Осторожно укладываю папку на запылённый комод и борюсь с желанием стукнуть себя по лбу. Ну что за бред я несу? Зачем?

— Вот тут всё, что я смог найти, — постукиваю пальцами по пластиковой поверхности, — я думаю, ты вполне в состоянии пролистать, если вдруг захочешь. Я понимаю, что это ничего не исправит, но и не навредит тоже, правда? То, что ты будешь знать своё имя.

Становится вдруг совершенно некуда деть руки. Становится вдруг тревожно и будто бы совсем глупо торчать тут вот так посреди пустого дома.

— Ты приходил ко мне, правда же? — вырывается само собой вдруг, вырывается, стоило только глянуть на окна, как в памяти тут же вырисовался отчётливый отпечаток ладони, оставленный по ту сторону стекла в моей больничной палате. — Ты же приходил проверить, как я? В больницу?

Кажется, что нечто маленькое шелестит где-то под полом. Кажется, будто скребёт ногтями или грызёт что-то. Кажется, будто решил показаться наконец, и попробуй убеди себя, что это не очнувшиеся и отправившиеся по своим делам мыши.

— И ты позвонил Марату. Из всех контактов в моём телефоне именно ему. Почему?

Пёс встаёт, топчется на месте, мнётся, будто его что-то тревожит, а я же верчу головой по сторонам в поисках какой-нибудь подсказки. В поисках хоть какого-то свидетельства его присутствия.

— Мы с ним так и не сошлись после. Столько времени уже прошло, а я всё никак не могу съездить и забрать свои вещи. Вроде бы и чёрт с ними, а знаешь… забрать нужно.

А знаешь, окончательной точки всё-таки хочется. Хочется прекратить поток размытых, никому не нужных и ничего не значащих сообщений, которые вызывают необъяснимую тянущую тоску и покалывание в грудной клетке. Хочется выдохнуть уже и хотя бы попробовать шагнуть дальше. Попробовать подумать о том, что, возможно, когда-нибудь всё сложится с кем-нибудь ещё. Сложится, как элементы паззла, на который развалилась моя психика.

«А знаешь…» — губами уже, без звука, повторяю и осекаюсь. Повторяю и, осознав себя глубоко больным, поворачиваюсь к двери и, намереваясь прекратить весь этот абсурд, стремлюсь как можно быстрее оказаться на улице. До сеней остаётся всего шаг, когда старый плафон, давно лишённый лампочки, начинает покачиваться под потолком.

Слабо улыбаюсь и киваю обшарпанным стенам.

Спасибо, что дал понять: я всё ещё не сошёл с ума.

***

Если для кого-то принципиален район или там, скажем, отсутствие бдительной за стенкой соседки со старческим недержанием мыслей, то для Марата решающим фактором при выборе своей ипотечной двухкомнатной крошки был этаж. Забрался аж на семнадцатый в свеженькой, только-только отметившей пятилетие новостройке и был этим крайне доволен. Был до того момента, когда я сказал, что это всё, конечно, круто и мы как-нибудь непременно перепихнёмся на его балконе, но я тут жить не буду. Ни сейчас, ни через полгода. Не буду, потому что херня этот совместный быт, и не надо смотреть на меня как на предателя. Всё круто, ты офигенный, давай и дальше таскаться друг к другу в гости через весь город.

Потому что личное пространство, а твой грёбаный старый блохосборник меня ненавидит.

Потому что мне было банально страшно, что, начав жить вместе, мы заебём друг друга куда скорее и все влюблённости закончатся, погребённые под кучей нестираного белья и брошенной посуды.

Потому что мне было банально страшно, что, позвав к себе, он просто не сможет меня выставить, если разлюбит, да так и будет маяться, пока я всё не просеку.

Потому что мне было банально страшно… и всё в итоге закончилось ещё хуже. Закончилось тем, что я сейчас стою под его дверью и верчу в руках телефон, не решаясь нажать на кнопку дверного звонка. Закончилось тем, что, скинув ему сообщение с коротким посланием на тему того, что заскочу за своими вещами, и получив в ответ лаконичное «ок», теперь теряюсь и не решаюсь постучать.

Вообще это довольно странно, учитывая, что виделись каких-то два месяца назад, когда он заезжал ко мне за брошенной флешкой, на которой вдруг оказались какие-то важные схемы. Вообще это довольно странно, потому как, когда мы перекидывались стандартными «что» и «как», он вроде как даже писал, что всё моё барахло уже собрал. Барахло, что я только сейчас решил забрать и сжечь где-нибудь на пустыре, чтобы не напоминало. Никаких больше ниток.

Вжимаю кнопку звонка в стену и держу так, пока сквозь отвратительную электротрель не послышатся звуки торопливых шагов и дверь не распахнётся.

Да так резво, что, не отскочи я, врезала бы по носу.

— А спросить «кто там»?

Высовывается из квартиры больше чем наполовину и, оглядев меня с головы до ног, закатывает глаза. Надо же, неужто всё это время не стригся? Ну… ничего, в принципе, патлы много кому вкатывают.

— А кроме тебя никто так по-еблански и не трезвонит, — вроде как наезжает, но настолько миролюбиво, что даже показать средний палец в ответ не выходит. И вообще неловко это всё. Неловко, когда он кивает внутрь квартиры и приглашает зайти. Отмахиваюсь от приглашения и кривовато улыбаюсь:

— Не стоит, я только на пару минут. Заберу своё хламьё — и назад.

Пожимает плечами, как скажешь, мол, и предлагает шагнуть хотя бы за порог, а то стрёмно как-то торчать в подъезде.

Это тоже верно. Ещё как стрёмно.

Ещё как…

Помедлив, киваю и захожу внутрь. Осматриваюсь поневоле и сразу же замечаю яркое пятно на вешалке. Замечаю чужую, небрежно брошенную ветровку ярко-зелёного цвета. Точно мужскую и точно не на Марата, на котором она не сможет и сойтись.

Внутри что-то неприятно щемит на миг. Внутри как-то прохладно становится, что ли, но не настолько, чтобы захотелось съездить ему по роже. Нет, напротив: молодец мужик, не теряется. И наверняка поёбывает кого-то, а может, и не только поёбывает. А в перерывах пишет мне пространные сообщения и скидывает забавные картинки.

Круто.

Круто, что он может позволить себе просто трогать кого-то или знакомиться, не представляя, как его заманивают на ближайшую просеку, чтобы полапать за внутренности. Круто, что он не боится мужчин с тяжёлыми печатками на пальцах. Что вообще не боится всего и вся и не шарахается от теней, как я в период обострения развившегося в мгновение ока психоза.

Отвлекаюсь от своих мыслей, услышав до боли знакомое настороженное шипение, и, повернув голову на звук, вижу сидящее в ведущем на кухню дверном проёме рыжее чудовище, которое скорее сдохнет, чем позволит мне себя погладить.

Рыжее, косматое, с длиннющими усами и глазами непонятного цвета. Правый у него ещё и косит.

— Он по тебе соскучился, — поясняет Марат из открытой ванной, и я с сомнением во взгляде качаю головой:

— Скорее по моей сумке.

И я по ней тоже, кстати, удобная была, на широком ремне. И жила бы себе ещё и жила, если бы одна мохнатая тварь не превратила её в дуршлаг.

— Ты, кстати, как? Купил ему новую когтеточку или отдал на растерзание свою сумку?

— Купил.

Ну ещё бы. Только моими вещами можно было жертвовать. Правда, его тряпьё кошак и не дерёт. Снисходительно игнорирует.

— И как? Подошёл хоть раз к ней? — интересуюсь, несмотря на то что знаю ответ. Несмотря на то что этот хвостатый совершенно точно какой-то плебейский столбик не признал бы.

— Не-а.

Удовлетворённый тем, что не только мои вещи постоянно шли в расход, киваю коридорной пустоте и снова кошусь в сторону брошенной куртки.

— Ковёр дерёт. Увлекательный диалог выходит, не находишь?

— А что, я должен спросить, где шарится хозяин куртки и как часто ты ебёшь его? — договариваю и тут же кусаю себя за язык, словно наказывая за болтливость. Можно было и промолчать во-о-обще-то, блять!

— Ну… возможно, не в таких формулировках, но смысл примерно был этот.

— Ты что, её нарочно сюда положил? Только для того, чтобы я спросил?

— Ну вообще нет.

Ага, очень правдоподобно звучит. Учитывая, что я не вижу ни хозяина голоса, ни выражения его лица.

— Так это твоего парня? — Хорошо. Ладно. Ты ждёшь — я спрошу. Хорошо, ладно. Сделаем вид, что мне интересно. — Ты же мне неделю назад писал, что у тебя никого нет.