня нет никакого желания выставлять на обозрение общественности то, что я про себя знаю.

1. Лузер.

2. Ботан.

3. Папаша – гей.

4. Мать – одиночка, душевное здоровье под вопросом.

5. Без гроша в кармане.

6. Беглец из частной школы.

Я не хочу, чтобы меня судили или жалели; я просто хочу побыть в тени, пока осматриваюсь.

В моей старой школе имелся стандартный набор из качков, зубрил, ботаников, неформалов и крутых. Еще были носки-разнопарки вроде меня. Технически меня следовало бы отнести к ботаникам, но с ними я тусоваться не стал бы ни под каким видом.

Положение «в остатке» не способствует установлению прочных связей, так что это чистое везение, что мы с Фредом стали друзьями.

Вы, наверное, думаете, почему мне пришлось уйти из школы, раз я такой умный? Почему мне не дали дотацию? Она была, только не покрывала всей платы за обучение. Мама пришла объяснить нашу семейную ситуацию в надежде, что меня переведут на бесплатное обучение. Но нам отказали.

– Им же хуже, – сказала она. Но я мог бы поклясться, что она была задета до глубины души.

Директор сказал, что они могли бы освободить от оплаты только «отличника и активиста». Тем самым он, вероятно, намекал на мои скромные успехи в спорте. Кроме того, в частных школах очень важно участвовать в «жизни школы» – выступать в художественной самодеятельности или в дискуссионном клубе. А я предпочитал всегда отмалчиваться.

Я пришел слишком рано.

Зайти – целое испытание. Я никого не знаю и чувствую себя лимоном в яблочном лотке. Очень хочется развернуться и пойти домой.

Но я беру себя в руки. Не каждому выпадает шанс начать с чистого листа. Я могу стать кем угодно. «Задрот», «беспонтовый», «ботаник» – я могу сорвать эти ярлыки, и пусть они остаются в прошлом. А вдруг я впишусь? И стану яблоком.

– Утырок! Эй ты, утырок! – доносится до меня чей-то вопль.

Я оборачиваюсь.

Зачем? Ну зачем я это делаю?

Вопивший и его дружки разражаются истерическим хохотом.

– Ну, ты прошел проверку, утырок.

Им весело. У них хорошее начало дня. Радостное уханье и похлопывание по спинам.

Не реагируй. Не доставляй им этого удовольствия.

Могло быть хуже, соображаю я. Рядом могла оказаться Эстель. И, как по заказу, когда я поворачиваюсь, чтобы идти в главный корпус, она уже тут с двумя подружками. Разумеется, они все слышали.

Значит, не разочарование, а ужас. Эстель в моем девятом классе. И «утырок» тоже. Его зовут Джейсон Дойл, и погоняло у него тошнотворное – Джейзо.

Класс делится на четкие группы: Джейзо с компанией – альфа-самцы; «крутые» – креативный вариант школьной формы, на новичка – ноль внимания; дружелюбные на вид фрики, приветливо кивающие – страшно представить, сколько времени они потратили на свой хаер и пирсинг; кучка ботанов, толкующих о математике; блондинки, застрявшие в подростковом формате Америки 1980-х. Почему им никто не объяснил, что «вот еще – чё за дела – такая – типа – это самое – вообще – по-любому – тухло», а «так-то – не клево или классно»? Я подстраиваюсь. В общей сложности у них двадцать взаимозаменяемых слов – очень минималистично, как мне кажется. И последняя стайка – прекрасная Эстель со своими прекрасными подружками – увлеченные тихой серьезной беседой, с отрешенными лицами парящие над сбродом. Остальные – ни о чем, по первому впечатлению – просто балласт.

Как бы эти группы ни старались отличаться друг от друга, их объединяет одно: они строятся на взаимоотношениях – на том, чего мне так явно не хватает.

Среди общего галдежа, который всегда возникает перед приходом учителя, когда звонок уже прозвенел, я наблюдаю за тем, как Джейзо предлагает проверить на прочность свой, по общему признанию, твердый как сталь брюшной пресс. Нашелся выпендрежник. Я с болью от сознания собственного вопиющего несовершенства думаю о своем животе – плоском, но ни с чем не сравнимом. С этим надо что-то делать.

– Не, ничего не чувствую, – говорит он Дэнни, одной из минималисток. – Бей с размаху.

– Вот еще, – хихикает она.

– Со всей силы. Ты что, боишься руку сломать?

Она еще раз потешно стукает и хихикает.

– Ты типа такой вообще качок!

– Ну же, сильнее! – Он замечает, что я на них смотрю. – А ты что пялишься, педик? «Кубиков» никогда не видел?

Я отворачиваюсь.

– Утырок, я с тобой разговариваю.

Кажется, опять пошло-поехало.

И тут очень кстати поспешно входит учитель. Он сканирующим взглядом обводит класс и выглядит при этом так, точно всех впервые видит.

– С сегодняшнего дня у нас новый ученик. Вы здесь… – он сверяется с бумажкой, – Дэн Серил?

Раздаются смешки.

– Сарел, – говорю я. – Моя фамилия Сарел.

Он касается языком края усов и меряет меня взглядом. Я – смутьян? Я над ним насмехаюсь? Он не может понять.