– Пусть будет Сарел, – говорит учитель, – если вам так нравится.

Да, мне нравится, когда мою фамилию произносят правильно. Можете считать меня идиотом.

Далее он бубнит себе под нос список класса. Подружек Эстель зовут Уен Нгуен и Джейни Бейкон.

В списке моих позоров есть еще кое-что – помимо того, что я ни разу не целовался и не имею «кубиков». У меня вообще нет знакомых девочек. И даже в начальной школе, когда они были, общались мы на разных частотах.

Я был стеснителен, и мама частенько говорила, что нужно «просто вступать в разговор». Но со мной этот номер не проходил. Мне и сейчас стыдно при воспоминании о моих тогдашних косяках. Однажды в пятом классе я сидел рядом с девочкой, которая мне нравилась, и отчаянно хотел сказать хоть что-нибудь, когда она сама вдруг заговорила со мной.

– Это небо мне так нравится, – прошептала она. У нас было задание нарисовать карту национальных парков на Северной территории.

– Мне тоже такое небо нравится, – сказал я, вступая в разговор. – Сразу после грозы, когда солнце за тучками, а цвет из темно-серого делается пурпурным.

– Невил, а не небо. Твой друг.

– Ага. Который?

Но момент для откровений был явно упущен.

– Забудь.

Она повернулась ко мне спиной, выставив колени в проход. Никто из нас представить не мог, что я такой дурак.

С той поры дела стабильно катятся под откос.

А теперь мой план избежать статуса ботаника и беженца частной школы летит в тартары из-за одного неосторожного замечания учителя.

– У вас была отличная успеваемость в «Грешеме», мистер Сарел. Будем надеяться, что ваше присутствие на сегодняшнем уроке математики придаст вдохновения всем нам.

Возможно, если я буду молчать весь урок, мне удастся остаться в тени. Я мрачнею и пригибаюсь ниже. Кто-то сзади так лупит по моему стулу, что у меня отдается в позвоночнике.

Разница между моей старой школой и новой – чисто внешняя. Старая школа жирела на финансовых поборах, неустанно что-то модернизируя и ремонтируя, так что музыкальные экзерсисы, свистки арбитров и стук теннисных мячей шли под фоновый аккомпанемент завывающих электроинструментов. Обветшалые же корпуса этой школы выглядят и пахнут так, точно здесь плохо убирают. Маленькая пришкольная территория с голым и грязным стадионом обнесена проволочным забором, вдоль которого валяется мусор и буйно растет крапива. До граффити на фасаде никому нет дела. И звонок орет как пожарная сирена, поэтому мне все время кажется, что нас вот-вот возьмут в кольцо и расстреляют.

Я так отключился от математики, что, когда учитель задал мне вопрос, я действительно не знал ответ.

При выходе из класса на обеденную перемену Джейзо делает движение в бок, так что я ударяюсь о край шкафчиков – в моей старой школе качки тоже любили развлекаться подобным образом. Засранец.

Во дворе я сажусь отдельно. Девочка-ботаничка предлагает мне присоединиться к их компании, но я говорю, что все в порядке. Вранье. Все совсем наоборот. Я не в порядке. У меня кусок в горло не лезет.

Когда в старой школе приходил новичок, к нему прикрепляли кураторов: с одним он догонял школьную программу, с другим – осваивал новую, с третьим – делал домашние задания, а четвертый знакомил его со школой, записывал в кружки и секции, насильно интегрировал и следил за его успехами. Здесь я, похоже, предоставлен самому себе. Это означает, что с имиджем будет полный затык, если я не начну общаться. Пока обо мне известно только то, что я высокий, иногда откликаюсь на обращение «утырок», молчу в классе, хмурюсь, сутулюсь, жую с закрытым ртом и что моя фамилия «Сарел», а не «Серил».

Пожалуй, проще всего сделать татуировку на лбу «лузер-одиночка» – и дело с концом.

После уроков я проталкиваюсь сквозь визжащих и толкающихся учеников и иду к Фреду. Он живет на полпути из школы домой. План «Б» и Газель работают в университете. Фред – единственный из моих бывших одноклассников, чей дом находится в этой части города.

Имидж молчальника, который я создавал весь день, желая казаться круче, чем есть на самом деле, настолько меня утомил, что перспектива увидеть Фреда, принимающего меня таким, какой я есть, – это большое облегчение.

К своему другу я попадаю в разгар перепалки с мачехой по поводу лечения прыщей.

– Он ни фига не помогает. Я хочу сильнодействующее средство – тяжелую артиллерию.

– Нужно подождать, чтобы крем подействовал, – говорит План «Б».

– Может, промотаем вперед? И перестанем ходить вокруг да около?

– Мы точно выполняем рекомендации дерматолога. Это не обсуждается.

Фред меняет тактику.

– Я уверен, что мама согласилась бы со мной.

– Даже не пытайся, Фред. Твой папа и я общаемся с твоей мамой. Так что не думай вбивать между нами клинья.

– Вот невезуха. Я – единственный ребенок из неблагополучной семьи, у кого этот номер не получается.

– На меня посмотри, – говорю я. – У меня вообще ничего не получается.

– Как бизнес твоей мамы, Дэн? – спрашивает План «Б».

– Пока на стадии кулинарных опытов. Но думаю, сегодня у нее будет первый клиент.

– Запах выветрился? – спрашивает она.

– Сегодня приходили.

– А температура?

– Все еще как в холодильнике. – Я напрашиваюсь на сочувствие, и небезрезультатно. Она предлагает мне маффин.

– Передавай ей привет. А ты… – она смотрит на Фреда, – надевай пальто и по пути зайди в парикмахерскую.

– Когда Газель вернется?

– Он будет дома к семи и, пожалуйста, не называй его так. Он старается похудеть, – говорит мачеха.

По дороге ко мне мы идем мимо магазинов.

Фред покупает батончики «Марс». Наше финансовое положение для него не тайна.

– По-моему, это любимое лакомство прыщей, – говорю я.

– Да фигня все. Проблема в гормонах и в генах. Это Газель виноват.

Мы жуем на ходу и разглядываем витрины.

Возле благотворительного магазинчика «Святое сердце» я останавливаюсь. Прямо на переднем плане лежит то, что надо – большой набор гантель.

Он стоит пять долларов, но когда Фред говорит хозяйке, что у меня нет денег, она отдает нам его за доллар. Фред платит.

Мы тащим гантели домой, а они ужасно тяжелые, каждая весом пять килограммов, и тут я вижу, что навстречу нам идет Эстель. На маневр уклонения времени нет.

Сердце начинает бешено колотиться. Мы впервые встретимся лицом к лицу. Я хочу, чтобы все прошло идеально. Я знаю, что на это нет ни малейшего шанса. Она смотрит на меня с полуулыбкой. А может быть, приподняв брови. Вместо того, чтобы тоже вскинуть бровь, я останавливаюсь и выпаливаю:

– Это не мне.

– А кому? – удивленно спрашивает Фред.

– Ну, то есть они для меня, но не для того, чтобы поднимать тяжести, а для того чтобы…

Фред, до которого наконец-то дошло – лучше поздно, чем никогда, – спешит на выручку:

– Дверь стопорить.

– Ага. Дверь стопорить.

Она улыбается:

– Ну, хорошо.

Эстель говорит это очень медленно, точно недоумевая, к чему все эти объяснения. Я и сам хотел бы это знать.

Она идет дальше.

– Пока, Эстель, – говорю я вслед ей.

Она оборачивается:

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Я замер. Я знаю не только, как ее зовут, но и то, что ее назвали в честь крестной, которая живет в Лондоне. Я знаю то, что мне не следует знать.

– Мы же в одном классе, – выкручиваюсь я.

– А, ну да, – говорит она и уходит.

– Это кто? – выдыхает Фред сквозь шоколадно-карамельную тянучку.

– Она живет по соседству.

– Горячая штучка.

Как всегда, мастер недооценки.

– Воспитана как разбивательница сердец? – Он намекает на ее почти тезку Эстеллу из романа Чарльза Диккенса «Большие надежды». Мы его проходили в прошлом году на уроках углубленного изучения английского языка.

– Это мне не суждено узнать – с моим-то счастьем.