— Так никого и нет. А это… — Выходит наконец из ванной, и руки у него почти пустые, разве что некогда мою зубную щётку, заботливо определённую жить в пластиковом футляре, в пальцах вертит. — Это так. Я её выброшу, если ты захочешь.

Приехали. Перекидывались сообщениями изредка, и то, как я считал, писал для того, чтобы проверить, не протёк ли я окончательно крышей и снова не потерялся, а теперь вот.

Снова.

— Вот так, значит?

— Да, вот так.

— Ну выкинешь ты её, и что? После я окажусь не достаточно тёплым и на вешалке появится другая?

Валить.

Прямо сейчас и срочно.

Валить на фиг отсюда, пока не случился очередной, ни черта не безопасный скандал. Причём скандалить буду один я, а он слушать, кивать и обещать всё вместе со всем и, возможно, хватать меня за руки.

— Тош…

— Рот закрой, — вырывается тут же, даже не успев оформиться в голове. Вырывается как реакция на ласковое обращение, которое было самым приемлемым из всех остальных. Смотрит совсем как мой пёс, когда я запрещаю ему жрать всякую дрянь, подобранную на улице или выуженную из-под шкафа. Смотрит так, будто я его только что хлестнул по морде. — И вещи мои отдай, — заканчиваю тем же тоном, и он, выдохнув через нос, смиренно протягивает мне зубную щётку, которую всё это время держал в руке.

— Это что, всё?

Забираю и пялюсь так, будто и не моя была. Пялюсь и вспоминаю, что, собственно, это единственное, что я сюда купил. Оставался редко, чаще он у меня.

— Ну да.

— Серьёзно? Мы встречались три года, а всё, что у меня здесь есть, — это зубная щётка?

— Выходит так, раз уж больше ты ничего не привозил. Кроме той сумки.

Хочу сказать, добавить что-нибудь и… И просто не нахожу слов. Хочу пошутить или хоть как-то замять паузу. Паузу, что тянется и тянется, потому что меня зашибло пониманием. Потому что меня осенило только что. Потому что я наконец в полной мере осознал всё. Чего именно ему так не хватало и почему он завёл того мальчика.

Даже звучит смешно.

Почему он завёл мальчика, как я завёл собаку.

Мальчика, который буквально готов ластиться, есть с рук и нести всякую милую чушь. Мальчика, который из кожи бы выпрыгнул, позови его Марат к себе. Кошусь на куртку снова.

Небольшая совсем. Нашивки на плечах. Неужели очередной студент?

— Так это?.. — спрашиваю всё-таки, хотя и уверяю себя, что мне наплевать на то, каким будет ответ. Хотя и уверяю себя, что хрен с ним и пусть. Пусть. Не моё дело давно. Не мой парень. Да и зубная щётка-то, по сути, тоже… не моя.

— Вроде того, — кивает, чуть помедлив, и больше не добавляет ничего. Ни взгляда, ни слова. Не добавляет ничего, и мне даже немного жаль эту его ласковую подстилку, которую он вряд ли когда-нибудь по-настоящему полюбит.

Тишина виснет между нами. Тишина и всего каких-то полтора шага. Тишина и осознание того, что, собственно, можно развернуться и выйти.

Но отчего-то не спешу, да и Марат не прогоняет тоже.

Да и Марат, что запихивает руки в карманы штанов, ничего не говорит и глядит только. Не давяще и без осуждения. Глядит, и всё тут. Глядит, пока телефон, что он по привычке таскает в правом заднем кармане, не оживает и он нехотя выдёргивает его. Взглянув на экран, медленно ведёт пальцем вправо, принимая вызов:

— Да?

Стою слишком близко, чтобы иметь хоть какой-то шанс не услышать. Стою довольно близко, чтобы голос по ТУ сторону трубки не услышать. Угадал. Голос, что явно принадлежит кому-то не старше двадцати и весело тараторит что-то. Голос хозяина куртки, которая демонстративно болтается посреди полупустой вешалки и притягивает к себе взгляд.

— Нет, не занят.

Конечно, ты теперь никогда не занят. Тебе не нужно ни перед кем отчитываться, можно за ночь успеть посетить трёх таких, а после как ни в чём не бывало вернуться к своему рыжему злыдню и завалиться спать.

Конечно, ты теперь абсолютно свободен.

Злоба волной.

Вверх.

По горлу и словно в ноздри. Словно дышать мешает. Душит. Наполняет рот, как мутной, грязной водой.

Злоба и ещё кое-что. Кое-что, что нормальные люди чувствуют только к важным вещам. К важным в своей жизни.

Собственничество проснулось?

Ну и хрен с ним. Пусть.

Делаю шаг вперёд, цепляюсь пальцами в идеально выбритый подбородок и рывком задираю его вверх, чтобы к шее, которая наверняка горьковатая от лосьона после бритья, открыть лучший доступ.

Делаю шаг вперёд и, не дожидаясь вопросов или пока растерявшийся и замолчавший на середине фразы предпримет что-то, кусаю чуть левее кадыка.

Кусаю, перекатывая между зубами плотную кожу, и этого кажется мало вдруг. Этого кажется мало, потому что легко будет скрыть.

Этого кажется мало, и сам не понимаю, как, притёршись ещё, ставлю самый натуральный засос.

Старательно так, как перетренировавшийся на помидорах школьник.

Старательно и едва не урча от удовлетворения, потому что голос, который беззаботно болтает себе что-то в трубке, даже не подозревает, что свободная ладонь составляющей его свободных отношений вцепляется в моё плечо и стискивает. Держит просто, ни больше ни меньше. Держит просто, не отпихивает и не прерывает.

Держит и что-то невнятно мычит в ответ на вопросительные интонации.

Отрываюсь лишь спустя минуту и, полюбовавшись результатом, полюбовавшись крупным, уходящим в черноту фиолетовым пятном, отступаю к двери.

Кивнуть на прощание хочется, чтобы не отвлекать от такого важного диалога и не выглядеть слишком уж торжествующим, но наступает вдруг и выхватывает из моих пальцев злополучную щётку.

— И как это понимать? — спрашиваю в полный голос, и его собеседник тут же замолкает и наверняка прислушивается. — Это рейдерский захват собственности?

— Почти. Считай, что я её не нашёл. Заедешь как-нибудь потом.

Хмыкаю и совершенно по-детски злорадствую, глядя на результат своих трудов. Как ни в чём не бывало прижимает трубку плечом и протягивает мне руку для пожатия.

Помедлив, всё-таки обхватываю его ладонь пальцами и, легонько сжав, второй нажимаю на дверную ручку и пячусь спиной.

Помедлив, всё-таки обхватываю его ладонь пальцами и понимаю, что последний раз вот так касался кого-то довольно давно.

Понимаю, что у нас руки одинаково горячие.

Понимаю, что чёрт с ней, с этой щёткой.

***

Продержавшись неделю, возвращаюсь в заброшенную ещё в начале двухтысячных деревню снова. Хожу по комнатам, разговариваю со стенами и убираюсь, не добившись никакого результата. Следующий интервал выходит ещё меньше: в три пачки сигарет, десяток пространных сообщений от Марата и один кошмар с той зелёной курткой, которую моё подсознание превратило в монстра, опаснее ненавидящего меня кота.

Но зато дед сниться перестал. Перестал приходить за мной и оставлять ожоги по всему телу. Перестал долбиться в окно и злобно глядеть сквозь почему-то всегда прозрачные занавески.

Дед сниться перестал, но начали безликие пассии бывшего.

Шикарно же.

Шаг до дурки.

Шаг до того, что вообще перестану спать, ожидая, что вот-вот нагрянет мрачный старик с печаткой, облачённый в зелёный бомбер.

— Знаешь, я бы давно ёбнулся, если бы торчал вот так один.

Мерю шагами грязную комнату в деревенском домике и после понимаю, что, собственно, я и так постоянно торчу один. Новых друзей у меня, само собой, под кроватью не наросло, компания, с которой мы собирались встречать этот злополучный Новый год, и вовсе как-то расползлась, а коллег благодаря удалёнке как таковых и нет. Только иконки в рабочем чате да аватарки в социальных сетях.

Нет, есть Макс, который, как и в прошлый раз, чихает и трёт нос лапой, наверняка мечтая скорее вырваться на улицу, да, стало быть, Марат, который пишет мне чуть чаще теперь. Примерно раз в два дня, а то и каждый день. И осторожно всё, не навязываясь, а всё больше изображая попытки проконсультироваться по какому-нибудь важному вопросу. Ра-бо-че-му. Пересёкшись где-нибудь и оплатив моё время.