— Тебе не скучно?

Отвечает почти сразу же и весьма неласково.

Отвечает, сорвав с окна хлипкий карниз и почти стукнув этой кривой металлической палкой по моей макушке. Тут же втягиваю голову в плечи и запоздало понимаю смысл того, что ляпнул.

— Прости! Не подумал. — Поднимаю ладони вверх, демонстрируя свою беззащитность и раскаяние, но и сдаваться не собираюсь тоже. Вот ещё. Захочет, чтобы не приходил больше, — вышвырнет пинком, а пока двигает всякое — это так. Выпендрёж. — Но ты же можешь уйти, если захочешь, верно? Я тебя третий раз зову к себе, а ты только психуешь.

Причём ещё как психует. То стулом швырнёт, то перевернёт что-нибудь. А в мой последний визит и вовсе распахнул входную дверь, недвусмысленно намекая, что мне стоит сделать. И всё одно, хоть убей, не верю, что всерьёз всё. Что не показушничает, развлекаясь за мой счёт. И всё одно не верю, что всерьёз, и потому продолжаю приходить.

— У меня есть телевизор, — начинаю перечислять по второму кругу и даже загибаю пальцы. Увидел бы кто со стороны — точно решил бы, что душевно больной разговаривает с пустотой. — Правда я даже не знаю, работает он ещё или нет, но есть же!

В печке что-то гулко фыркает в ответ. Невольно хмыкаю тоже и продолжаю перечислять:

— Ещё есть соседи, которые то срутся, как твари, то трахаются, как пара озабоченных бабуинов с соответствующими звуками. Это просто нужно слышать. А! Ещё у меня есть интернет. Ты знаешь, что это такое?

Ответом озадаченная тишина и страдальческий собачий чих.

— Так узнаешь! Тебе понравится. Научишься двигать мышью, и считай всё — занят на несколько ближайших десятков лет.

Что-то гулко падает на чердаке, и извёстка, давно отставшая от потолка, осыпается тонкой струйкой. За мой, мать его, шиворот.

Выдыхаю, передёргиваю лопатками и, осмотревшись, замечаю, что принесённой мной папки, которая в прошлый раз лежала нетронутой на комоде, нигде нет.

Шутливое желание спорить как-то улетучивается.

— Ты пролистал, да?

Пустота отвечает утвердительным шорохом из недр шкафа. Отчего-то грустным, как мне кажется. Только что он буквально был готов отодрать часть оконной рамы, а теперь едва шуршит. Неужто спустя столько лет стало больно? Неужто не стоило?..

— Вспомнил?

Ещё один не шорох, а скрип даже. Совсем тихо. Не вслушивался бы — и не понял бы.

Выдыхаю и, наплевав на грязь, падаю на старую, со стальной спинкой и сетчатым матрасом кровать. Собака тут же оказывается рядом и укладывает свою морду на мои ноги. На автомате почти, не глядя тянусь к чёрному носу и поглаживаю короткую шерсть кончиками пальцев. Смотрю в потолок, привалившись лопатками к тонкой деревянной перегородке, и гляжу на одиноко болтающийся под потолком плафон с местами оплавленным проводом.

— Знаешь, это всё так… Я даже не знаю. Стрёмно? Иронично? Страшно? Может, всё вместе и сразу? Да, скорее всего, так. Вместе. Я постоянно думаю обо всём этом. Об этом божке, который голоден, о том, что кому-то не повезло, а кому-то, напротив, повезло. Повезло встретить тебя или вовремя очухаться и унести ноги. Я хочу сказать, что… — Нужные слова выуживать сложно, приходится цеплять каждое чуть ли не крюком и насилу вытаскивать на поверхность. — Что сейчас уже ничего не поделать. Что… я ничего не могу для тебя сделать, понимаешь? Ты меня вытащил, а всё, что могу сделать я, — это приезжать сюда и разговаривать со стенами, надеясь, что так тебе немного легче. Надеясь, что найдётся способ сделать всё проще.

Пустота игнорирует меня, а если и отвечает, то полной, растворяющейся в пространстве тишиной. Тишиной, которая пугает меня больше упавшего карниза или того, что может запустить в меня стулом. Тишиной, которая оттого и страшная, что её ничем не прошибёшь. Слова так и висят в воздухе и не желают исчезать. Слова, что крутятся раз за разом в моей голове, и чтобы как-то выгнать их оттуда, смыть другими мыслями, начинаю говорить снова:

— Я… та ещё ледышка с вечным пунктиком на личном пространстве. Привык к тому, что вокруг меня постоянно вертится кто-то, обогревает и лезет со своими нежностями, а я только пихаюсь и снисходительно позволяю вот это всё. Нет, не то чтобы осознанно, но… Но не знаю, как ещё попробовать объяснить. — Пытаюсь показать что-то пальцами, как-то обозначить, и понимаю, что дерьмо это всё, дерьмо выходит. Непонятное путаное дерьмо и жестами, и словами, но договорить нужно. Сформулировать хотя бы для самого себя. — И смысл в том, что я так пихался, отстаивал эту свою свободу, что в итоге отстоял.

Поднимаюсь на ноги, ощущая, насколько сильно вдруг стены давят. Будто секунда ещё — и обрушится потолок. Заставляя себя не бежать, дохожу до дверного порога и останавливаюсь, нагнувшись за рюкзаком.

— И знаешь, что я сейчас чувствую? Пустоту. Мне одиноко, Саш. — Пауза, возникшая после его имени, неумышленная. Пауза, возникшая оттого, что я не знаю, хочет ли он, чтобы я вообще звал его по имени. Чтобы звал хоть как-то. Но никак не проявляет своего недовольства, вообще никак не проявляет себя, и я договариваю, не косясь на стоящую за печкой кочергу как на потенциальное оружие: — И порой настолько давит, что я ловлю себя за руку, просто запрещая себе звонить ему.

Сказал. Пусть сам себе. Пусть в пустом доме на отшибе мира. Но сказал. Сказал — и тут же навалилось сверху. Тут же всё, от чего я прятался, упало и начало давить.

Макс скулит и толкает входную дверь, скребёт её, желая как можно скорее оказаться на улице. Открываю ему и, выпустив, задерживаюсь ещё ненадолго. На пару фраз и безмерную прорву покрывшей с ног до головы тоски.

— Я не знаю, как ты протянул столько времени один. Я не знаю, можно ли к этому привыкнуть, и не верю, что ты привык. Я приеду ещё через несколько дней, ладно?

***

Докурил, глядя на непривычно низкую круглобокую луну, окинул взглядом не слишком-то привлекательный вид, что открывается с моего третьего этажа самой что ни на есть типовой пятиэтажки старой застройки, и, не заметив ничего необычного, задвинул лоджию. Ночью температура опускается почти до минуса, и потому, пока курил, продрог. И потому пожалел, что махнул рукой и не накинул куртку.

Макс лежит около старого, ещё от бабушки мне доставшегося дивана, на котором жесть как неудобно спать, если не на кого закинуть руку и вообще прижаться так, чтобы в спину не впивались пружины.

Макс лежит у дивана и настороженно ведёт ухом, когда прохожу мимо него, и даже открывает один глаз. Открывает для того, чтобы убедиться, что всё в порядке, и, почесав нос о лапу, засыпает опять.

Да, без него здесь бы совсем тухло было.

Уже и не представляю, как это — без него.

Поглядев на часы и решив, что сегодня рабочие дела обойдутся как-нибудь без меня, закрываю бук. Приготовив постель, стаскиваю висящее на двери полотенце и, закинув его на плечо, иду в душ.

По обыкновению уже, оставляю дверь приоткрытой, чтобы пёс, потеряв меня, не начал скрестись, и, раздевшись, шагаю в душевую кабину.

У Марата полноценная ванна, я же от своей избавился сразу же, как переехал. Ну её на хрен, столько места и времени.

У Марата вообще много чего полноценного, в отличие от меня. И несмотря на то, что смалодушничал и поступил со мной как мудак, всё-таки хороший. Хотя бы потому, что я сам тот ещё никогда не идущий на уступки придурок. Хотя бы потому, что, наверное, сам взывал бы, если бы мне перепадало только по дежурному поцелую раз в три дня и скривившаяся рожа на попытку обнять под чьим-то взглядом.

Наверное.

Ожесточённо трусь мочалкой и, толком не сполоснувшись, принимаюсь за волосы, крепко зажмурив глаза.

Из головы всё треклятая щётка не идёт. Куртка, демонстративно оставленная на самом видном месте, тоже.

Ну смешно же.

«Вот, посмотри, у меня кто-то был. Тебе же не всё равно? Нет же? Скажи, что нет, ну скажи!»

Смешно… Закусываю губу и ощущаю горький привкус стекающей по лицу мыльной воды. Охуеть как смешно.

Ему не хватало меня.