Начав работу с нижнего зала, выходящего во двор, Кавалер переходил из комнаты в комнату, поднимался с этажа на этаж, просматривал один за другим разные коллекционные предметы (все оказались на месте, ничего не пропало). А по пятам следовали два секретаря-англичанина, Оливер и Смит, записывающие каждое слово Кавалера, а также камердинер Гаетано со свечей и линейкой в руках и мальчик на побегушках, тащивший скамейку. Кавалеру еще никогда не приходилось осматривать свой особняк при таком тусклом освещении. Теперь он казался ему незнакомым, даже чужим, а себя он чувствовал в зависимости от того, какую вещь осматривал и оценивал: то неким подобострастным хранителем музейных ценностей, угрюмым оценщиком раритетов, то благодушно настроенным посланцем заморского деспота — любителя произведений искусства.

Осмотр произвел на него неизгладимое впечатление. Инвентаризация заняла почти целую неделю, поскольку Кавалер отвлекался и тратил немало времени на всякие пустяки. А закончив перепись, удалился в свой рабочий кабинет и целый день расшифровывал и уточнял записи.

Через два месяца, 14 июля 1798 года, он исписал своим небрежным, но вполне разборчивым почерком многие страницы гроссбуха, а закончив писать, закрепил листы в переплет из красной кожи и уложил в ящик письменного стола. В реестре перечислялись все антикварные предметы и ценности, за исключением коллекции вулканических минералов, скелетов рыб и прочих природных редкостей. Здесь было более двухсот картин, в том числе принадлежащих кисти Рафаэля, Тициана, Веронезе, Каналетто, Рубенса, Рембрандта, Ван Дейка, Шардена, Пуссена, множество зарисовок извержения Везувия и четырнадцать портретов жены Кавалера, а также различные вазы и сосуды, статуи, камеи, канделябры, саркофаги и агатовая потолочная люстра. Но те вещи, которые незаконно приобретались у жадных королевских археологов и которые можно было легко опознать, в этом списке вообще не упоминались.

Неаполь замер в ожидании, что французы вот-вот ринутся завоевывать юг полуострова, а Кавалер, которому удалось заранее узнать у гадалки, чем завершится его легкая привилегированная жизнь (совсем не так она кончилась для Помпеев и Геркуланума), поставил точку в инвентаризации своих коллекций и принялся обдумывать, каким образом вывезти из города самые ценные вещи.

Но неожиданно для всех угроза вдруг отступила, так как бесподобный друг Кавалера наголову разбил французский флот, что, по сути дела, сдержало французское вторжение в Италию, начавшееся ровно два года назад, когда они отмечали день рождения героя. Кавалер отдал распоряжение подготовить к отправке в Англию большую часть своих раритетов и антиквариата: в частности, вторую коллекцию античных ваз, более обширную и ценную, чем ту, которую он привез в Лондон в свой первый отпуск и продал Британскому музею. Слуги и доверенные лица тщательно упаковывали отобранные предметы в коробки и большие ящики, приготовив к погрузке на британское судно, отплывающее через несколько дней. Отменять сборы в связи с улучшением политической обстановки было неразумно, поскольку в любой момент могла возникнуть новая угроза французской оккупации или же (что вообще-то еще хуже) мятежа доморощенных республиканцев. «Пусть вазы плывут в Англию на продажу, — решил Кавалер. — Мне нужны деньги». Деньги всегда требуются. Вот в этом-то и состоит оборотная сторона замкнутости коллекционирования, поскольку оно не развивается по восходящей линии, а совершает повторяющиеся обороты. В низшей точке этого цикла, когда предметы распродаются, раздаются и расходятся, коллекционер начинает судорожно собирать новую коллекцию и у него возникает чувство галантности и обходительности. Кавалер утешал себя мыслью о той радости, которую принесет ему новая, еще более обширная коллекция ваз и сосудов.

Он жаждал начать коллекционирование сызнова.

Кавалер стоит на набережной и наблюдает за погрузкой ящиков с ценностями на борт коммерческого парусника «Кэлосес». Наш герой все еще лежит в постели, но чувствует себя лучше. Миссис Кэдоган накормила его мясным бульоном, и теперь он разбирает корреспонденцию и пишет письма, рядом сидит Кавалерша. Своему брату, приходскому пастору, как и их отец, он сообщил о разгроме французов и выразил озабоченность в связи с тем, что его победе особого значения не придают. «Хотя мне и завидуют, но заслуги обязаны признать», — писал он. (Герой ожидал, что за победу под Абукиром ему пожалуют титул виконта.) Жене Фанни он писал еще более откровенные письма с перечислением своих заслуг. Как и супруга Кавалера, которая в письмах Чарлзу на протяжении нескольких лет по простоте душевной продолжала писать о том, как ее повсюду все хвалят, герой сообщал своей жене каждое хвалебное слово, сказанное в его адрес. «Все восхищаются мною. Даже французы отдают мне дань уважения», — хвастался он. Они были очень похожи, израненный и искалеченный герой и жизнерадостная, полная сил замужняя дама — в их поведении, как заметил Кавалер, просматривалось какое-то ребячество, и это задело его за живое.

«Люди идут за мной по улицам толпой и приветствуют, выкрикивая мое имя», — писал герой жене в Англию. Теперь он окончательно выздоровел и встал на ноги. Кавалерша сопровождала его повсюду: и в королевский дворец на переговоры с королем и министрами, и в гавань, где потребовалось уладить недоразумение, возникшее между моряками адмирала и вороватыми неаполитанцами. «Я делаю все периводы нашему знаминитому гостю», — сообщала она Чарлзу. Не переставая восхищаться интересами, взглядами героя на жизнь и на происходящие события. Кроме того, она подружилась со многими его офицерами и передавала ему их озабоченность затянувшейся болезнью глубокоуважаемого командира. Живо интересуясь жизнью молодых корабельных гардемаринов, она проявляла неослабленную материнскую заботу о них, жена Кавалера помогала им писать письма любимым девушкам в Англию и принялась учить Джозию танцевать гавот. Когда тот сказал, что это он тогда, в шлюпке, наложил спасительный жгут на раненую руку своего отчима, она склонилась и поцеловала юноше руку. Жене героя посылала подарки и стихи, прославляющие подвиги ее мужа, когда пришло известие, что его за все заслуги сделали всего-навсего баронетом, пожаловав этот низший титул в иерархии дворянской знати (хотя и положили ежегодное жалованье в размере двух тысяч фунтов стерлингов), то в очередном письме Фанни она написала несколько строк, выражая свое возмущение такой черной неблагодарностью со стороны адмиралтейства. Кавалер тоже не приминул выразить в письме в министерство иностранных дел свой протест по поводу умаления заслуг и третирования героя.

Больше всего им нравилось уединяться втроем. Как-то вечером они устроили в зале для приемов небольшой домашний концерт для героя. Кавалер играл на виолончели, а его супруга пела. Во время коротенького перерыва герой вспылил по какому-то поводу и возмутился нерешительностью неаполитанского короля. Кавалер сразу же принялся успокаивать его, а Кавалерша сидела и молча смотрела на мужчин с чувством глубокой радости. «От этих людей нельзя ожидать, чтобы они исправились», — заметил Кавалер. «Ради Бога, их нужно заставить понять всю глубину катастрофы, которая ожидает их!» — воскликнул герой, энергично жестикулируя левой рукой, культя правой заметно дергалась в пустом рукаве, что частенько бывало у него в минуту сильного душевного волнения.

Кавалерша нежно посмотрела на мужа, а тот продолжал вкратце объяснять причину, почему его величество, к прискорбию, недостаточно умственно развит. Она пристально посмотрела на героя, и ее взгляд подействовал на него благотворно. Затем они вышли на террасу полюбоваться Везувием, который в ту минуту был удивительно спокоен. На террасе Кавалер стоял посередине, а они по бокам, будто двое его взрослых детей, им так подходила эта роль. Но иногда женщина оказывалась в центре, а герой (он был пониже ее) — слева, и она ощущала тепло, идущее от его культи. Любуясь вулканом, Кавалер рассказывал адмиралу о некоторых местных предрассудках, связанных с этой горой.