Силы, которые представляют эти божества в человеческом облике, формируют и мир природы, и нас как природные объекты, поэтому они одновременно и внутри, и вне нас. Приблизиться к ним можно или призывая их, или открывая их в медитации, подобно индусам.

Итак, и шаманы, и материалы священных писаний со всего мира сообщают нам о том, что божество можно понять только так. Энергии, которые насыщают мир, могут рассматриваться как один вариант единственной энергии или как дифференцированные сущности, совпадающие с тем или иным аспектом природы в наших собственных жизнях. Поэтому божества могут быть или всеобщими, или специализироваться на каких-то конкретных функциях.

Индусы обращаются к своим божествам или как к воплощению конкретной стихии огня, ветра или солнечного света, или – как к божеству всеобщему, тотальному. Макс Мюллер обозначил такой способ поклонения особым термином – генотеизм, то есть конкретный бог может восприниматься как представитель всех сущностей во Вселенной. Тогда это будет бог – создатель мира, хотя и не сам главный Создатель, но божество, через которое в этот мир приходят сущности, причастные к его сотворению.

С другой стороны, бога можно воспринимать как то или иное проявление всеобщности. Так оно и происходит со всеми этими греческими богинями. Все греки воспринимали одно божество через призму другого.

Я уже заявлял, что божество или миф – это метафора, прозрачная для трансцендентности. Семьдесят лет размышляя обо всем этом, я наконец открыл этот термин в работе психиатра Карлфрида фон Дюркгейма, последователя Карла Юнга. Божество или миф – это метафора. И вам следует помнить о том, что это – именно метафора, которая прозрачна для трансцендентного. Лишь поняв это, вы сможете оказаться за пределами познаваемого мира.

Ту же самую идею сформулировали для нас представители немецкого романтизма и индусы. Гете говорит: «Все преходящее – лишь намек на что-то еще»,[120] а Ницше к этому добавляет: «Все вечное – это всего лишь символ».[121] Вот так обстоит дело с божествами: они – воплощения, метафорические изображения сил, действующих в нашей жизни в данный момент. В них есть правда жизни – правда наших жизней и нашего отношения к тому, что происходит. Бог, в которого кто-то решается верить, – это выбор тех сил, которые человек считает главными в своей жизни. Человек выбирает тот или иной аспект жизни как возможность представить себе то, что реально для него существует.

В нашем открытом обществе мы можем совершать свой собственный выбор. В традиционном обществе люди могут минимизировать риски, выбирая любую карьеру, и каждая из них будет находиться под покровительством того или иного божества. Потому трудно судить о силах, управляющих человеческой жизнью, и в этом суть выбора Париса: ему нужно было выбрать ту Богиню, которая станет его шакти, ту энергию, которая отражает смысл его жизни. Потому что женские силы в мифах воплощают энергии, простым орудием которых становится мужчина. Как муза, Мать-Богиня или вдохновительница героической жизни, эти богини являются отражениями главной силы, которую воплощает женственность – она та, кто открыт для природы. Природа управляет ее жизнью, но не жизнью мужчины.

Три богини представляют три возможных варианта судьбы Париса, и от его выбора зависит, как будет в ней выстроено взаимоотношение мужского и женского начал. Все богини связаны с определенного рода взаимоотношениями, и, насколько мне известно, не существует изображений богинь или богов без изображения полярностей этого мира.

Парис выбирает Афродиту, и та в награду добывает для него Елену.

Елена была женой Менелая, скорее всего, они оба – бывшие божества Спарты. Существует два аспекта в античной греческой мифологии: один известен по произведениям литераторов после VII–VI вв. до н. э., а другой выражается в местных культах. Когда вы попадаете в Спарту или Беотию, вам встречаются местные культы, которые ассоциируются с местными ритуалами. В так называемой афинской литературной редакции персонажи существуют сами по себе – они оторваны от своих корней и становятся участниками эпического сказания.

Итак, Елену похитили, и Менелай отправляется к своему брату Агамемнону и сообщает: «Этот троянский парень убежал с моей женой!»

Агамемнон ему отвечает: «Так-так, это ему с рук не сойдет, мы ее вернем!» К жене здесь относятся как к собственности. Они собирают армию героев и снаряжают корабли, чтобы идти войной на Трою.

Но никому из героев не хочется идти на войну. Одиссей притворяется психически больным, чтобы откосить от армии. Он только что женился, и у них родился сын, так что он хочет остаться дома.

Но тут Агамемнона осенило: «Что, ты псих, да?» И он кладет маленького Телемаха, сына Одиссея, в борозду перед плугом, когда Одиссей работал в поле. Одиссей останавливается – и игра закончена. Надо идти на войну.

Агамемнон и Одиссей призывают на войну Ахиллеса, потому что без него им не победить.

Но вот незадача: все корабли снаряжены, готовы отплыть в Трою, но ветер стих. Причина в том, что Агамемнон разгневал Артемиду, убив на охоте беременную зайчиху. Калхас, корабельный жрец, советует Агамемнону совершить человеческое жертвоприношение, чтобы задобрить ветер. И Агамемнон отправляет домой весть своей жене, Клитемнестре, чтобы та прислала к нему его младшую дочь Ифигению. И ее приносят в жертву, чтобы ветер снова подул. И конечно, когда Агамемнон возвращается домой с войны, жена его убивает. И разве ее можно в этом упрекнуть?

Рис. 99. Ифигению приносят в жертву (фреска, Рим, Италия, 79 г. до н. э.)

На римском изображении этой сцены (рис. 99) отец Ифигении, Агамемнон, стоит слева и отводит взгляд. А справа стоит жрец, спрашивая: «И что, нам действительно нужно?..»

Сверху изображена Артемида. Мартин Нильсон, один из выдающихся исследователей религий античной Греции, считает, что Артемида была всеобщей Великой Богиней и воплощала силы природы. Когда произошла дифференциация божеств и разделение их функций, Артемида стала богиней природного мира и леса, Матерью всех живых существ. В версии Еврипида, когда Ифигению должны были принести в жертву, Артемида отправила на ее место призрак девушки, а саму Ифигению забрала к себе и сделала жрицей в Тавриде.

В Илиаде говорится о том, что когда Ифигению принесли в жертву, поднялся ветер, и корабли отбыли в Трою.

Ахиллес – герой Илиады, но его не изображают благородным героем – этот титул принадлежит Гектору Троянскому. Греки с одинаковым уважением отзываются и о собственных войсках, и о врагах, описывая их как людей достойных, с состраданием и уважением.

Очень интересный пример подобного отношения описан в эпизоде, когда Одиссей и Диомед захватили в плен троянца по имени Долон. К нему относятся с уважением: славные воины общаются на равных, очень «по-гречески». Это типично для греческих эпосов и трагедий. Эсхил создал свою трагедию Персы лишь несколько лет спустя после того, как сам воевал против персов, и гуманизм, с которым он относится к бывшим противникам, очень характерен для Греции.

Эпосы Гомера относятся примерно к тому же историческому периоду, что и Книга Судей в Библии. Прочтите Книгу Судей, и вы увидите, как израильтяне относятся к своим врагам. Это совершенно другая история.

Гомер начинает Илиаду со слов «Гнев Ахиллеса воспой, Пелеева сына…».[122] На что же Ахиллес разгневался? На то были две причины, и они возникли одна за другой.

Первая касалась прекрасной пленницы Брисеиды. Она принадлежала Ахиллесу, но Агамемнон возжелал ее и решил выкрасть. Как на это отреагировал Ахиллес? Он ушел в свою палатку и отказался выходить из нее и сражаться. Поскольку Ахиллес – герой и великий воитель, битва без него не могла состояться. В конце концов Одиссея послали к нему с уговорами присоединиться к битве. Здесь Одиссей выступает в роли гуру, или учителя. Но герой не выходит сражаться – пока не убили его друга Патрокла, надевшего Ахиллесовы доспехи.