– Она умерла в кровати, – говорит Филлис.

– Ага. – Вот тут «ага» совершенно не к месту. Можно подумать, что я бездушная скотина, которой сто раз плевать, где умирают пожилые дамы.

Мне отчаянно хочется продлить и качественно улучшить общение с Эстель, поэтому я пускаюсь в откровения, что мне дается нелегко:

– Я только что нашел работу.

– Где? – спрашивает она.

– В благотворительном магазине.

– Значит, будешь работать волонтером, – говорит Филлис. – Помогать – это хорошо.

Я проглядел очевидное. И уже не в первый раз. Ну, конечно, благотворительный магазин не платит своим сотрудникам – на то он и благотворительный. Считаясь умным человеком, я все время веду себя как первостатейный идиот. Я чувствую, как от собственной глупости краснею и покрываюсь пятнами, и надеюсь, что это можно списать на холодный ветер.

– Да, я считаю, что действительно важно вносить… э… вклад. Но если что, то мне также нужна оплачиваемая работа.

– Будем иметь в виду, – сказала Эстель. Она хотела было пойти дальше, но я опять предпринимаю героическую попытку ее удержать.

– Откуда путь держите? – Нет, это что-то с чем-то. Я выражаюсь так, точно английский – мой второй, если не третий язык.

– Из студии, – говорит Филлис. – Там с нами занимаются художники. – Она указывает на второй этаж, над магазинами. И, предупреждая мой следующий вопрос, добавляет: – Им никто не нужен.

– Кроме меня, – говорит Эстель. – Но это тоже волонтерская работа.

– Вы там познакомились?

Они смеются.

– Нет. В начальной школе.

– А ты знаешь, что случилось с собакой Аделейд? – спрашивает Филлис.

Мне ее вопрос – как обухом по голове, а точнее гигантской мультяшной сковородкой, ударяющей с гулким звуком.

Говард! У меня совсем выскочило из головы. Он все еще привязан к скамейке на той стороне улицы, если повезет. А, возможно, его уже забрали в приют для животных или похитили.

– Он достался нам вместе с домом. Только я его забыл вон там… Мне надо бежать, – бормочу я, срываясь с места. Я чудом не врезаюсь в велосипедиста, который посылает мне вслед отборные ругательства.

– Знаю, знаю. «Собаководство для чайников: вывел пса погулять, приведи домой».

Как правило, люди дрессируют собак, но в нашем случае я радуюсь одобрению и беру себе на заметку, когда Говард машет хвостиком.

Эстель с Филлис уходят, и я упускаю шанс пройтись вместе с ними. Хотя сомневаюсь, что при моей-то ловкости я смог бы двигаться в большой компании, включая пса на поводке, вести беседу и не споткнуться о кого-нибудь – вероятно, о самого себя.

Мы с Говардом плетемся домой, по пути разглядывая все витрины на предмет настоящей работы. Объявление есть только в магазине одежды, и оно гласит: «Требуется опыт». Когда мы проходим мимо благотворительного магазинчика, миссис Нельсон машет мне. Я машу в ответ, чувствуя себя полным бараном.

Когда мы приходим домой, мама с Оливером уже скорефанились и почти допили бутылку вина. Должно быть, он принес, потому что для нас вино – роскошь. По его взгляду – сочувствующему и понимающему (почему все думают, что они могут понять?) – я заключаю, что она разболтала о нашей семейной драме. Что у нее в голове? Мы совсем не знаем этого типа. Она многие годы вдалбливала мне, что нельзя доверять незнакомым людям, а сама что? Выходит, мне одному до всего есть дело? Судя по всему, да. А как быть с убеждениями о неприкосновенности частной жизни? С разглагольствованиями о том, что это только мое и я не хочу делиться этим ни с кем? В мусорное ведро.

Я не верю своим ушам, когда она приглашает его остаться на ужин. Слава богу, у него свои планы. Что бы подумал папа? Ну, конечно, ему плевать. А иначе он был бы здесь и хлебал бы это дерьмо вместе с нами. Вместо того, чтобы… Я не знаю, где и что он сам хлебает, но это его выбор. Так что пошел ты, папа. Надеюсь, тебе так же хреново, как нам. Но почему-то мне еще тяжелее становится при мысли, что он где-то сам по себе.

Я пытаюсь ускользнуть сразу после ужина, но не выходит.

– Дэн, ты никуда не идешь, мне нужна твоя помощь, – говорит мама. Я остаюсь, но она заводится, потому что я сказал «по-любому». Она ненавидит это слово. Она зудит и зудит все время, пока мы драим кухню, а я думаю о папе. Как он? Где он? Тоже вечно голодный, как я, из-за того, что нет денег? Думает ли он о нас? Должен ли я поговорить с ним, когда он позвонит? И сколько он будет дозваниваться до меня, прежде чем махнет рукой? Прежде чем подрейфует дальше – еще один айсберг, который казался сцепленным так надежно?

– Дэн, что ты делаешь! Ты устроил настоящий потоп!

Преувеличение. Я вылил на пол ведро воды – в кино так всегда драют палубу. А как еще надо? До последнего времени в нашем доме всю грязную работу делали уборщицы, так что прежде я не принимал участия в подобных мероприятиях. Или она считает, что это врожденный навык? Что младенцы умеют мыть полы с пеленок? Что это на генетическом уровне? Вряд ли.

– Дэн!

Ой-ой, снова вода. Надо быть сосредоточеннее.

– Дай, я сама. От тебя никакого толку, – говорит мама, раскрасневшаяся от злобы и усилий. Она тоже не привыкла к уборке.

– А завтра я научу тебя, как мыть ванную комнату.

Сплю и вижу.

Что не умею и не могу:

1. Не умею мыть полы.

2. Не умею разговаривать с девочками, особенно с Эстель.

3. Не умею искать оплачиваемую работу.

4. Не умею смотреть за Говардом на прогулке.

5. Не могу доверять конюшенному жильцу.

6. Не могу говорить с папой.

Список можно продолжить. Будем смотреть правде в глаза. Его можно продолжать до бесконечности.

За завтраком – хлопья и четыре тоста с арахисовым маслом и джемом – я пытаюсь предостеречь маму от сближения с Оливером, но ей по барабану.

– Не говори глупостей. Он очень славный.

– Так они и втираются в доверие. Самые закоренелые психопаты – самые благонадежные с виду. Это всем известно.

– Он, похоже, состоялся в жизни: у него есть работа, чувство юмора и подружка.

– Поверю, только когда увижу собственными глазами.

– Она в Лондоне.

– В Лондоне или кормит рыб в Ярре? И, если на то пошло, откуда мы знаем, а вдруг Аделейд кокнули?

– Дэн, ей было девяносто один. Все ее деньги достались галерее. И Оливера даже не было здесь, когда она умерла. Он был в Нью-Йорке.

– У умных людей всегда железное алиби.

Отец подошел бы к вопросу более гибко. Я вовсе не хотел сказать, что тут произошло убийство. Я просто против того, чтобы мама с ходу заводила дружбу с этим типом.

– Я только говорю, что мы действительно его не знаем.

– Аделейд фактически выросла вместе с его бабушкой и знала его родителей, и пока мы здесь, он – часть нашей жизни, так что есть смысл познакомиться с ним поближе.

– Это не означает, что ты должна все ему рассказывать.

– Я сама буду решать, что рассказывать, а что нет. А ты будешь это решать за себя.

Прежде мы не ссорились все время, как сейчас.

Звонит телефон. Мама жестом показывает мне, чтобы я снял трубку. У нее теперь новая затея – мы должны отвечать по телефону, сообщая название фирмы, поэтому я мотаю головой и, откусив огромный кусок тоста, жую его с вызывающим видом. Она выплевывает в ладонь то, что не успела прожевать, и ровным голосом отвечает на звонок, сверля меня изничтожающим взглядом.

– «Я делаю свадебные торты», чем могу помочь?

Ошиблись номером. Мы сидим и свирепо смотрим друг на друга.

По дороге в школу я прикидываю, как долго я могу не отвечать на телефон, и прихожу к мысли, что это будет продолжаться столько, сколько она будет заниматься своим дурацким бизнесом. А учитывая, что наше существование зависит от успеха ее бизнеса, получается, что я больше никогда не буду подходить к телефону. А мне все равно никто не звонит.