Последнее выходит слишком… издевательски. Слишком знакомым мне, но со стороны. Как просто, оказывается, мимикрировать под кого-то более наглого и уверенного в себе. Под кого-то, кто никогда не отличался терпением, а потому всё-таки выворачивается из моих рук и, с интересом окинув Блоху взглядом, как-то слишком уж понимающе хмыкает, стаскивает куртку и пихает её в мои руки.

Блоха даже срывает с лица очки и принимается тереть их припрятанной в нагрудный карман салфеткой. Да так яро, что стекло издаёт опасный треск, грозясь вот-вот выпасть из оправы.

Вот так и ломаются внутренние механизмы. Наорать на меня решил? Ну поори — может, станет легче, чего уж.

Только из-за двери.

И не такой уж он и высокий, оказывается, не такой мерзкий.

Рен просто хлопает его по плечу, а когда тот, отмерев, пытается убрать его руку, сгребает за шиворот и, хорошенько толкнув, выпихивает. Сам закрывает дверь и, оглядевшись, подставляет под ручку стул. Так же взглядом нашаривает что-то ещё, что мне в силу близорукости не разобрать сразу, но когда наводит это «что-то» на телек — всё становится ясно. Прибавляет громкость и даже не переключает канал. Да и нафига? И без того фоном вечное МТВ. И без того фоном затирающая внешние шумы, довольно ритмичная, пусть и навязчивая, мелодия.

— Я должен спросить, насколько ты уверен? — интересуется будто бы через силу и закатывает рукава на тонком пуловере, который оказался вовсе не футболкой. Закатывает рукава, и чёрного на его коже становится видно больше. Больше узоров и штрихов, которые можно повторить кончиками ногтей и языком.

— Не-а.

Интересуется только потому, что должен убедиться, а не для того, чтобы сдать назад. Часто мы, что ли, трахаемся абсолютно вменяемыми и в подозрительных местах? Тянет на полноценное извращение почти.

— Полный восторг.

Возвращается назад, а когда пытается обхватить, перехватываю его запястья. Сжимаю пальцами и опускаю вниз, на свои бёдра.

— Потерпи.

Невысказанный вопрос и явное недоумение искрой во взгляде.

— Я хочу сам.

Хочу сам потрогать, поцеловать, забраться под одежду и потянуть кофту вверх, обнажая живот. Слишком белый на фоне чёрного и своих многочисленных татуировок. Слишком структурированный. Удивляюсь тому, что не нашёл времени рассмотреть его раньше. И неужели эти треклятые кубики всегда были таким твёрдыми? И косые тоже?..

Вау.

— И сколько мне «потерпеть»? — спрашивает небрежно, а сам взглядом изучает сероватый потолок, чуть щурясь от света встроенных лампочек. Горят только две из шести, и каморку, лишённую окон, вполне можно назвать окутанной полумраком. Полумраком и моей близорукостью, которая сейчас делает всё только интереснее, заставляя шарить пальцами и дополнять картинку ощущениями.

— Сколько сможешь.

Подаюсь вперёд и прикусываю за край уха. Прикусываю, чуть сжав зубами хрящ и заставив его вздрогнуть. Вовсе не от боли, о нет. Ему очень по душе такие штуки. Больше тащится, только когда я неприкрыто нарываюсь на хороший жесткач, и вовсе не чувствует себя виноватым после.

После того как придушит, укусит или шлёпнет до искр из глаз и наливающихся синяков.

— Довольно размыто…

Что же, хочешь чёткости? Ладно.

Касаюсь губами его губ так, чтобы чуть прихватить, а не позволить засосать себя по самое не хочу и потерять всякое желание верховодить. Согласился — так потерпи немного.

Ладони, всё изучающие его живот, скатываются ниже. Ложатся на широкий ремень и, помедлив, расстёгивают его. Вытягиваю свободный конец из шлёвок и, глядя в глаза, не дыша и не моргая в этот момент, расстёгиваю пуговицу.

Ширинка короткая совсем, там и тянуть нечего.

Опускаю взгляд вниз и откровенно залипаю, глядя на широкую, плотно обхватывающую кожу резинку белья. И надо же — белая.

Так и липну, с нажимом оглаживая её указательными пальцами, ощущая, как чуть ниже натягивается плотная ткань.

Прикусываю губу.

— Ты решил вздремнуть, малыш? — поторапливает и стискивает мои колени так, будто всерьёз вознамерился никогда больше не разжимать пальцы. Костяшки выделяются особенно сильно. Выпуклыми полосками стянувшихся шрамов.

— Я думаю, — вот так же звучит мой голос, когда я туплю на защите проекта, — отсосать сейчас или потерпеть до дома.

Я думаю, а его член натягивает ткань куда сильнее, и на моих ногах наверняка останутся синяки. Небольшие совсем. От больно надавивших на кожу пальцев.

— Будет немного неловко, если копы вынесут эту дверь, когда ты будешь стоять на коленях, не находишь?

Будет немного неловко, ага, а у самого голос хриплый и словно подрагивающий. А у самого кадык туда-сюда под кожей от нетерпения. И ладони такие горячие, что сквозь джинсы ощутить запросто.

— Он их не вызовет, — отвечаю со смешком и решаю не добавлять, что наверняка ещё и подслушивает, вжавшись в дверь ухом. Что наверняка кипит и краснеет, жалея, что нельзя меня самого окатить кофе. Жалея, что блядских камер здесь никогда не было и нет.

— Уверен?

Как и в том, что тебе явно не суждено сдохнуть сегодня от спермотоксикоза, «малыш».

— Ещё как.

— Ну тогда…

Тогда сделай шаг назад, чтобы я мог спрыгнуть со стола и деловито опуститься на колени. Чтобы я мог взяться двумя руками за твои бока, щекотно погладить выступающие тазобедренные, на которых так круто сидят джинсы, и потянуть твои штаны вниз. Потянуть и вздрогнуть от неожиданности, когда на голову с размаху опускается нечто, довольно плотно обхватывающее виски. Нечто, что оказывается форменной кепкой, неловко нахлобученной на мою голову.

Вскидываюсь, и Рен, поймав мой взгляд, криво хмыкает и пожимает плечами, не забыв, впрочем, погладить меня по челюсти:

— Ну что? Не лишай меня фантазий о хорошеньких доставщиках пиццы.

В ответ на это только показываю кончик языка и проворачиваю отвратительного цвета хрень козырьком назад. Фантазии так фантазии — кто я такой, чтобы пускать по сырной тёрке чужие мечты?

Кто я такой…

Опускаю голову и больше не отвлекаюсь. Опускаю голову, прохожусь языком по губам и прижимаюсь ими к оголённой полоске кожи над резинкой белья. Выходит немного щекотно — Рен вздрагивает и, фыркнув, невольно напрягает живот, пытаясь уйти от прикосновения.

Только это так не работает.

Не-а.

Догоняю губами и стремительно перетёкшими на задние карманы штанов пальцами. Догоняю, проведя носом по этой самой резинке, и распахнутым ртом обозначаю первое прикосновение.

Пока только лишь через материал.

Согреваю дыханием, нарочно не сглатываю, чтобы выделилось побольше слюны, и дразню, обводя контуры головки. Осторожно, чтобы не прищемить, прикусываю ткань.

— Так какой у нас сценарий? — интересуюсь чересчур деловито для того, кто по собственной воле опустился на колени и вот-вот начнёт нетерпеливо ёрзать от того, что джинсы в таком положении кажутся слишком узкими. — У меня не было сдачи и отрабатываю чаевые?

— Именно. Представь, что отрабатываешь сотню.

— Всего-то?

Поднимаю глаза, натыкаюсь на ответный уже явно начинающего сатанеть парня и безропотно киваю несколько раз. Сотка так сотка — я непривередливый.

Совсем нет.

Увлекаюсь процессом в считанные секунды — всё, что выше его пояса, попросту перестаёт существовать. Только близорукий я, горьковатая от геля для душа кожа и вот эти прекрасные облегающие боксеры, которые хочется спустить вниз.

Хочется, но мысленно торможу себя.

Хочется, но попсовая мелодия, что всё это время прекрасно себе сходила за фоновый шум, меняется на нечто потяжелее и всё становится куда динамичнее.

Устраиваю целое представление: утыкаюсь носом, трусь щекой, давлю подбородком и в самом что ни на есть прямом смысле пускаю слюни.

Втягиваю в рот прямо так, через шероховатую ткань, и прохожусь языком по контурам головки.

Отчего-то думаю, что было бы куда веселее, будь у него пирсинг и тут тоже. Отчего-то думаю, что вякну об этом чуть попозже.