<СССР, 1970-е годы>

Колосья молодой кукурузы резали кожу на животе и за пазухой. Но Вениамину было больно не от этого, а потому что он ехал далеко-далеко позади всех. И ничего с этим не поделаешь. Еще бы! На его совсем детском велосипеде и ехать-то чудно́. Ребята смеялись, издевались, что Вениамин вообще поехал. Они-то готовились серьезно, понимали, стоящее «дело», настоящее: наворовать кукурузы с поля в соседнем колхозе, отдать родителям или старшим братьям, чтоб те важно сказали, мол, молодцы, дело знают. Хоть за воровство сильно ругали, могли даже избить, но если оно приносило пользу, например несколько мешков спелой колхозной кукурузы, это ж совсем другое. Не воровством считалось, а пользой.

Вениамин рано понял и как-то по-особому ощутил эту разницу. Раньше он любил воровать «просто так», пусть какую безделицу, пусть сломанную вещь у кого-нибудь из дома. Правда, всякий раз ему сильно доставалось от бабушки. Но когда Вениамин стянул кусок сыра с прилавка сельмага, то (вот чудеса-то!) она сначала сурово поджала губы, однако потом смягчилась и сказала: «Поди, снеси в холодильник, не то спортится».

После этого он решил воровать только то, за что похвалят.

Вот, например, теперь кукуруза! Добираться до нее было сложно, частью по шоссе, но в основном по проселочной лесной дороге, а по ней детский велосипед отказывался ехать. Но Вениамин представлял выражение лица бабушки, которая, увидев кукурузу, скажет что-нибудь вроде: «Поди, снеси в кладовку-то…» Это помогало.

Только вот мешок! Про него-то Вениамин забыл! Мешка-то не было. Ни мешка, ни тем более рюкзака. Ребята, все постарше, серьезно подготовились. Дрон взял не только рюкзак, но и пару тюков подвязал к раме взрослого велосипеда. Остальные, Максим, Митька и Ромка, изуродованный страшными заплатами на коже, прихватили большие походные рюкзаки.

Место для кукурузы Вениамина в них отсутствовало, даже для одного початка. А если бы оно было, ребята, конечно, заполнили его своей кукурузой. Потому Вениамин затолкал кукурузу куда только мог: за спину, за пазуху, даже в узенькие коротенькие штаны, по три початка в каждую штанину. А что еще ему оставалось?!

И вот теперь, разбухший от кукурузы, он со всей силы крутил педали, боясь потерять из виду дальнюю фигурку Дрона на быстром «Салюте», размазывал слезы по лицу, обдирая лодыжку о цепь. Только и думал: «Хоть бы цепь не соскочила, хоть бы не соскочила…»

Вдруг Вениамин заметил, что Дрон как-то странно петляет. Ужас! Кажется, он все время оборачивается. Чё это? Вениамина ждет?! Не может быть! Дрон его и за пацана-то не считал. Мало того что Вениамин мелкий, так еще и слабак. В футболе и догонялках последний, подтянуться ни разу не мог, так ведь и не из деревенских он толком, раз мамка из города. И правда, слабенький по сравнению с местными. Те к началу лета уже все черные, загорелые, коленки отбиты до красноты, руки намозолены. А Вениамин, что? Ходит отдельно, сторонится. Неразвитые белесые ноги, как будто приделанные не к месту, прячет под штанами даже в жару. Все парни понимают, что стесняется «глист», потому как ни мускулов, ни жил. Так, лягушонок убогий…

Дрон перестал оглядываться и припустил так, что моментально скрылся вдали. В следующий момент Вениамин с ужасом понял почему. Издалека раздался сварливый лай.

«Собаки колхозные!» – обмер он и нажал на детские педали так, что из глаз посыпались не то чтобы слезы, а прямо-таки искры. Куда там! Уже через несколько минут он увидел большущую, лязгающую, изуродованную лишаем пасть тощей дурной суки. Та было рванула к ноге Вениамина, но он так быстро крутил педали, что собака наткнулась на одну, причем больно, сразу заскулила, замедлила бег и принялась возить по морде передней лапой.

Холод испуга сменился жаром. Вениамин попытался еще сильнее припустить, но ноги становились ватными. «Неужто я и правда такой слабый?!» – задавался горьким вопросом он и попробовал сделать последнее усилие. Хотя впереди был лес, что еще хуже. По топкой дороге, местами залитой водой, с огромными колеями от тракторов и грузовиков-лесовозов, велосипед беспомощно скользил и почти не ехал. Значит, собаки догонят. Догонят и порвут.

Тут Вениамин вспомнил про деда, как тот тика́л во время второй ходки. Дед сбивчиво рассказывал, что за ним гнались собаки по тайге, пока он не прыгнул в реку и не оторвался, потому как собаки не захотели забираться в студеную воду.

Влетев в лес, чуть не сломав себе шею о бревно, скрывшееся в высокой траве, Вениамин не поехал по дороге, а направился прямиком вниз, к оврагу, к речке. Туда же неслись облезлая худая сука и большой кобель. «Такой может и ногу перекусить!» – успел подумать Вениамин, прежде чем, путаясь в кустарнике, обдирая руки о заросли, вместе с велосипедом провалился в желтую речку, холодную даже жарким летом. Река была неглубокой, еле-еле доходила до колен, но довольно широкой. На то и расчет. Если собаки на самом деле боятся воды, это может спасти ему жизнь.

Он вышел на самую середину реки, зажмурился, только через щелочки глаз пытался смотреть в ту сторону, откуда должны были спуститься собаки.

Сначала появилась паршивая сука, безумная из-за ушибленной морды, и кубарем слетела в воду.

«Мама! – завыл от страха Вениамин. – Ма-м-ма! – представил, как зверюга раздирает его тело, а здоровенный кобель перекусывает белесые слабые ноги. – Мама! Мама! – отчаянно звал он мать, которая сейчас, в ожидании приговора отца, носила тому скудные передачи в пересыльную тюрьму.

Оказавшись в холодной воде, собака завизжала и, вмиг забыв про Вениамина, бросилась обратно на берег. Мальчик открыл глаза, еще трясясь от всхлипываний, и пошел по центру реки, кое-как волоча за собой никчемный велосипед, утопающий в илистом дне.

Когда Вениамин прошел уже метров десять, на берегу возник кобель. Зверюга вышел на берег медленно, враскачку. Видно, не особенно-то и бежал, никуда не спешил. И так же медленно начал спускаться к воде. «Теперь точно все…» – понял Вениамин, сразу определив, что кабель свое дело знает, воды не боится.

Так оно и получилось. Кобель спокойно вошел в реку и, держа морду над водой, направился к Вениамину, ощетинив загривок, страшно, беззвучно рыча, показывая кривые огромные зубы.

Вениамин затрясся в беззвучном плаче, однако в следующий момент он не почувствовал боли. Справа что-то резко свистнуло, раздался громкий хлопок.

«Ружье!» – догадался подросток и, кое-как открыв болевшие от напряжения веки, увидел, как к нему тянется длинная жилистая сильная рука.

– Перепугался, дитя?

Голос был приятный, непохожий на прочие деревенские, и Вениамин сразу узнал дядю Олега, агронома этого же колхоза, правда, жил он в соседней деревне. Человек странный, не то чтобы даже из города, а даже из Москвы. Местные дядю Олега не любили – чужак, «городской». А слово это приравнивалось к «падла» и употреблялось в очень редких случаях, когда кто-то того самого по-настоящему заслуживал. Дядю Олега не только не любили, но и боялись. Странное сочетание. Про него говорили, мол, «политический». Это означало что-то типа «без Бога в голове», так по-своему понял Вениамин.

Несмотря на всеобщее осуждение, он думал о дяде Олеге очень хорошо. Восхищался, когда тот ходил по «порядку», ни с кем не здороваясь, не подходя к мужикам, чтобы «угоститься, перекурить» или поручкаться. Он просто шел своей дорогой, кивая то в одну сторону, то в другую, с высоты своего необычного для деревни роста. Дядя Олег казался мелкому Вениамину огромным, хоть и был очень худым.

Поэтому сейчас Вениамин с радостью подался в его сильные руки, через все еще прикрытые заплаканные глаза наблюдая, как, поджав хвост, смотрит испуганная сука, как хромает, обезумев от злости и боли, некогда вальяжный кобель.

– Вижу, у тебя и закуска есть? – усмехнулся пышными прокуренными усами спаситель, когда они уже сидели на другом берегу и Вениамин кое-как пришел в себя.