Разговаривали вроде как вчера утром, но мне определённо неймётся и потому, прикинув, сколько у меня там ещё минут, вытягиваю телефон из кармана и, одёрнув футболку, решаю, что можно и уделить немного времени своей хиреющей личной жизни. Если эта самая «жизнь» сейчас не дрыхнет или — о ужас! — не работает, что с ней тоже частенько случается.

Набираю через «Воттс», справедливо рассудив, что если спит, то отрубил интернет, чтобы не дёргали просто так.

Набираю, и ожидание тут же переходит в длинные гудки.

— Ты по делу или просто для того, чтобы сказать, что страшно соскучился и жить без меня не можешь?

Хмыкаю, подхватив брошенный около личной кабинки рюкзак за лямку и поставив на один из четырёх пустующих стульев.

— Какое же, интересно знать, у меня может быть к тебе дело?

Рен молчит и, судя по гулкому эху, которое многократно усиливает звук его шагов, идёт куда-то.

Внутри этой каморки так ничего и не изменилось. Пятёрка шкафчиков, четыре стула, стол, один из самых дешёвых кофейных автоматов и прикрученный к кронштейну под самым потолком телек. Вполне годно, чтобы скоротать время. Только чайник, что, по обыкновению, бросают на моём шкафчике, потому что розетка рядом, переставить в сторону — и порядок.

— Как ни крути, одно у нас точно есть.

Хлопает дверь, наверняка сбегает по ступенькам вниз.

— Неразрешённое. Ты сейчас где? Среди теста и маринованных оливок?

— Угу. И у меня ещё… двенадцать минут, четыре из которых я готов посвятить только тебе. Цени это.

— На колени в благоговейном трепете сейчас упасть или подождёшь, пока вернусь?

— Смотря как упадёшь.

— Решительно, блять.

Слышу, как гулко щёлкает зажигалкой, наверняка забившись в какой-нибудь не предназначенный для этого угол.

— Итак, ты мне звонишь для того, чтобы сказать, что не нашёл ключ под моим ковриком или?..

Ну да, как же. Целых три дня тишины — и вот опять. Но даже интересно становится, станет напирать дальше или вроде как между делом интересуется и просто кивнёт на моё очередное «или».

— Я могу набрать тебя просто потому, что мне пока нечем заняться?

— Конечно, можешь, — выдыхает, и мне до свербящего царапанья в горле хочется наспех затянуться тоже. Но, во-первых, стараюсь курить совсем редко, не чаще нескольких раз за сутки, а во-вторых, Блоха мне все мозги изъебёт, если учует. У нас же тут санитария и всё такое. Даже залётные жуки по кухне обязаны ходить в перчатках и шапочках. — Как и признать то, что если скажешь, что соскучился, язык не свернётся в трубочку и не отвалится.

Моргаю, переключаясь со своих мыслей на задумчивый голос в трубке, и приходится даже немного побороться с собой, чтобы не перебросить на видеовызов.

— Я уже говорил, — выходит как-то вяло и вовсе не с сарказмом, как хотелось бы. Оглядываю помещение ещё раз и всё никак не могу понять, где хоть кто-нибудь. Один на один с Блохой будет, пожалуй, слишком сильно для моей потрёпанной психики. — На той неделе, кажется.

— У тебя график в планировщике? — интересуется так, будто выжрал по меньшей мере несколько банок энергетика. Ехидство так и шкалит. — Два «скучаю», «пол-люблю» на месяц?

— На полгода.

— Даже так. — Пауза, что выдерживает, чуть длиннее, чем требуется, чтобы затянуться и медленно выпустить изо рта дым. — А с сексом там что? Осталось ещё на этот месяц или мне можно не торопиться?

Замираю даже и по растерянности едва не сажусь мимо стула. Опаньки. Это что, завуалированный намёк?

— А ты можешь поторопиться? — спрашиваю довольно вкрадчиво и, вспомнив, что так и не нацепил кепку, встаю снова. Нахожу её на верхней полке шкафчика, тщательно проверяю, не заполз ли кто внутрь, и с чувством швыряю на стол, не особо-то волнуясь о том, что может упасть на пол.

— При достаточной мотивации я могу очень многое, детка.

Ну давай, давай, продолжай выпендриваться. Ещё немного — и я съеду с катушек настолько, что мне начнёт это нравиться.

— Там как, мои четыре минуты ещё не прошли?

Отнимаю мобильник от уха и, глянув на экран, кривлюсь.

— Почти.

— Окей…

Слышу, как с шипением гасит остаток сигареты о, должно быть, мокрую раковину и, выбросив, уже полноценно включает воду, чтобы помыть руки. Так и вижу его — зажавшего трубку плечом и уставившегося в зеркало, что обязательно должно быть над краном.

— У тебя всё нормально?

— Смотря какой смысл ты вкладываешь в эту фразу.

— Любой. Ну так как? Нормально?

Пожимаю плечами, будто может это увидеть, и очень кстати вспоминаю о том, что стакан с кофе оставил на шкафчике, когда переодевался.

— Вполне.

Наверняка кивает и довольно громко хлопает дверью. Возвращается на лестницу и преодолевает пролёт в несколько прыжков.

— Тогда вали к своим коробкам и не забудь пожелать мне скучной ночи, как закончишь.

— Будет выполнено, папочка.

Слышу, как самодовольно хмыкает и наверняка чуть закусывает губу, а после по привычке прихватывает зубами длинную штангу пирсинга. Как тут удержаться и не добавить?

— Если, конечно, я не встречу кого-то более привлекательного. Сам понимаешь: ты далеко, а вокруг одни соблазны.

— Ещё как, — отвечает так, будто готовил ответ на эту подъёбку с самого утра или, по крайней мере, начала разговора. — Сам третий день думаю только о сиськах кореянки из соседнего номера.

Окей, Кайлер. Давай, просто отбей это. Пожелай ему удачи.

Один…

Два…

— Рискнёшь сказать это ещё раз?

Смешок в трубке словно удар гонга на ринге. Кто только что просрал раунд?

— Ты крайне неубедительно наезжаешь, в курсе? — Его голос заметно теплеет, и мне уже не так важно, кто кого перестебал. Хорошо. Ладно. Я соскучился и уже готов сказать это, но, протупив, успеваю только открыть рот и, заговорив вместе с ним, тут же заткнуться. — Давай, малыш, не морозь задницу и всё такое. Меня уже ищут.

Скидывает, и я какое-то время просто пялюсь на нашу с ним переписку, на последние несколько реплик. Откровенно залипаю и обдумываю вовсе не беззлобные подъёбки, а это его «Всё в порядке?».

Так или иначе всегда спрашивает. В начале, середине или конце диалога. Всегда, даже если последний раз мы переписывались или виделись несколько часов назад. И это своего рода лакмусовая бумажка или тест.

Он спрашивает, а после вслушивается в мой голос, а не в то, что я им произнесу. Он спрашивает и каждый раз немного напрягается, если торможу с ответом, а после, удостоверившись, живо меняет тему.

Улыбаюсь своим мыслям, ощутив, как тепло стало внутри. Пожалуй, с этим чувством не только смену, но и ещё несколько дней можно пережить.

— Чему ты так радуешься, Бругер? Надеешься на чаевые?

Хорошее настроение тут же становится весьма призрачным. Медленно прикрываю веки и, скривившись, скашиваю глаза в сторону. А вот и Блоха в своей сутулой красе. И раз никто другой так и не пришёл, то выходит, что торчать мне всю ночь до самой пересменки именно с ним.

Восторг грозится вот-вот перевалить за планку неконтролируемого и смыть меня нафиг со стула.

— Тому, что всю ночь проведу с кофейным автоматом, — глазами указываю на коричневый, тускло блестящий бок и, премило улыбнувшись, добавляю, чуть понизив голос: — Не будь негодяем и не порть нам романтику.

На самом деле, мне безумно хотелось назвать его по-другому, но решаю не быть тем, кто переведёт всё это дерьмо в открытое противостояние. Всё ещё помню о своём домашнем задании и о том, что он нарочно может принять заказ чёрт знает куда или послать меня по неверному адресу, а после лишь развести руками. Клиент ошибся, бывает, Бругер, вот тебе новый адрес, давай бегом.

И иногда, когда его совсем заносит, мне действительно становится интересно, что же он станет делать, если всё-таки заебёт меня настолько, что, двинув ему разок, я уволюсь?

Дальше-то что? Искать новое вместилище и насильно запихивать в него свои безумно мудрые мысли?

Отлипает от косяка и, медленно отодвинув стул, садится напротив. Две минуты до начала смены и около трёх часов до закрытия самой пиццерии.