Ну хотя бы на них свали в зал, а? Домашка сама себя не рассчитает, да и теорию почитать было бы совсем неплохо.

Демонстративно тянусь к рюкзаку и под его пристальным взглядом достаю из сумки ноут.

— Ты же не собираешься играть? — Подозрительно щурится, и я вдруг вижу в нём того самого противного пацана, что есть в каждом классе младшего звена. Именно он всегда вопит, что кто-то списывает или не сделал домашку. Вечный учительский любимчик и по умолчанию главный отщепенец на потоке. Человек, у которого априори не может быть никаких друзей, потому что мама ни одну сомнительную кандидатуру не одобрила или бабушка презрительно скривилась.

Да и куда там, если один картавит, а другой когда-то пробовал травку? О нет, подобные криминальные личности не должны быть замечены в кругу его величества.

Медленно выдыхаю и, наверное, уже в сотый раз повторяю:

— Пока заказов нет — делаю что хочу. Я тут, вообще-то, на полставки, если ты не помнишь.

Закатывает глаза и откидывается на спинку стула с по меньшей мере оскорблённым видом. С видом человека, который едва ли не жизнь мне спас, радушно разрешив продолжить работать в месте, в которое я пришёл за два года до него.

Ощущаю, как начинает подёргиваться уголок левого глаза.

— На полставки или нет, но у тебя есть чёткий перечень обязанностей, который никто не отменял. И я здесь именно для того, чтобы следить за тобой, Бругер. Следить за тем, чтобы ты не тянул деньги из кармана моего дяди зря. — Чопорно складывает ладони друг на друга, и я ощущаю, как вместе с уголком в неконтролируемое движение приходит и веко. Плохой, плохой знак! Зря, значит? Зря?..

Я, который разгружал грёбаные ящики, когда у Терри было совсем паршиво с персоналом или когда оставался почти на сутки, мысленно умоляя всех известных мне богов сделать так, чтобы это не отразилось на моей учёбе, когда это было особенно важно? Когда это было, блять, жизненно важно для меня и?..

Осёкшись, накрываю ладонью лицо и легонько нажимаю на пульсирующие под веками глазные яблоки, приподняв очки.

— Почему это всегда я? — интересуюсь скорее у межпространственной пустоты, чем у сидящего напротив… человека, который, видимо, спать не может, если не удостоверится в собственном превосходстве хоть над кем-нибудь. — Почему не Сидни или этот, новенький, как его…

— Тайлер, — подсказывает исключительно для того, чтобы сменить тему, но я не позволяю ему этого и, звонко щёлкнув пальцами, тут же перебиваю, повторив первоначальный вопрос:

— Так почему я?

— Потому что ты? И вообще, неужто ты всегда знаешь, почему испытываешь неприязнь к тому или иному человеку? — Выглядит скучающим и так, словно объясняет мне какие-то очевидные вещи.

И как же бесит!

Бесит одним только снисходительным взглядом, которым показывает, кто именно я в его глазах.

Неудачник, которому не посчастливилось родиться в семье хоть сколько-то успешных людей, и только поэтому он якобы имеет право тыкать меня по поводу и без и, чуть что, отсекать по целому доллару.

— Да, чёрт возьми! Всегда есть какие-то причины.

Приподнимает бровь и так заламывает кисти рук, что у меня поневоле возникают вопросы об уж слишком подозрительной гибкости. Он, часом, не ксеноморф вообще? Сожрёт меня ещё, как вдоволь нанудится.

— У одного, скажем, ноги воняют, другой — просто козёл, третий пытался свиснуть у тебя что-нибудь и так далее. И только один ты трахаешь мне мозги исключительно из любви к искусству? Не верю.

Щёлкает фалангами и кажется много старше, чем есть, если глядеть нависая сверху. Тут тебе и скорые проплешины, и морщины в уголках глаз и вокруг рта.

Идеальный комендант бы вышел. Дотошнее любого Ларри, мать его, Нильсона.

— Я поучаю тебя больше остальных потому, что ты редкостный раздолбай, Бругер. Цени мои усилия — возможно, именно они в итоге сделают из тебя человека.

Для того чтобы удержаться, приходится ущипнуть себя. Целых два раза.

— Лучше бы ты вышивать научился. И почему это я раздолбай? Опоздал один раз — и всё? Клеймо на всю жизнь? До остальных же ты не доёбываешься, о суровый администратор?

— Почему же не доёбываюсь? Вчера отчитал твою подружку.

— Ага. Я слышал. Цокнул языком и закатил глаза.

— Потому что она девушка и не сегодня-завтра выскочит замуж и уйдёт с этой работы. Тебе же ещё пахать и пахать на благо моего дяди.

— Может, я тоже выскочу замуж и свалю? Сяду на шею мужу и никогда, никогда в жизни не стану заказывать вашу блядскую пиццу.

Остаётся только оскалиться для полноты картины — и всё. Опасность. Нарушитель на территории! Спустить на него всех собак!

— Осторожнее с оскорблениями, Бругер!

— Не то что?

— Не то я буду вынужден сказать дяде, и он штрафанёт тебя на ползарплаты за несоблюдение корпоративной этики.

Корпоративной этики пиццерии, штат которой не насчитывает и двух десятков человек! Дайте мне тряпочку заткнуть себе рот, чтобы не начать орать. Как он вообще дожил до своих почти тридцати, находясь в столь потрясающем неведении относительно порядка происходящих вокруг вещей? Никогда не вертел головой по сторонам? Не включал телек? КАК?!

Опираюсь локтями на стол и, проникновенно заглядывая в его глаза, негромко поясняю, обведя взглядом все углы этой невзрачной подсобки:

— Здесь камер нет, и ты ничего не докажешь. — Любезно улыбаюсь и приподнимаю брови. Когда-то я и с Реном разговаривал так же. С затаённой издёвкой и в предвкушении реакции. Куда более бурной, нежели способен выдать вот этот. — Разве что только ты руку в кармане держишь, потому что в ней зажат диктофон, а не яйца, сдавив которые ты можешь пойти на открытый конфликт.

Краснеет, да так, будто ворот его рубашки горло передавливает, мешая оттоку крови. Сдирает очки с лица и, вытащив из нагрудного кармана сложенный вчетверо платок, принимается протирать стекла. Ни дать ни взять мистер Нильсон за несколько секунд до приёма своей волшебной гомеопатии.

— Ну знаешь… — головой качает и избегает моего взгляда. Словно нарочно фокусируется на чём угодно, только не на моём лице.

Победил вроде бы, но отчего-то мне всё ещё мало. Тогда и вовсе поднимаюсь на ноги и, ведя пальцами по столешнице, подхожу к нему:

— Что? Просто настучишь на меня? А если не сработает?

Невольно поворачивается на голос и, вскинувшись, всё-таки смотрит мне в глаза. И это довольно забавно — видеть своё отражение в стёклах его очков. Молчит, несмотря на паузу, и мне остаётся только продолжить, передёрнув плечами:

— Подбросишь мне в сумку украденную оливку или кружок колбасы? Серьёзно? Хочешь играть в главного — так делай это у себя дома, если, конечно, найдёшь с кем. У меня важный семинар в начале следующей недели, и, пока никаких заказов нет, я буду готовиться. Отвали, Блоха.

Любезно указываю в нужном направлении и жду, пока встанет со стула. Жду, а он, моргнув раз, после — другой, словно перезагружается, обновляя систему.

Не верит своим ушам? Технический сбой?

Думаю уже щёлкнуть пальцами перед его носом, как, дёрнувшись, отмирает и без единого слова или даже мельком брошенного взгляда впервые делает то, о чём его просят, на моей памяти. Без скривлённой морды или нравоучений. Даже дверью не хлопает, как мог бы. Исчезает так же бесшумно, как и появился. Наверняка ещё и подслушал часть моих излияний, грёбаный навозный жук. Досада всё ещё плещется, но, успокаиваясь, начинаю злиться и на себя тоже. Перегнул.

Да и какое мне вообще дело до того, кто там что думает? Ну нравится ему чувствовать себя большим и страшным — пусть выёживается сколько угодно, боже. Только подальше от меня, пожалуйста. Может даже избрать технику полного игнорирования — постараюсь уж пережить и это.

В комнатушке становится жарко и как-то слишком тихо.

И, словно почувствовав это, оживает мой так и лежащий на столе телефон.

Юджин: «Ты работаешь? До утра?»

«Ага».

Юджин: «Опять с этим?»

«Ага».

Юджин: «Гляди в оба, не то покусает. Вдруг он заразный и в следующее полнолуние у тебя отрастёт галстук?»