Я подскакиваю.
– Какой такой выбор?
– Ты понимаешь.
– Вот как. Не осуждала, значит?
– Я никогда не вмешивалась. Это главное. Сама-то ты что? Тебе двадцать четыре. Пора подумать, как устроить свою жизнь.
На ее шее и груди проступают красные пятна. Внезапно Илона начинает петь:
– Цы сусæг кæнон, бирæ кæй уарзын. Бирæ кæй уарзын, гъей[2].
– Перестань! – умоляю я, хотя поет она хорошо.
– Мæ иунæг уарзон, дæумæ кæй бадын. Дæумæ кæй бадын, гъей[3].
– Пожалуйста, перестань!
– Уæд хъазты куы вæййын, фæрсгæ мæ кæнынц, фæрсгае мæ кæнынц. Курæг дæ куы ис, уæд мой куыд нæ кæныс? Мой куыд нæ кæныс?[4]
– Заткнись! – срываюсь я.
Илона замолкает, отворачивается к стене и разражается громким хриплым хохотом. Этот хохот звучит беспрерывно около полуминуты, затем становится реже и затихает. Несколько секунд ее плечи беззвучно содрогаются, потом она оборачивается и обнимает меня. Я достаю зубочистку из ее волос.
* * *
К следующему утру пропущенных звонков от Алана уже двенадцать. Тон сообщений доходит до истерики: «Почему не отвечаешь?», «Дай хотя бы знать, что ты в порядке». Пишу ему: «Все в порядке. Спасибо».
Звонит Люси:
– Привет, – говорит она. – Извини, я вчера спала до обеда, а вечером забыла перезвонить.
– Ничего страшного, – отвечаю. – Только это было позавчера.
– Позавчера? Серьезно? – Кажется, она и вправду не помнит, куда делся целый день. – Как же так?
– Не парься. Я во Владике.
– Круто! Когда увидимся?
– Да хоть сегодня. Пойдем в парк?
– Нет, только не парк. Там так людно.
– Проспект?
– А там что, лучше? Давай на набережной погуляем. За «Гамид Банком».
Я соглашаюсь.
* * *
Прихожу раньше Люси. Жду ее под мостом. Опоры моста и парапет исписаны яркими трафаретными граффити «Кæд дæ ирон, уæд де’взаг зон»[5].
Люси появляется минут через десять. На ней синие джинсы, белая футболка и бурый кожаный жилет-косуха. На плече сумка с принтами Энди Уорхола. Волосы розовые.
– Зарина! – восклицает она, обнимая меня. – Рассказывай. Надолго?
– Полный отпуск, – говорю я.
– А это сколько?
– Двадцать восемь дней, долбаная фрилансерка.
– Завидуешь, да?
– Зато у меня есть трудовая книжка.
– А что это?
– У-у-у…
– Ладно, ладно. Я шучу. Смотри, что у меня.
Она расстегивает сумку и показывает бутылку «бейлиса».
Мы уговариваем ликер, сидя на парапете. У меня в сумочке жужжит телефон.
– Я недавно фотоаппарат разбила, – говорит Люси. – Сама не знаю как. Была на вечеринке у Шарка…
– У кого?
– Ну, чувак один. Татуировки рисует. Причем неплохо, хотя нигде не учился. Так вот. Вечеринка до утра, все как обычно, уснули вповалку. А утром смотрю – объектив разбит. Теперь я временно не фотограф. Занимаюсь аэрографией.
– Типа машины расписываешь?
– Ага. И мотоциклы. Видела бы ты, какую хрень мне заказывают.
– Типа снежных барсов?
Люси щелкает пальцами:
– Именно! Уже троим нарисовала.
Она достает из сумки пачку сигарет и зажигалку.
– Будешь?
– Бросила.
– Круто. А я не могу.
Она закуривает, выпускает дым через ноздри и говорит:
– А еще я рассталась с Давидом.
– Не знала. Давно?
– Пару недель.
Молчу. Люси продолжает:
– Три года. Представляешь? Три гребаных года я встречалась с ним. И теперь он сказал, что нам пора расстаться. Знаешь, как он это сделал?
– Прислал сообщение? – предполагаю я.
– Нетрудно было угадать, да? – Она выбрасывает окурок в Терек. – Он говорит, у него желания, которые он больше не может сдерживать.
– Какие еще желания?
– Другие бабы.
– Кто-то конкретный?
– Да нет вроде. Ему нужна сама возможность трахаться с кем-то еще. Не знаю, правда, кто ему даст.
Мы смеемся.
Есть пара десятков людей, включая меня, которые узнали Люси благодаря Давиду. До встречи с ним она была тихоней с факультета искусств в безразмерном белом свитере домашней вязки. Давид пел в группе, которая нещадно эксплуатировала эстетику Stooges и Velvet Underground. Играть они почти не умели, но Давид старательно корчил из себя Игги Попа, и это нравилось панкующим школьницам. Он ввел Люси в тусовку, познакомил с кучей народа. Она стала ходить по вечеринкам, выискивать в секонд-хендах самые экстравагантные вещи и писать флуоресцентными красками огромные психоделические полотна. Примерно через год группа Давида распалась, а сам он вылетел из универа, перестал сочинять песни и устроился работать на склад замороженных продуктов. В свободное время он теперь или накуривался, или играл в компьютерные игры и плел что-то про переезд в Австралию. Для меня и остальных он стал всего лишь парнем Люси. Удивляюсь, что их отношения вообще протянули так долго.
– А что ты чувствовала, когда вы с Маратом расстались? – спрашивает Люси.
– Да ничего особенного.
– Я тоже не убита. Я ведь начала встречаться с ним просто потому, что хотелось с кем-нибудь встречаться. До него у меня не было парней.
– Выходит, Австралия накрылась? – говорю я.
– Она накрылась с самого начала, – усмехается Люси. – Я никогда не верила, что у него получится. Чем бы он там занимался? Пас кенгуру? – Она смотрит на бутылку. – Будешь допивать это какао?
Я мотаю головой. Люси проглатывает остатки ликера.
* * *
Вечером пью «кровавую Мэри», в обществе Алана в «Магии». Кафе заполнено наполовину. За ближайшим столиком сидит молодая мамаша с дочкой лет восьми. Девочка уплетает картошку фри. Следующий столик заняли горбоносая девица с длинными распущенными волосами и рыжий парень со сломанными борцовскими ушами. Они пьют апельсиновый сок и болтают по-английски. Судя по акценту, девица местная. Чаще всего звучат слова mountains и traditional.
Прямо над моей головой вращается зеркальный дискотечный шар, блики от него медленно плывут по стенам. С тех пор, как я была здесь последний раз, на стенах появились зеркала и новые трещины. Вокруг автографа Эмира Кустурицы на одной из стен сделали рамку. Снизу прицепили поясняющую табличку.
На моем лице тонна румян, губы накрашены алой помадой – отчаянные попытки замаскировать полуобморочную бледность. Синяя рубашка Алана заправлена в джинсы. Он пьет минералку. Вернее, просто смотрит, как тают льдинки в стакане.
– Тебе нравится в Москве? – спрашивает он.
– Вполне.
– Новые друзья появились?
– Хватает старых.
– Стелла?
– Почему сразу Стелла? Есть другие. Еще раньше уехали.
– Куда-нибудь ходила?
– Ты о чем?
– Концерты, спектакли…
– Была на Franz Ferdinand.
– Мне они никогда не нравились.
Он вертит стакан на столе.
– Как насчет тебя? – спрашиваю я. – Как там твое министерство?
– Вполне, – усмехается Алан.
– Это хорошо. Напомни, чем вы там занимаетесь.
– Государственным имуществом.
– Вот как. И сколько получаешь?
– Я работаю на перспективу.
– То есть ждешь должности, на которой будут откаты?
– Как грубо, Зарина.
Официантка в черном фартуке приносит счет мамаше с девочкой.
– Сколько лет этой женщине? – спрашиваю я тихо.
– Она может тебя услышать, – говорит Алан.
– И что? – говорю громче. – Я испорчу с ней отношения?
– Зарина. – Он подается вперед. – Не привлекай к себе внимания.
– Это твой новый девиз? Так же, как «работать на перспективу»?
– Это совет.
– Ах, ну спасибо.
Я отпиваю «кровавую Мэри». Мы оба смотрим на женщину с девочкой. Они нас не замечают.
– Так сколько, по-твоему? – снова спрашиваю я. – Тридцать четыре, тридцать пять?