— Мы не сможем по-другому, Кай, — шепчет даже не вполовину, а в четверть голоса, придерживает за плечо — и то скорее потому, что не знает, куда деть свои беспокойные пальцы. Вернее, не так. Вернее — как удержать их на приличном месте. Шепчет, явно собираясь разводить патетику, которой мне вовсе не хочется, и потому тормозит меня, схватив свободной ладонью за подбородок, когда снова лезу целоваться. — Я психую, потому что понятия не имею, где ты и в какую задницу можешь сунуть свою голову. Я плохо сплю, и у меня появляются синяки и морщины. Ты знаешь, сколько стоит ретушь снимков, детка?

Кусаю щёку изнутри, и он, должно быть, решает, что отсутствующий, плавающий по стенам взгляд — признак неуверенности. Признак того, что я сейчас начну ломаться и набивать себе цену, похерив первоначальный импульс. Он решает, будто я ляпнул про дом не подумав и теперь не знаю, как откатить назад.

— Перестань сомневаться во мне.

— Я не сомневаюсь в тебе, — выпаливаю, ни секунды не размышляя. Выпаливаю на едином вздохе, только бы он не успел решить, что прав. — Дело в другом. Дело во мне. Я сомневаюсь в себе.

Пауза выходит даже выдержанней, чем в некоторых ТВ-драмах. Пауза, которая словно разряжает воздух в подсобке, делая его непригодным для дыхания.

Рен, на моё счастье, находится первым и, вместо истерики и воплей о том, что я успел перегореть или около того, просто шутит. Не самым остроумным образом, но всё лучше, чем какой-нибудь посыл.

— В том, что любишь меня больше всей своей серой, скучной жизни?

Отрицательно мотаю головой и стараюсь быть максимально честным:

— В том, что мы сможем просто быть вместе. Без надрыва, нерва и проблем. Что мне есть что предложить тебе, кроме этого.

Накрываю его ладонь своей и веду ей выше, по подбородку и губам. Жмусь к пальцам скулой и почти готов тереться, как кот, всем лицом. Лицом, которое стало причиной всего. Лицо, которое у нас одно на двоих. Только моё сдержанно серьёзное, а его кривится и корчится в гримасе.

— Блядский господи, это так пафосно и мрачно, что мне нужен носовой платок. У тебя есть?

Грустно развожу руками, а он, едва закатив глаза, отшатывается немного назад, а когда говорит, понимаю, что терпения в этом голосе ни на грош не осталось. Терпения и того, что делало его таким непривычным. Этот Раш — стопроцентный и без всяких примесей. Нервная, ехидная сука, у которой явные проблемы с тем, чтоб оставаться пушистым слишком долго.

— Хватит. Забей хуй. Забей на своих тараканов, на ноут, на начальство — или кто оно там у тебя? — и расслабься. И, ради всего нормального, что ещё во мне осталось, прекрати елозить коленкой по моей ширинке. Или это твоё увольнение станет самым запоминающимся из всех.

— Звучит слишком заманчиво для того, чтобы быть угрозой.

— Знаешь что? Ты меня уже просто бесишь и поэтому…

И поэтому просто заткнись и используй свой язык для других целей. Гадостями и остротами мы можем обменяться в сообщениях, а вот микробами явно нет.

Маршрут подзабытый, маршрут странный, потому что я обычно прилично ниже, а тут вот на одном уровне. И потому маршрут губы — подбородок — шея оказывается смазанным. И потому, для того чтобы добраться до перекрывающей его кадык татуировки, приходится заставить запрокинуть голову и вцепиться в волосы. Для того чтобы очертить языком каждый сегмент чешуи изгибающейся змеи и прикусить едва заметный, линией уходящий под челюсть шрам.

Колено, чуть подранное и светящееся полоской проступающей сквозь рваную джинсу кожи, там же, где и было. Чуть выше только.

Ладонь одна в его волосах, вторая — увлечённо шарит по внутренним карманам куртки. Мне просто интересно, есть у него с собой или нет. Рассчитывал же он на что-то, в конце концов, когда припёрся сюда? А если рассчитывал, то… оп — и пальцы натыкаются на плотный прямоугольник с перекатывающимся внутри пузырьком воздуха.

Хмыкнув, похлопываю его по карману куртки с внешней стороны.

— Знаешь, мне кажется, ты слишком самонадеян.

Отвечает ухмылкой, уголок которой тут же накрывает мои губы, и оттого кажется, будто выдыхает прямо мне в рот.

— Знаешь, мне кажется, ты недооцениваешь степень моей заботы, — выдыхает с щепоткой насмешки и каплей доброго ехидства.

— Что же ты у себя дома меня без резинки трахаешь? — притворно удивляюсь, а сам уже не знаю, куда деться. Не знаю, как устроиться так, чтобы перестать беспокойно ёрзать по столешнице и не навернуть стол к хренам.

— Экономлю?

Мой смешок тонет в следующем поцелуе, когда, дав мне поиграть немного, перехватывает инициативу.

Да-да, конечно. Все мы знаем, кто тут главный.

Забирай, не претендую.

Забирай, только иногда, пожалуйста, вспоминай о том, что мне хочется ещё и подышать. Ну так, на полглотка.

Водит по моим плечам пальцами, когда я пытаюсь прикусить шарик, венчающий его пирсинг, и даже не пытается забраться под свободно болтающуюся футболку или оттянуть пояс джинсов.

Надо же, какие мы приличные, когда трезвые.

Куда делся мой долбоёб и откуда взялся этот со своими нежностями?

Так сильно соскучился?

Что же, весьма льстит.

Весьма…

Особенно когда ему надоедает мять ткань и широкая, не в пример моей, горячая пятерня перемещается вниз, ложась на пояс. Дёргает на себя под надсадный скрип проехавшегося по полу стола.

Хмыкаю, а приоткрыв глаза, на мгновение всего, сталкиваюсь взглядом с его. И черти там пляшут так отнюдь не потому, что вмазанный или пьяный. А черти там вот-вот перейдут на канкан — и блядская, так и разъезжающаяся в стороны улыбка это только подтверждает.

Хочется сожрать её вместе с его языком и губами.

Хочется сожрать её и до пугающего не метафорически.

Хочется так, что горит внутри и жжёт пищевод.

Хочется облапать, раздеть и потрогать. Хочется вжаться, обхватить ногами и…

— Какого хера, Бругер?!

Вскидываюсь, едва узнав этот голос, и по инерции, чтобы не повернулся тоже, прижимаю голову Рена к своей шее. Чувствую, как щекотно проходится носом по выступающей жиле, и невольно улыбаюсь.

И от ощущения, и от представившейся картины.

Раскрасневшемуся, тяжело дышащему Блохе, который схватился одновременно и за дверной косяк, и за сердце.

Неужто ещё один претендент на скорый инфаркт?

Интересно, а попкорн у нас делают?

Продолжая щериться как умалишённый, обращаюсь к нему почти по-дружески. Вернее, к тёмным пятнам на его лице, потому что очки так и валяются позади, но кого волнуют такие мелочи?

— Съеби отсюда, а?

Рен хмыкает, и его смешок теплом оседает на коже. И его смешок, и сжавшиеся вокруг моего пояса руки придают уверенности. Чёрта с два рядом с ним кто-то обольёт мои вещи кофе или вздумает доебаться без повода. Чёрта с два он когда-нибудь просто проглотит это.

— Если ты сейчас же не… — Замечает мой крайне заинтересованный в окончании этой фразы взгляд и осекается. Понимаю, что, по сути, он ничего не сможет мне сделать. Ни-че-го. Даже вызвать какие-то отрицательные эмоции или заставить дёргаться. — Я позвоню в полицию.

Ощущаю, как напрягается горячая, украшенная тёмным шея, и пальцы, что лежали на затылке, плавно перетекают за кожаный ворот. Ну нет, в этот раз я не позволю тебе вмешаться. В этот раз — это только моё.

— Рискни. И уже завтра здесь будет пожарная инспекция. — Угроза более чем весомая, учитывая, что каждый из сотрудников может, не задумываясь особо, накидать нехилый списочек нарушений, а я как протянувший едва ли не дольше остальных ещё добавить кое-чего. Бонусом. — Ну, ты как? Готов рискнуть делом всей жизни любимого дядюшки?

Из красного медленно становится багровым. Кажется, ещё немного — и начнёт раздуваться на глазах.

— Ты…

— Я.

Дёргается, да так и замирает после моего кивка. Замирает и словно никак не может перезагрузиться. Не может понять, что, собственно, всё — крыть больше нечем.

— А теперь съеби отсюда и закрой дверь. Пожалуйста?