Немного нервно хмыкаю и отправляю одинокий смайлик в ответ.

Безумно надеюсь, что нет. Ох как надеюсь.

***

Три смены минуло — и ни единой придирки или косого взгляда. Даже разговаривает подчёркнуто вежливо и не доёбывается до включённого ноута и россыпи конспектов, и к концу недели мне становится по-настоящему страшно. Просто кожей чувствую, что вот оно. Близко. Грядёт и назревает.

Только что он сделает?

Блокнет мой шкафчик?

Настучит любимому дяде, придумав какую-нибудь недостачу или недовольного клиента? Я уже готов к штрафу — или к чему там ещё можно приговорить простого курьера? — только пусть перестанет незримой тенью нависать надо мной, усиливая предчувствие грядущего пиздеца.

И разумеется, я ничего не рассказываю о нём Рену. Ни ему, ни даже Юджину. Так только, обрисовав последнему в двух словах. Типа — зацени, как смешно вышло, давай вместе поржём, а?

Потому что как минимум стрёмно жаловаться на какую-то там мелочную ссору с даже не начальником, но тем ещё козлом.

Потому что стрёмно лезть с этим к тому, у кого расписание плотнее, чем у некоторых дамочек сиськи от закачанного внутрь силикона. И потом это вовсе не та проблема, решить которую я не в силах.

Ну не выдержит, наорёт, подгадав так, чтобы в зале было побольше народа, посмотрю в пол пару минут — и всё закончится на этом. Ну или, хорошо, через пару таких показательных раз закончится. До того, чтобы пустить мне кровь или даже просто двинуть в нос, явно не опустится, попросту толщины кишки не хватит. И кто же будет отстирывать кровь от рубашки? Не мне же он счёт предъявит?

«Так-так, Бругер, глянем, что у нас тут. Твой нос капает? Вычту стоимость чистки из зарплаты».

Четвёртая смена, кажется, ничем не отличается от своих предшественниц, и, возвращаясь буквально из ближайшей многоквартирной высотки и перепрыгивая через опасно скользкие лужи, я не могу придумать ничего лучше, чем ещё и телефон зажимать плечом, на котором болтается пустая термосумка.

И надо же, удивительно, но у абонента, что сейчас очень и очень далеко от меня, тоже льёт.

— Это что, разряд грома или кто-то переборщил со спецэффектами? — интересуюсь, а сам для верности всё-таки перехватываю смарт ладонью. Кажется даже тяжелее, чем обычно, когда холодный.

— Я в такси.

Слышу его приглушённо и тут же ещё хуже механический голос навигатора словно в подтверждение. Где-то рядом сигналят машины.

— И из спецэффектов тут только ямы на дороге.

— Юдж что-то такое говорил, кстати, о районе недалеко от твоей квартиры. С коммуникациями косяк или вроде того, я особо не вслушивался.

— Да что ты… — Даже паузу выдерживает и, кажется, зверски грызёт пирсинг, не щадя передних зубов. Впрочем, ему ли переживать о таких мелочах? Это для меня выпавшая пломба подобна упавшей на Хиросиму бомбе. — Ну, я надеюсь, что к моему возвращению всё исправят. И мы что, действительно говорим о каких-то трубах?

Да, Рен. Мы говорим о трубах. Это старость или предвестники бытовухи? Или это то самое, когда уже и говорить не о чем, но вам определённо насрать на это и главное — просто продолжать… говорить? Что там было об установленном лимите? Готов разжаться на его одно «соскучился» и вытащить из ментальной коробки приныканное на особый случай «очень». Уже готов, но на пустынном перекрёстке едва не сталкиваюсь с вылетевшим из ниоткуда велосипедистом и, ойкнув, кусаю себя за язык.

— Хочешь, поговорим о твоих штанах? — проговариваю это, внимательно повертев головой по сторонам и перейдя дорогу по всем правилам. Ну её. Ещё гипса мне не хватало. — Таксист будет в восторге, я уверен.

— Да он ни хрена не понимает, — отмахивается и добавляет, немного повысив голос: — Как и я его. Как там твоя учёба? Юджин всё ещё молодец, а Рыжий — рыжий?

— Ага, примерно так. Три дня до семинара, а там уже и курсовая недалеко.

— Готовишься?

— Ещё как. Думаю о своём будущем, как говорит Бло… менеджер. — Блоха, который наверняка уже поглядывает на часы в сухой и тёплой пиццерии и размышляет, не роскошь ли это — продираться через ливень аж целых шесть минут. — Разобрался с основными тезисами на днях, подогнал всё это дерьмо по оформлению, что даже Ларри бы не доебался. Осталось приготовить презентацию — и можешь мной гордиться.

Ещё один перекрёсток — и-и-и… вот оно! Знакомая вывеска и всё ещё не перевёрнутая табличка «Открыто».

— Я горжусь тобой, когда ты залпом выпиваешь полбутылки текилы.

Закатываю глаза, стаскивая с головы отвратительно отсыревшую холодную кепку, и дёргаю на себя дверь пиццерии. Киваю стоящей за стойкой Сидни, которая, оторвавшись от кассы, просто отмахивается от меня и раздражённо скидывает хвост с плеча. Блохи нигде не видно, и даже мелькает весьма призрачная мысль, что он свалил по каким-то своим блошиным делам, ну да мечтать о подобном даже не приходится. Наверняка засел в толчке или мониторит кухню, моргая не чаще трёх раз в минуту.

— Окей, я внутри. — Расстёгиваю куртку и, ловчее перехватив телефон, по обыкновению пригнувшись, миную стойку и, сделав ещё пару шагов, хватаюсь за дверную ручку комнаты персонала. — Не трать моё рабочее время и всё такое. Я, как закончу, тебе напи… — Осекаюсь на полуслове и так и замираю, едва ли замечая, что пальцы конвульсивно сжались на гладкой полоске металла и сами вряд ли отпустят её.

Осекаюсь на полуслове и, растерявшись, глупо хлопаю глазами. В первое мгновение не понимаю, откуда столько пара, что моментально оседает на усеянных каплями очках.

— Кай? — Голос по ту сторону трубки заметно напрягается и меньше всего становится похож на голос того, кто так сыплет сомнительными смехуёчками. — Всё нормально?

Сглатываю и, отмерев из-за противного, знакомого мне весьма смутно запаха, бросаю смазанное «нет» и сразу же отключаюсь, не глядя пихая телефон в карман.

Термосумка летит в угол, а я — к своему шкафчику, на который снова поставили ёбаный неисправный чайник, который мало того, что не отключается сам, так ещё и протекает, если налить слишком много воды. «Много» — это как сейчас, по верхнюю отметку, гордо сообщающую, что тут, вообще-то, целых два и восемь.

Два и восемь литра, большая часть из которых давно выплеснулась через раскрывшуюся крышку и утекла в мой шкафчик прямо в широкие скошенные дырки.

Выдираю вилку едва ли не с розеткой и, чуть не ошпарившись, роюсь по карманам, невротично подрагивающими пальцами отыскивая нужный ключ.

Самый мелкий и изогнутый из всех.

Самый мелкий и что никак не хочет попадать в нужный паз.

Распахиваю дверцу с третьего или даже четвёртого раза и тут же шиплю от едкого запаха поплывшего пластика. Защёлки на рюкзаке, совсем старые и дрянные, начали плавиться!

Твою мать!

Хватаюсь за верхнюю ручку, чтобы выдернуть сумку из шкафчика и убедиться, что с ноутом всё в порядке, и внезапно обнаруживаю её заботливо расстёгнутой. Повёрнутой так, чтобы кипяток всенепременно попал внутрь. Попал на тетрадки, ручки, запасную футболку и прочую мелочёвку. На прочую неважную фигню, что осталась почти сухой, потому что поверх всего оказался лежащий вовсе не у спинки, как я обычно оставляю, бук.

Дышу быстро-быстро, как перед скорым обмороком, вытягиваю его за хромированный разогревшийся бок и осторожно ставлю на стол. Чтобы не обжечь пальцы или, возможно, потому что чертовски боюсь.

Боюсь так сильно, что сердце под подбородком бьётся.

Боюсь, что совершенно не замечаю ни Сидни, что заглянула на шум и возню, ни материализовавшегося словно из ниоткуда Блоху.

Боюсь, что, залитый, полетел к хренам, и чёрт его знает, удастся ли восстановить данные.

Осторожно наклоняю, смахиваю с корпуса не успевшие скатиться вниз тёплые капли и поднимаю крышку. Всё так же, натянув рукав на костяшки пальцев, прохожусь по плоским кнопкам и едва ли могу выдохнуть. Кажется, у самого в лёгких собрался пар, да так и клубится там, не находя выхода.

Сухие.

Верчу так и этак, проверяя, не натекло ли в порты, и только после того, как касаюсь подушечкой пальца кнопки включения, могу выдохнуть.