«Полозьями пресветел день…» Полозьями пресветел день. Забава легких пескарей, в сарае бредень засыхает. Насколько влажен был июль, на взгляд меняющий погоду, увидеть на исходе года с разбега ртутного столбца. Ты затерялся между нами и подношенье полотенц отложишь, должен ты понять уловки новых состояний. Следишь морозную игру, двойною рамой обескровлен, над ним то клекоты, то кроны растущих в землю сладких груш, и повсеместно греет пламя. Угомонился. Засыпает. Снегирь рябиной дорожит и, снег роняя, улетает. Темнеет на дворе. Тепло. «Когда бы телом дорасти…» Когда бы телом дорасти до первовиденья поляны весенней, где черны изъяны твоих разборчивых шагов. Когда бы выкрикнул чирок, о чем стремит побег мгновенный. Когда бы объясниться мог с кольцом, проталиной, Вселенной. Когда бы хоть одна душа мне описала жизнь иную правдивее, чем я хотел… Но глушит голос вымпел ветра. «Двойне сорок на крыше ветряной…» Двойне сорок на крыше ветряной смешно поговорить о Новом годе, когда окрестная мелодия заводит на пьяный сверк коронки золотой (-бы заманить на угол слюдяной и выложить намеки о погоде). Куда там, смехом! Снеговой удар сорвет захлебный приступ о свободе… Одна мелодия по кругу хороводит, раскладку перьев метит на дома. «Окно осенней рани. Клеть в миру…» Окно осенней рани. Клеть в миру. Фасон стекла выглаживает ветер, и вакуум фальшивый ровно светит, нарезан на махорочном дыму. На красном небе комариной пыли небесная полыснет домоседа распахиваться первому по следу, занозы собирать узора стали. Кому ты служишь, ласковый мой друг? Кого твои запястья одарили? На красном небе комариной пыли кружит древесный пепел, белый дух. Где черный пульс Вселенского магнита раскладывал слова для новой речи, ты – вылитый асфальтом человече — вторично выверен для родового крика. «Високосным разладом пульсаций настигнут. – Целуй…» Високосным разладом пульсаций настигнут. – Целуй! Обживают наделы прогнозы осознанной речи. Пожелай на болезнь чистый холод и легкие свечи. Цыц, погон, Бармалей! Серебряная пыль над столом. Неоглядну житью обучивший сухую поземку человечьи черты выбирает на пальцы и вкус. Ниспошли горемыке отведать расейский искус, семиграние – центром, зажги вороватую рюмку. Полотняный учебник недолго протянет, сгорит. Телу бедному трижды по-мертвому выпадет вживе. Исаакий, поведай о трубном Вселенском призыве… Чу! Погона крыло наливается пеплом зари. «О днях, ушедших в черный ход…» О днях, ушедших в черный ход пастил и дрессировки Марса, о днях пленительного пьянства, о днях медлительных чернил… Пока на южных берегах холера ела, игра на лица в доме чистых окон заканчивала первый оборот. Не время говорить, но для примера рука моя затеяла полет строки высокой — оказалась сфера, в которой бултыхалась и дурела Луна песчаная и сохнул звездолет… Из горла вырос корень, лепестки слоились на ветру, пеклась фанера. Землечерпалка вырыла химеру, освоилась, затеяла игру. Я сам тому виной поводья меры не удержал и отношения сгорели. Лишь дым пошел незыблемый глухой… Но я за все отвечу головой, раз Вам мои манеры надоели. «Обманулись…» Обманулись: это зеленое Солнце в смороде встает. Церемонно укропная клумба завяла. Даже ворох хвои, муравьиный оплот, cлаб на зубы и только что знает — играет. Майские представления 1 Еще одна замешана, ушла в громоотводы и протуберанцы. Наручная, оплаченная танцем. Заплечная, плаксива и пуста. Фронтальная Весна несет убытки, отваром пола свитая в клубок. Подыгрывает, тычет локтем в бок, тапер Мазоха, голубая плитка. Фасон стекла выдерживает день, упорствует, но эта карта бита… Как ночь шумна и как она сердита, подсказка женская, подутренняя лень. 2 Пересохли глаза. Тротуарная слизь гонит, копит следы разворотом для духов. Мы сегодня случайным вином обошлись, ледоход потеплел черной уткой, по слухам. Скоро майские силы, развейся. Приготовь огород, посиди на могиле. Раз на раз не придется, весеннее действо снова крутит строку, да играет на месте. |
