– Так хорошо, что жалко на себя. Может, отдать Арлете?

– Арлета пусть сама покупает, – говорю я. – Или пусть Илонин жених ей дарит. Откуда он вообще взялся?

– Без понятия. Сама у нее спросишь.

Вечером возвращается с работы отец. Седины у него больше, чем год назад. По скайпу я этого не замечала.

– И как это ты снизошла до нас? – бросает он с порога и проходит в ванную мимо меня.

Мама ставит виниловую пластинку Jethro Tull, которую я привезла ему. К середине первой песни он выходит из ванной и говорит:

– Ну, иди ко мне.

Мы обнимаемся.

– Какая ты бледная. Хорошо себя чувствуешь?

Сплю до полудня, а когда просыпаюсь, в телефоне пять пропущенных звонков от Алана и сообщение от него же: «Нам нужно встретиться». Не отвечаю.

Немного знобит, кружится голова. Ссадина на колене потемнела и выглядит как пятно коричневой краски. Чтобы спрятать ее, надеваю черные легинсы, завалявшиеся в шкафу. Завтракаю одним кофе. К маме пришла ученица – девочка лет девяти, которая никак не хочет запомнить третью форму неправильных глаголов.

Разбираю чемодан. Вскоре шкаф выглядит почти как до отъезда. Платье, в котором я прилетела, пованивает, и я наспех запихиваю его стиральную машину.

В ящиках трюмо до сих пор лежат несколько экфаковских учебников вперемешку с «Вечером у Клэр», «Стеклянным колпаком», «Тошнотой», «Процессом», «Машенькой», заколками, расческами, парой старых номеров Vogue и бижутерией, которую жалко выбросить. Вытряхиваю косметичку и расставляю ее содержимое перед зеркалом. Мое отражение похоже на выцветший автопортрет Франчески Вудман. Крашу губы, чтобы не выглядеть совсем черно-белой.

Мама долго говорит по телефону с Арлетой, а потом объявляет, что вечером мы идем к ней. Предчувствую, что теперь Арлета будет смотреть на маму как на проигравшую в негласном соревновании «Кто первой выдаст дочь замуж», и, хотя знаю, что маме на это скорее всего плевать, не могу избавиться от холода в желудке.

За столом у Арлеты усаживаюсь напротив Илоны. Та молчит, будто репетирует уайсадын[1]. Она почти не ест и все время вытирает руки салфеткой. У меня тоже нет аппетита.

– Зачем нужны эти многолюдные свадьбы? – говорит Арлета. – У нас так любят показуху. Вот, мол, посмотрите, сколько у нас гостей. Приглашают всех подряд: коллег, соседей, их родственников. Две трети гостей не знают, как зовут жениха и невесту.

– Света Плиева недавно дочь выдавала, – поддерживает тему Феликс, ее муж и отец Илоны. – Пригласила директоров предприятий, с которыми работала. Видать, чтобы денег больше записали.

– А еще есть те, кто ходит на свадьбы, чтобы перед нужными людьми показаться. Славик, Ирки Каллаговой сын, недавно на министерскую свадьбу заявился. Стал там обниматься со всеми. А жених у него спрашивает: «Ты кто такой?»

– Я так понимаю, – говорит отец, – у вас будет немного гостей.

– Да, – кивает Арлета. – Думаю, свадьба должна быть скромной. От того, что придут пятьсот человек, брак крепче не станет.

Я напрасно жду, когда заговорят о женихе. Беседа вырождается в обмен городскими новостями.

– Видели эту девицу, которая голая на улицу вышла? – Феликс запихивает в рот пучок черемши.

– Это где? – спрашивает Арлета.

– У нас в городе. Видео по телефонам гуляет.

– Как, совсем голая?

– Почти. Только туфли и колготки. Больше ничего! Не хочу при девушках, но было видно все. – Он проглатывает черемшу и повторяет: – Все!

– Кошмар! – Арлета поджимает губы. – Она осетинка?

– Не знаю. На лицо похожа.

– Может, это какая-то акция? – робко предполагает мама.

– Какая тут может быть акция?! – возмущается Феликс.

– Не знаю, – мама пожимает плечами. – Сейчас модно устраивать яркие акции в знак протеста.

– Протеста против чего?

– Против «Электроцинка», например.

– Какое отношение голая девица имеет к «Электроцинку»? Она никаких лозунгов не кричала. Просто ходила туда-сюда и трясла телесами. А даже если и акция, разве это ее оправдывает? Бардак – он и есть бардак. Видели бы вы. Прислонилась к дереву и давай выгибаться, как стриптизерша. Вокруг собралась толпа, некоторые машины остановились и стали сигналить. И думаете, она смутилась? Ни капли. Даже подошла к одной машине и потерлась об нее.

– И никто не вмешался? – удивляется мама.

Я запускаю в Илону зубочисткой, и та, незамеченная, застревает у нее в волосах.

– Никто. Все стояли и глазели.

– Надеюсь, ты не собираешься показывать нам это видео, – говорит Арлета.

– Делать нечего! – раздражается Феликс. – Оно отвратительное.

– Как люди могли снимать это, а потом еще и публиковать? – удивляется мама.

– Сор из избы, – отвечает Арлета. – В соседних республиках будут обсуждать. Даже неважно, осетинка она или нет. Это случилось в Осетии, а значит, мы допускаем такое. В Чечне или Дагестане подобное немыслимо.

В разговор включается отец:

– У нас нет права судить. Возможно, девушка была не в себе. Я не знаю, что именно это могло быть: стресс, психическое расстройство, какой-нибудь препарат…

– Или просто испорченность, – отрезает Арлета, и эта фраза отдается звоном со стороны серванта. – Иногда мне кажется, что Зарина и Илона – последние приличные девушки во Владикавказе.

Услышав свое имя, Илона оживляется:

– Ну, Зарина как бы не совсем… – Она отпивает минералку из бокала. – Не совсем во Владикавказе уже.

– Год в Москве ничего не меняет, – говорит Арлета. – У нас с тобой замечательные дочери, Жанна! – Она поднимает бокал и смотрит на нас с Илоной. – Девочки, за вас. Пусть будет так, чтобы мы всегда вами гордились!

Полчаса спустя. Мы с Илоной одни в ее комнате. Илона сидит на кровати, подобрав ноги, и смотрит в пол. Я хожу из угла в угол и пытаюсь найти выражения помягче.

– Что за бред, Илона? Почему я узнаю, что ты выходишь замуж, не от тебя?

– Я собиралась сказать.

– Когда? Свадьба через три недели!

– Ты ведь не любишь свадьбы и все такое.

– При чем здесь это? – Я останавливаюсь к ней спиной. – Я твоя двоюродная сестра. Родной у тебя нет. Я даже не знала, что ты с кем-то встречаешься!

Она снова опускает глаза. Трет кончик носа, потом левое плечо.

– Кто он вообще? – Я оборачиваюсь. – Чем занимается?

– В таможне работает.

– И это все?

– А что еще ты хочешь услышать?

– Блин, – вздыхаю я. – Как давно вы вместе? Как его зовут?

– Пару месяцев. Эльбрус. Фамилию хочешь знать?

– Пару месяцев?!

– Я непонятно говорю? – огрызается Илона.

– Пара… Это ведь значит два?

– Или чуть меньше. Это принципиально?

– Вообще-то это странно – выходить замуж за человека, которого знаешь полтора месяца, – говорю я.

– А ты не допускаешь, что мне было достаточно и месяца, чтобы понять?

– Нет.

– Ох, Зарина…

– Что?

– Ничего. – Она выпрямляет спину и поднимает голову. – Что еще ты хочешь знать?

– Сколько ему лет?

– Тридцать четыре.

Медленно подхожу к кровати и сажусь.

– Мне послышалось или ты только что сказала «тридцать четыре»?

– Только не начинай.

– Не начинать что? Твоему жениху тридцать четыре!

– И что? Для парня это совсем немного.

– Но ведь тебе двадцать два. Что вас может связывать?

– Значит, есть что-то. Все ведь не просто так.

Она натужно улыбается. Кожа на ее левом плече покраснела.

– Я так поняла, у вас будет настоящая осетинская свадьба, – говорю я. – Со всеми этими делами?

– В общем и целом.

– И фату наденешь?

– Да.

– И соседский мальчик будет снимать ее палочкой с цветными лентами?

– Да.

– И ты будешь кормить старушек медом, а потом стоять в углу в доме жениха?

– Не пойму, чем ты недовольна. Я твой выбор никогда не осуждала.