– Спасибо, – говорю я и зачерпываю чайной ложкой из розетки. – Очень вкусные оладьи, Майя. Ты добавляешь сыр?

– Ага.

– А какой? Моцарелла, маскарпоне? – Я глотаю. – Сулугуни?

Майя медленно прожевывает оладью, запивает чаем, подается вперед и говорит:

– У тебя насекомые в волосах.

– Сметана! – Алан вскакивает. – Никто не хочет сметаны? – Он достает из холодильника белый пластиковый стакан.

– Отлично! – Я наливаю сметану себе в блюдце.

– Может быть, ей не стоит мешать варенье со сметаной? – обращается Майя к Алану. – Отравление как-никак.

– Все хорошо, – отвечаю я. – Моему желудку как раз нужна жирная пища.

– У тебя, видать, большой опыт. Так ты в курсе насчет насекомых в волосах?

– Ага.

– И что? Будешь их разводить?

– Не успела вытащить всех.

– Надеюсь, у тебя есть расческа.

– Не бойся, твою я не возьму.

Майя трет пальцами виски:

– Ну что, Алан, в холодильнике больше нет ничего к оладьям?

– Да успокойтесь вы обе!

– А я спокойна. – Майя встает. – Пойду, оденусь. На работу скоро.

Она уходит и закрывается в своей комнате.

Алан встает и перекладывает грязную посуду со стола в мойку:

– Тебе, наверно, нужно принять ванну, прийти в себя и все такое.

– Опохмелиться бы тоже не мешало, – говорю я. Потом добавляю: – Но обойдусь ванной.

– Я побуду с тобой.

– А тебе разве не надо на работу?

– Позвоню и скажу, что отравился.

– Тебе подсказать, чем именно?

– Справлюсь и без этого.

Майя выходит из своей комнаты в черных брюках, белой блузке. Волосы собраны в пучок.

– Ну что, поехали. Заодно Зарину подвезем.

– Я не иду на работу, – отвечает Алан.

– Ладно. Отвези хотя бы меня.

– Послушай, я остаюсь здесь.

– А мне что прикажешь делать? Добираться на такси?

– Поезжай сама. У тебя тоже есть права.

Майя поворачивается и исчезает в прихожей.

– Где эти проклятые ключи?! – кричит она оттуда.

– Там, в ящике!

– Не нахожу!

Алан неохотно выходит из кухни.

– Вот же, – говорит он.

Майя что-то шепчет. Потом говорит громко:

– Пока.

Кто-то хлопает дверью.

Горячая мыльная вода поначалу щиплет ссадину на колене, но вскоре я привыкаю. Лежу неподвижно, время от времени погружаясь в дрему. Руки слегка немеют, лицо покрывается испариной. Так проходит полчаса или даже больше. Потом Алан стучит в дверь, которую я забыла запереть.

– Чего тебе? – спрашиваю я.

– Просто… С тобой все в порядке?

– Все в порядке.

– Можно войти?

– Да.

Алан входит. Пробует прислониться к стене, но она покрыта конденсатом, и он становится посреди ванной комнаты. Взгляд блуждает.

– Чего это ты вдруг приехала?

– Вдруг? – говорю я. – А соскучиться по родителям я не могла?

– Зимой ты не приезжала.

– Ты следил?

С минуту мы молчим, потом я говорю:

– Я приехала на свадьбу двоюродной сестры.

– Вот как? – Алан поднимает брови. – И когда свадьба?

– В конце месяца.

– А ты все это время будешь рассылать приглашения?

– Послушай, – вздыхаю я. – У меня отпуск, и я решила провести его здесь. Я целый год не видела родителей. Моя сестра правда выходит замуж, и, хочу я или нет, мне придется пойти на эту дурацкую свадьбу.

– А не слишком у тебя большой чемодан для отпуска?

– Девушкам нужно много вещей.

– В том числе зимних?

– Алан, я не вернулась. Понятно?

– Понятно.

– Прекрасно. А теперь выйди, пожалуйста, я хочу вылезти.

Алан стоит на месте.

– Ты не слышал? Я хочу вылезти.

– Ну так вылезай.

– Ну так выйди.

– Да ладно тебе. Чего я там не видел?

– С тех пор мои клетки обновились несколько раз. Это уже другое тело. Уходи.

Он не уходит. Я чувствую его взгляд на своих плечах и шее и погружаюсь в пенную воду с головой. Когда дыхание уже на исходе, с поверхности доносится: «Ладно, ладно, ухожу», – и звук закрывающейся двери.

В половине одиннадцатого подъезжаю на такси к дому. На мне джинсы и белая майка. Грязное платье в чемодане. В сумочке пластинка таблеток от желудка, которую мне дал Алан.

Набираю номер на домофоне.

– Кто там? – раздается мамин голос.

– Это я.

Дверь открывается.

– Заря! – восклицает мама, сбегая по лестнице. На ней серое льняное платье. – Что случилось?

Она обнимает меня. Ее голос звучит между поцелуями то у правого, то у левого уха.

Справа: Как же…

Слева: так?

Справа: Я тут сижу спокойно, Слева: а ты приле…

Справа:…таешь и ничего не говоришь.

Слева: Почему не позво…

Справа:…нила?

А потом в лоб:

– У тебя все хорошо?

– У меня все хорошо, – отвечаю я.

– А почему не предупредила? – говорит мама, волоча чемодан и меня вверх по лестнице. – Зачем сказала, что прилетишь на следующей неделе? Как так можно, чтобы родители, которые год не видели дочь, не встретили ее?

– Не хотела вас отягощать.

– Отягощать? То есть ты думаешь, что двадцать три года была нам в тягость, а потом улетела и облегчила нам жизнь?

– Я не это имела в виду. Просто в аэропорту всегда есть такси. Я не хотела, чтобы…

– Можно было хотя бы позвонить?!

Мы останавливаемся на пороге квартиры.

– Можно. Извини.

Мама снова обнимает меня, потом отходит на пару шагов и оглядывает меня.

– Мама, мой рост остановился пять лет назад.

– Я знаю, – говорит она, не замечая сарказма, за который мне тут же становится стыдно. – Я так давно тебя не видела. Ты похудела и очень бледная.

– Я всегда худая. Это в тебя.

В квартире мало что изменилось: в прихожей – бра с бордовым абажуром, в нише стенки – виниловый проигрыватель, на книжной полке – Диккенс, Уайльд и Ремарк в оригинале… Но все это кажется мне скорее декорацией к фильму обо мне, чем местом, где я и вправду жила.

– В прихожей теперь легче дышится, – замечаю я. – Без моей обуви.

– Можешь ее снова разбросать, если хочешь.

– Вымахали, – я трогаю фикусы, стоящие на кухне.

– За год-то. Сейчас дам тебе тапочки. С завтрака осталась овсянка. Хочешь? Могу пожарить фасоль. Только сбегаю в магазин. Я еще ничего не приготовила на обед.

– Мама, мама. Я не хочу есть. В самолете кормили. Дай мне воды, и все.

Мама открывает кран и ждет, когда пойдет вода похолоднее.

– Многие, кто уехал, скучают по нашей воде, – говорит она, протягивая мне запотевший стакан. – Ты точно не хочешь есть?

– Точно.

– Думаю, это ненадолго. Я про воду. В Алагирском районе уже коричневая идет.

– Это не могло продолжаться бесконечно. – Я ставлю пустой стакан на стол. – Папа на работе?

– Да, на работе. Пациентов много. Как он говорит: «Мои цветы цветут летом». А у меня все: контрольные прошли, частников сегодня тоже нет.

– Кого?

– Частников. Я их так называю. Тех, кто ходит ко мне частным образом. Я не говорила?

– Нет.

– У меня два ученика. Ходят по два раза в неделю. Девочка из пятой школы – подтягивает английский. И парень, немец. Ну, из местных. Собрался на историческую родину. Учу немца немецкому. Представляешь? Кстати, они здесь не совсем забыли…

– Ты занимаешься репетиторством, – говорю я. – У вас плохо с деньгами?

– Да брось, Заря. С деньгами не плохо. Дело не в них.

– А в чем?

– Неважно. Не в деньгах. – Она улыбается и садится на стул, подобрав ноги. – Влад с Диной сейчас в Италии. Прилетят прямо перед Илониной свадьбой. А ты взяла весь отпуск?

– Ну… – мнусь я. – Знаешь, я тебе кое-что привезла.

Я склоняюсь над чемоданом и извлекаю синюю картонную коробочку.

– О, «Шалимар»! – восклицает мама. – Ну, зачем ты… Не стоило.

– У тебя же были такие духи, и они тебе нравились. Я подумала, нужно купить, тем более их вроде хотят запретить у нас.

Мама брызгает на запястье и вдыхает: