– Брось, Зарина. Нам же не по четырнадцать лет.

– Спорим, ты и в четырнадцать такого не делал?

– Девушка! – окликает Алан официантку. – Можно счет?

Пока она идет к кассе и обратно, мы смотрим на экран на стене: клип Леди Гаги без звука. Из колонок под потолком звучит лаунж-кавер «Smells Like Teen Spirit».

– Ну, пойдем, – говорит Алан, запихивая банкноты в книжку для счетов.

– Постой на стреме, – шепчу я и сую подсвечник вместе с плоской свечой в сумку.

По пути к машине Алан говорит мне холодно:

– Пахнет жареным.

– Ага, – огрызаюсь я. – Преступление века. Смотри, чтобы твое имя не угодило в криминальную хронику.

– Я буквально. Пахнет горелым.

Мы смотрим на мою сумку, от которой поднимается тонкая струйка дыма.

– Вот блин! – вскрикиваю я. Расстегиваю сумку и она вспыхивает, как комок ваты. – Дерьмо собачье, – шлепаю сумкой по фонарному столбу, ее содержимое сыпется на тротуар. Когда пламя обжигает руку, бросаю сумку на землю.

– Знал бы ты, сколько она стоила, – бормочу я сквозь слезы.

Алан пытается обнять меня, но я отвожу его руки. Он приседает на корточки и собирает уцелевшие вещи: губную помаду, подводку, телефон, упаковку парацетамола.

Илона бегает от стеллажа к стеллажу, но ничего не примеряет. И так уже три магазина подряд. Когда в девять утра она позвонила мне, то сказала:

– Ничего предсвадебного. Просто посмотрим шмотки.

Теперь полдень. Она выглядит рассеянной и смотрит будто бы поверх вещей.

– Как тебе это? – спрашивает она, приподнимая золотистую вешалку с черным шифоновым платьем.

– Очень даже, – говорю я. – Бегом в примерочную.

Илона прикладывает платье к себе и смотрится в зеркало.

– Ой, нет, – вздыхает она. – Не стоит даже мерить.

– Ты не можешь знать наверняка. Думаю, тебе пойдет.

– Это-то да, но длина… И этот вырез на спине… Не уверена, что Бусик разрешит мне его носить.

– Этого еще не хватало. Муж будет указывать тебе, как одеваться?

– Ну, как тебе сказать. – Она оглядывается и понижает голос. – Думаю, это нормально, когда мужчина не хочет, чтобы жена выставляла себя на обозрение. Да я сама хочу одеваться скромнее, хотя бы первое время. Пока смогу надеть такое платье, и сезон пройдет. Потом беременность… В общем, не до него будет.

Она трогает пальцами подол и бретельки, вешает платье, и мы уходим из магазина.

В коридоре женской консультации сижу между двумя беременными. Обеим на вид не больше девятнадцати. Одна из них, в зеленой юбке в пол и черной майке с пайетками, говорит:

– У одной моей знакомой даун родился.

– Ужас! – восклицает вторая, в бордовом домашнем халате и с заранее раздвинутыми ногами. – Так много больных детей стало в последнее время.

– Это все «Электроцинк». Он травит нас.

– А еще возраст. Сейчас поздно рожают в основном. А это для ребенка вредно.

Из кабинета выходит понурая девица постарше.

– Все в порядке? – спрашивает у нее та, что в зеленой юбке.

– Ну, как сказать…

– Девочка, да?

– Да. Третья уже.

– Оставлять будешь?

– Не знаю.

Я подскакиваю и захожу в кабинет, не дожидаясь, пока меня пригласят.

– Возраст?

Врач – женщина лет пятидесяти. Короткие обесцвеченные волосы. Прищуренные карие глаза за очками в тонкой металлической оправе.

– Двадцать четыре, – отвечаю я.

– Замужем?

– Нет.

– С какого возраста живете половой жизнью?

Отгоняю от себя назойливую мысль, что она, возможно, знакома с моим отцом:

– С восемнадцати.

– Количество половых партнеров?

– Всего или сейчас?

– Сейчас.

– Один.

– А вообще?

– Два.

Она отрывается от карточки и смотрит на меня:

– В последнее время нигде не переохлаждались?

– Ночевала в парке на скамейке, – отвечаю.

– Ну вот! Что и требовалось… – Она осекается. – То есть как это: ночевали в парке? У вас что, нет дома?

– Это было в чужом городе, – вру я.

– Тем более в чужом городе. Это же опасно! Вас могли ограбить, или собаки покусать, или… Да мало ли что могло случиться! – Она опускает голову, снимает и снова надевает очки. – Анализы будут готовы на новой неделе. Тогда я смогу сказать что-то определенное. Позовите следующую.

Иногда мне кажется, что где-то рядом бродит мой двойник. Что стоит мне завернуть за угол или войти в ближайшую дверь, и мы обязательно столкнемся. Но я не заворачиваю, оставляю дверь закрытой. Я не знаю, что мой двойник может сказать мне, и это пугает меня. Должно быть, она также боится и избегает меня. Мы идем навстречу друг другу вдоль перпендикулярных улиц и у самого перекрестка разворачиваемся и бежим в разные стороны. Никто не хочет встретиться с собой.

Над баром в Base Cafe висят черно-белые фотографии в рамках. На одной из них Джонни Депп в шляпе и очках. Мы с Мариной берем виски с колой. Люси от выпивки отказывается. Она ерзает на стуле и поглядывает на свою сумку.

– Как вы думаете, в туалете есть пожарная сигнализация? – спрашивает она.

– Делать им больше нечего, – отвечает Марина.

– Тогда я пошла. Кто со мной?

Мы мотаем головами.

– Ладно. Мне больше достанется. – Она проходит через зал и исчезает за дверью уборной.

– По-моему, она злоупотребляет, – говорит Марина.

– Ага. Я теряю в ней собутыльника.

– Это не смешно. Последнее время она все время накуренная. Я думала, после Давида она завяжет.

– Давид уходит, трава остается, – пытаюсь отшутиться я.

– Помяни лешего, – вдруг шепчет Марина, глядя в сторону входа. – Он здесь. И он с Инной.

– С кем?

– Сейчас познакомишься.

– Привет, – говорит Давид. На нем футболка с надписью «I wanna be your dog». Волосы закрывают половину лица. Он держит за руку чернобровую блондинку в белой футболке и голубой юбке до середины голени.

– Здравствуйте, – говорит девушка и отрывается от его руки.

Она делает шаг в сторону Марины, но та всем своим видом – стиснутые зубы, сдвинутые брови, сжатые колени – дает понять, что обниматься не будет.

– Ты разве не в Москве? – спрашивает у меня Давид.

– Самолеты все еще летают, – отвечаю я.

– Вы знакомы? – Давид смотрит на девушку.

– Инна, – говорит она и протягивает руку.

– Зарина. – Я жму руку и понимаю, что они оба укурены вусмерть.

– Мы тут с Люси, – говорит Марина. Ей не хватает только транспаранта с надписью «Убирайтесь!»

– Да? – Инна озирается. Люси выходит из уборной.

– О, Давид! Инна! – восклицает она и целует каждого в щеку. – Вы здесь вдвоем?

– Вдвоем, – отвечает Давид. – Нас на кишку пробило.

– Съели бы слона, – хихикает Инна.

– О, понимаю. Думаю, меня тоже скоро пробьет.

– Тогда возьмем пиццу?

– Две пиццы! Пойдемте за столик. Девочки, вы пересаживаетесь?

– Нет, мы здесь посидим, – отвечает Марина за нас обеих.

– Ну ладно. А я брошу вас на время. Станет скучно, подходите.

Они оставляют нас и устраиваются за столиком в дальнем углу.

– Конопляный лист как символ мира, – говорю я.

– Боб Марли отдыхает.

– По-твоему, лучше бы они были трезвые?

Я смотрю на Люси, Инну и Давида. К ним подходит официантка. Они вырывают меню друг у друга, размахивают им и хохочут.

– Лучше бы они друг другу лица расцарапали, – говорит Марина.

Эрнст снова у нас. Из обрывков разговора я узнаю, что он окончил архитектурный факультет, но последний год работает продавцом в магазине отделочных материалов.

Когда мы с Мариной заходим в «Комсомолец», все места уже заняты. Мы становимся в проходе среди других опоздавших.

За столом в партере сидит мужчина лет пятидесяти с зачесанными назад волосами. На экране за его спиной фотография угловатого сооружения из ржавого железа. Он говорит по-итальянски. Женщина в переднем ряду переводит: