Может, не проснётся, пока я, прижавшись к нему, пробую по новой это всё.

Пробую и его, и возникающие ощущения.

Пробую, вылавливая в себе отголоски обиды и потухшей уже, запальчивой злобы.

Пробую и, несмотря на то что вовсе не собирался будить его или палиться, вдруг кусаю, подавшись импульсу.

Сжимаю зубами нижнюю губу и медленно оттягиваю, чтобы уже внутри своего рта провести по ней языком.

Поддаётся, выдыхает что-то, и от желания попробовать и смыться не остаётся и следа. От желания попробовать и притвориться, что ничего не было.

Отстраняюсь только для того, чтобы закатиться под одеяло, на котором лежал всё это время.

Отстраняюсь и, стащив футболку через голову, прижимаюсь к нему грудью, вклинивая колено между его ног.

Одну руку под голову, вторая, как и положено, обвивается вокруг шеи.

Горячий по сравнению со мной. Отогревшийся. Горячий и абсолютно безучастный, совсем как я раньше.

Совсем как я, которого всегда тискали и обнимали.

Целовали, лапали, ерошили волосы и всячески пытались расшевелить.

На что он вообще запал и почему так долго продержался?

Надо будет выяснить это. Попозже.

Надо будет выяснить это когда-нибудь, если представится возможность. А пока с головой ныряю в это живое тепло и не знаю, как оказаться ещё ближе.

Жалею, что нет третьей руки, которой можно было бы обхватить ещё и за пояс.

Не торопясь целую в щёку, после — в нос. После касаюсь губами ресниц и, ощутив, как ускорился чужой пульс, губ.

Иначе уже.

Лениво, но настойчивости не занимать.

Лениво, не торопясь, раздвигая языком расслабленные, чуть покрасневшие губы, с удивлением осознавая, насколько мне нравится эта игра. Насколько мне нравится думать о том, что будет, когда он проснётся. Когда откроет глаза наконец и поймёт, что это вовсе не кот расчувствовался на старости лет.

Расслабляет челюсть, легко поддаётся и позволяет хозяйничать внутри своего рта. Легко поддаётся, мычит что-то сквозь сон и пытается не то сказать что-то, не то ответить на поцелуй.

Расслабленно вытянутая рука, что оказалась под моей шеей, сгибается в локте. Касается пальцами моей головы, бормочет что-то, всё ещё не распахнув глаза, и второй ладонью проходится по моему боку. Небрежно закидывает её сверху, и в его бормотании я отчётливо слышу своё имя.

Наверное, и правда можно попробовать, а если не выйдет, то завести ещё пару псин и послать на хуй весь окружающий социум.

Наверное, и правда…

Напираю куда активнее, заканчивая передышку, коленом упираюсь в его пах, гну спину, чтобы грудью к груди ближе, стискиваю оказавшуюся в пальцах прядку и больно тяну за неё. Кусаю, постепенно сжимая зубы, и, добившись тихого удивлённого стона и распахнувшегося в немом протесте рта, рывком перекатываю его на спину. Распахивает глаза почти сразу же после того, как наваливаюсь сверху, и, ничего не понимающий, глядит так, будто впервые в жизни увидел.

Недолго совсем, потому как мне сейчас не до разговоров.

Съедаю его сдавленное «Что?..» и, рухнув сверху, перетаскиваю взметнувшуюся ладонь на свою задницу и сжимаю пальцами поверх его.

О да. Мне нравится эта игра.

Растерянный, ничего не понимающий и даже не пытающийся спихнуть меня.

Растерянный, почти плавящийся и нашедший в себе достаточно сил для того, чтобы скинуть меня и навалиться сверху лишь спустя вечность.

Тяжело дышит, перехватывает тянущиеся к нему руки и набрасывается было сам, а после того, как сталкиваемся зубами, вдруг вздрагивает и, выпрямившись как пружина, садится.

Трёт ладонью глаза, щиплет себя за руку, таращится на меня во все глаза, и я, смиренно заложив руки за голову, жду.

Жду и даже мысленно считаю.

Итак: три, два, один…

— Какого хуя?

Расслабленно пожимаю плечами и перевожу взгляд на потолок.

— Это ты мне скажи. Притащился ко мне посреди ночи почти голый и босой, а я теперь «какого хуя»?

Оглядывает себя и выдерживает поистине мхатовскую немую паузу. Выглядит растерянным настолько, что хочется пожалеть. Что вообще много всего сделать хочется. Вот что, оказывается, с людьми творит великодушие.

Необъяснимо легко становится, и больше ничего не сдавливает внутри груди. Необъяснимо легко и просто, и даже знание того, что он бегал к кому-то за очередной порцией нежности, не давит.

Теперь нет.

И кстати… Забираюсь ладонью под подушку и нашариваю там его вытащенный из куртки телефон. Протягиваю ему и прошу:

— Разблокируй.

Пялится на меня в недоумении, но всё-таки подносит указательный палец к датчику. Экран оживает с секундной заминкой.

— Спасибо.

Первым делом смотрю, приконнектился ли к вай-фаю, и, удовлетворённо кивнув, беззастенчиво лезу во все его сообщения.

Начинаю с синей соцсети и пролистываю переписки, наскоро просматривая самые подозрительные.

— Что ты делаешь? — Недоумения в голосе столько, что излишки сдавать можно. — Антон?

Кривлюсь, чтобы поддразнить, и, не найдя в «ВКонтакте» ничего подозрительного, перебираюсь в «Вотсапп».

— Слишком много букв. Давай как-нибудь покороче.

— Так что ты делаешь?

— А на что это похоже? Читаю твои сообщения.

И кажется, даже нахожу то, что искал. Некий Алексей интересуется, когда они смогут встретиться и почему Марат так резко пропал. Ага. Последнее отвеченное аж месяц назад, а за последние две недели и вовсе непрочитанные все. Одно из них, кстати, про куртку.

Ну что…

Контакта с таким именем в этом телефоне больше не существует.

Нахожу ещё одно сомнительное послание в эсэмэс и его хозяина сношу тоже. Там номер оказывается неподписанным и вопрошает всего лишь о дежурной чашке кофе.

С бабушкой своей попей, родной.

Телефонная книга…

— Кто такой «Ивлев А. И.»?

— Мой начальник.

— А «Миха двадцать один»? — Гляжу на него, онемевшего от такой наглости, и, приподняв брови, постукиваю пальцем по корпусу телефона. — Ну? Я жду?

— Парень из соседнего отдела.

— Рабочие вопросы или?..

— Послушай… — Подаётся вперёд и опирается на мою согнутую в колене ногу, и одеяло, что лишь каким-то чудом всё ещё держится на уровне его пояса, вот-вот соскользнёт. — Я ни черта не понимаю. Совсем.

Выдыхаю, словно надеясь на то, что пауза в две секунды мне как-то поможет собраться с мыслями, и, приподнявшись на локтях и внимательно глядя на него, начинаю:

— Ты ночью приехал. Вернее, я думаю, что приехал, потому что босиком через весь город в начале мая — это просто вау и почётная медаль за достижения в области долбоебизма. Понятия не имею, под чем ты был или сколько выжрал, но итог вот: мы оказались в одной постели. Ты рад, сладкий?

— Ты так издеваешься надо мной?

— Нет.

— Послушай, Тох…

Сажусь и, протянув руки, кончиками пальцев мажу по его плечам. Пытаюсь зацепиться, чтобы уложить назад и прервать этот поток никому не нужных путанных излияний.

— Просто заткнись и иди сюда.

— Тош… — Как от зубной боли кривится и всем своим видом показывает, насколько его скребёт всё это. — Не смешно.

Выдыхаю и, набравшись терпения, сам укладываю его назад. Не сопротивляется, но тут же отползает к стене и прижимается к ней лопатками, стараясь занять как можно меньше места. Я же укладываюсь напротив и подкладываю ладони под щёку. Какое-то время просто смотрю на него, а поняв, что всё одно начинать мне, пытаюсь нашарить в удивительно пустой голове пару нужных слов:

— Я хочу ещё раз.

Глаза Марата становятся почти круглыми и натурально лезут на лоб. Он, кажется, даже не верит, что не спит, и потому украдкой щиплет себя за руку ещё раз. И вряд ли ему всё ещё важно, как он здесь оказался.

— Но на моих условиях.

— Мне стоит куда-нибудь записать или свод несложный? — шутит осторожно, а сам даже коснуться боится. Внимательно следит за тем, чтобы расстояние между нами не сокращалось, и это ещё один повод для какого-то ненормального умиления.