Этот путь, похоже, не очень правильный. Во всяком случае, не путь к Моисею. Вместо того чтобы удаляться ниже, коллектор теперь вел куда-то наверх. Стены были одинаковые, а свет почти отсутствовал. Идти тяжело. Джин, похоже, сильно устала. Да еще и каждое движение давалось с трудом, напоминая, что я давно не разговаривал с Робертом.

– Роб?! – позвал я, достал колбу и поднес к губам. Сначала понюхал. Ничем не пахло, зато я знал, что было внутри. Дистиллят! Настоящий, чистый дистиллят!

Резьба на крышке проворачивалась виток за витком, Роберт просыпался, слышались его первые повизгивания, откуда-то издалека. В такие моменты не надо убирать колбу ото рта, тогда можно смахнуть языком одну маленькую каплю, которая стекает по крышке.

Так я и сделал. Потом осторожно перевернул крышку, и еще одна большая капля упала на язык.

– Только здесь и только сейчас! – заголосил Роб. – Вы видите последние. Я подчеркиваю! Последние капли настоящего, наисвежайшего, чистейшего дистиллята! Вы только подумайте, как он прекрасен! Вы хотите выпить все сразу? И правильно! Это ваше решение! Следуйте за своим решением. Вы – хозяин своей судьбы… – все больше оживлялся он.

– Да, да, да, да! – заголосил я.

– Мистер? – обратился ко мне Роберт, как будто впервые меня видел, даже обидно стало.

– Чего тебе?

– Вы не представляете, как это важно! Важно прямо сейчас! Вы должны сделать выбор, иначе, так сказать, выбор сделает вас! Решайтесь, только здесь и только сейчас!

Я перевернул колбу, сильно прижимая ее к языку, чтобы часть дистиллята полностью прикоснулась к его поверхности, смочила. В голове еще звенела мишура, которую выкрикивал Роберт. Это был не первый раз, когда с этим приходилось бороться. Все время подмывало убрать кончик языка от горлышка колбы, испытать это. Это! Как прохладный, живой, чистый, свежий ручеек дистиллята катится по языку внутрь.

– Нет, нет, нет, только здесь и сейчас, только здесь и сейчас, не отказывайте себе… – я плотно закрутил крышку, и Роберт опять превратился в угрюмого молчуна.

Интересно, почему он может говорить только с открытой крышкой?

– Ну что, дальше? – спросил я у Джин, а сам почувствовал, как стало легко, приятно и очень-очень тепло где-то внутри.

– А то… – согласилась она.

Джин тоже становилась сговорчивее, после того как я выпивал дистиллят. Хотя ее он не интересовал. Видно, просто радовалась, что Робу приходилось быстро заткнуться, едва я плотно закрывал колбу.

И вообще, все не так уж плохо. Признаю, в этом Джин права, хотя она редко бывала права. Но сейчас… Август здесь, с нами, Роб надежно укрыт в кармане, Джин торжественно скрипит. Значит, можно отправляться в путь, на поиски Моисея. Чтобы испытать приказ, увидев его. Большие красные ворота с надписью «Моисей».

– Испытать экстаз, а не приказ, дубина, – все еще веселилась Джин. – Приказ не испытывают, а отдают или, в крайнем случае, исполняют.

– Исполнить приказ, чтобы испытать экстаз. Так, что ли?

– Эхх… – Джин вздохнула.

Она не очень любила, когда я дурачился после дистиллята. Предпочитала, чтобы я шел быстрее, не тратя сил на всякое «не то». Все-таки Джин была протезом, ее можно понять.

<Без географического наименования, 2100-е годы. Новая цивилизация>

Мы носим Пао. Пао носит нас. Мы строим Башню. Башню из Пао.

Пао везде и бывает разным. Светлолетающим, темнолетающим, высоколетающим, крупнолетающим. Есть Яркое Пао, которое мы увидим, когда Башня станет высокой.

Во время темнолетающего Пао на Башне АТ, ОД, УР, УС, ЕР. Непросто им! Вокруг много мелколетающего Пао, его порывы сильны! А мы – ДО, КА, МУ, ИЛ, ЛЮ, ЛА и неповоротливый ФА – висим на Перекладинах.

ЛЮ висит рядом со мной. Я вижу его цвет, светло-коричневый. И еще зеленый. ЛЮ сейчас грустно, зеленый не его цвет.

У каждого свой цвет. Наши цвета разные, но мы похожи.

То, что различно, может быть похожим.

Пао такое. Различное и похожее.

ЛЮ пошел к Башне, и я с ним. Все уроки приводят к Башне.

Мы увидели серо-голубого ЕТ рядом с Подъемным Блоком. Мы пришли.

Подъемный Блок хорошо слушается старого мудрого ЕТ. Поднимать Пао тяжело.

ЕТ дал нам свой привычный урок: если Пао упадет у меня, то Пао все равно упадет.

Во время темнолетающего Пао пласты Пао сильно раскачиваются, удержать их тяжело даже старому мудрому ЕТ.

Пао раскачивает Пао. Но, если Пао раскачивает Пао, что тогда раскачивает Пао?

ЛЮ дал мне свой урок, в котором он знал и не знал, сможем ли мы достроить Башню. Крупнолетающее Пао так высоко!

Я вспомнил урок МА: кто дошел высоко, идет высоко. Еще я вспомнил урок, который когда-то дал мне РЕ: Пао больше – Башня выше.

Не знаю, какие уроки принял ЛЮ, но его светло-коричневый стал прежним.

Мы пошли обратно к Перекладинам, прошли мимо Большой Свечки.

Большая Свечка была здесь всегда, но у нее никогда не было цвета. Она яркая, однако прозрачная. Большая, но не выше высоколетающего Пао. В ней много разных цветов. Но я ни разу не видел ее собственного цвета.

Большая Свечка бывает таких разных цветов, что самих цветов не разобрать.

Что же тогда было с теми, кто здесь ее оставил? Что они делали с такими разными цветами? И какие могут быть в таких цветах уроки?

ЛЮ дал мне мудрый урок: не важно то, что было, если этого не будет.

<Маньчжурия, 1945 год>

«Летеха идет! Шшш-шшш…»

Я услышал шепот солдат. Они стояли втроем, в плотном кругу, раскуривая дикую коноплю. Надо было крикнуть что-то вроде: «А ну вас, сукины дети!» Но не хотелось тратить последние силы. Просто махнул рукой. А когда подошел ближе, они все спрятали.

В кружке справа солдат с широченным подбородком и мелкими красными глазами злорадно улыбался. Видно, уже под мухой. Двое других отвернулись.

«…с такими-то воевать приходится! Жмых да говно, а не люди…» – вспомнились слова деда Матвея.

Сейчас меня больше волновала судьба «маленького человека». Подстреленного косоглазого, как сказал дед Матвей. Японец отличался от других японцев тем, что говорил по-английски и был одет в гражданское. Поэтому мы подумали, что он не простой военный, а шпион. Меня странным образом тянуло к этому человеку. Зачем-то хотелось с ним говорить. О чем?..

Когда добрались до линии фронта, посадили Сато, так звали японца, в отдельный закуток блиндажа, как военнопленного. Ждали приезда капитана, который должен был установить, шпион или нет. Хотя второй вариант, в общем-то, не предполагался.

А пока капитан Подгузов задерживался, японец сидел в сыром блиндаже практически без еды и воды. Поскольку было непонятно, что с ним делать, то и пайка не полагалось. Что тут скажешь? Dura lex sed lex… Закон суров, но это закон – в самом жестоком исполнении.

– Ухи ему отрезать, да домой отпустить, – шутил дед Матвей.

– Почему уши? – удивлялся я.

– Да шобы не бегал тут по степям нашим…

Я хотел было сказать, что тогда нужно ноги отрезать, а не уши, но побоялся, вдруг кто-нибудь услышит, того и гляди выполнит. Потом скажут, мол, товарищ лейтенант сам распорядился.

Запросто. Ситуация в роте с каждым днем хуже. Тут как будто собралось все отрепье, уцелевшее после войны с Германией. Мелкие и жалкие люди. Стоит только перестать их подкармливать – перережут и сожрут друг друга.

– Отпирай, чего стоишь! – крикнул я здоровенному детине, рядовому Захару. Он, если покрепче не скажешь, никогда не сделает или прикинется, что не слышит.

Странно, при всей жестокости Захар часто делился своими посылками из деревни с солдатами, которым ничего не присылали. Он мог забить насмерть кого-нибудь из военнопленных или разбить лицо своему же товарищу просто из-за незначительного спора. Но, когда приходили посылки, садился, по-хозяйски все раскладывал, нарезал, отдавал часть деревенской грубой колбасы, сала и толстых, с палец толщиной, сухарей. Иногда и меня пытался подкармливать.