— Позвольте-ка мне взглянуть на карту, — потребовал Кавалер.

Да это был Чарлз. Он сидел верхом на лошади, без шляпы, длинные волосы ниспадали ему на плечи, одет в простую тунику и короткую мантию и перед собой держал кубок, или вазу, будто предлагая кому-то стоящему впереди. Внимательно рассмотрев карту, Кавалер вернул ее Эфросине.

— Не могу представить, кто бы это мог быть, — сказал он.

Она лишь насмешливо глянула на него.

— Может, попробуете вынуть еще одну карту? Вы все же не верите мне. Но ведь карты не врут. Вот смотрите сами, как я тщательно тасую.

Кавалер вытянул еще одну карту.

— Поразительно! — вскричала Эфросина. — Никогда в жизни при гадании никому не удавалось вытащить подряд четыре карты одной и той же масти!

На этой карте был нарисован молодой человек, идущий по дорожке и сосредоточенно смотревший на большой сосуд, который он нес в левой руке и поддерживал ладонью правой. Сосуд или кубок был прикрыт полою его короткой мантии, будто молодой человек что-то прячет и не хочет показывать. Из-под короткой туники видны бедра и выпуклости гениталий.

— Валет кубков, — торжественно объявила Эфросина. — Он восторженный, поэтический юноша, склонен к размышлению и изучению наук… умеет ценить красоту, но, возможно, недостаточно… хочет стать художником… другой молодой родственник… Ясно не различаю, но полагаю, он друг вашей жены… который будет…

Кавалер нетерпеливо махнул рукой и попросил:

— Покажите мне еще что-нибудь. Мне любопытны все ваши фокусы.

— Возьмите еще одну карту, милорд.

— Как, еще одну?

Нарочито вздохнув, он протянул руку и вытащил очередную карту, последнюю.

— Ага, эта для меня! — воскликнула Эфросина. — Но и для вас тоже. Вот удача-то!

— Надеюсь, что это не новый член семейства кубков.

Она улыбнулась, покачала головой и, держа карту в руках, сказала:

— Разве его превосходительство не признали светловолосого юношу, несущего на ремне через плечо синюю кожаную сумку и сачок для ловли бабочек?

Кавалер ничего не ответил.

— Разве его превосходительство не видит, что юноша идет прямо к пропасти?

— К пропасти?

— Но ничего страшного нет, — продолжала она, — поскольку юноша бессмертен.

— Я не знаю того, о ком вы говорите. Кто он такой?

— Несмышленыш.

— Но кто же этот несмышленыш? — вскричал в возбуждении Кавалер.

Из темного угла комнаты выступил одноглазый мальчуган.

— Мой сын, милорд.

Другой визит к Эфросине. Во время этого визита она сказала Кавалеру, что может загипнотизировать его, но не уверена, как он воспримет такое предложение. Ведь его превосходительство желает видеть то, что уже видит.

Ему пришлось настоятельно просить гадалку, чтобы она все же загипнотизировала его. И вот все свечи потушены, горит лишь одна для жертвоприношений. Мальчик Пумо приносит специальный напиток. Выпив, Кавалер спокойно откинулся на спинку плетеного стула.

— Я ничего не вижу, — сказал он.

— Закройте глаза, милорд.

И он поплыл, не в силах сопротивляться вялости, которая охватила все его естество. Он перестал сдерживать свои эмоции, открыл шлюзы, позволив кораблю видения выйти на просторы свободного плавания.

— Откройте глаза…

Комната куда-то исчезла. В питье, должно быть, был подмешан опий, отчего Кавалер увидел, что находится в гигантской темнице, гроте или пещере. Мерцают какие-то неясные образы. Стены темницы похожи на стенки того стеклянного куба, который гадалка показывала во время первого сеанса, их молочная белизна чем-то напоминает цвет кожи пухлых рук короля. На одной стене он заметил толпу танцующих фигур.

— Видите ли вы свою мать? — раздался голос Эфросины. — Люди всегда различают своих матерей.

— Да нет, матери своей я не вижу, — ответил Кавалер, протирая глаза.

— А вулкан видите?

Он стал прислушиваться к слабому шипению и едва различимому грохотанью. Затем уловил шелест, который издают при движении близко стоящие танцоры. И шелест, и движения навевают подавленность и тоску.

— Вижу огонь, — произнес Кавалер.

Огонь ему хотелось увидеть. Но он тут же заметил темнеющую, срезанную вершину горы, о чем говорила гадалка. Гора казалась погребенной под своими же обломками. На мгновение она показалась снова. И впоследствии ему очень хотелось забыть увиденное — ведь это было ужасное будущее. Залив без рыбы, без купающихся ребятишек, гора без курящегося над ее вершиной дымка. Жалкая огромная груда тлеющего угля.

— Так что же случилось с прекрасным миром?! — вскричал Кавалер и опустил голову перед свечой, стоящей на столе, словно намереваясь зажечь ее снова.

Маркиз де Сад писал как-то, что Италия — он был там в 1776 году и встречался с Кавалером накануне его отъезда в очередной отпуск — «самая прекрасная страна на свете, населенная самым невежественным в мире народом». Счастлив иностранец, который, немало побродив по свету, переезжая из одной страны в другую, набирается новых впечатлений, переосмысливает их, с тем чтобы в конечном счете они превратились в ностальгические воспоминания о путешествиях.

Привлекательна каждая страна, интересен каждый народ.

Спустя четыре года после первого отпуска Кавалер и Кэтрин снова приехали в Англию и провели там почти целый год. Хотя к тому времени для всех стала еще более очевидной малозначимость его дипломатического поста (министр иностранных дел только и занимался проблемами мятежа в американских колониях и вопросами соперничества с Францией), все же вклад Кавалера в науку и авторитет как знатока и ценителя искусств получили всеобщее признание и достойную оценку. Кавалер стал своеобразным символом, словно звезда и красная лента рыцаря ордена Бани, которые он надел, когда позировал живописцу сэру Джошуа Рейнолдсу[14]. На портрете Кавалера легко узнать по предметам его увлечений. Он изображен сидящим у открытого окна, вдали виден Везувий с тонкой, вьющейся над вершиной струйкой дыма. Икры ног Кавалера туго обтянуты белыми чулками, а на коленях лежит открытая книга, в которой он описал свою коллекцию древних сосудов.

Будучи на приемах, аукционах, которые он посещал вместе с Чарлзом, или же в театре Кавалер изредка вспоминал вулкан. Как там бурлит внутри его в данную минуту. Он представлял себе, как разгорались бы у него щеки и участился пульс при трудном восхождении на гору и наблюдении за выплескивающейся лавой. Он вспоминал залив, на берегу которого валялись огромные камни и валуны, кривые пустынные улочки города. На приемах обычно интересовались его впечатлениями о вулкане или о Неаполе. Ему было интересно сознавать, что вот он сейчас здесь, а в мыслях — там. В Англии никто и не догадывается, что Везувий может вызывать катастрофы (понимая под катастрофами исключительно холодные зимы, когда даже Темза замерзала и покрывалась льдом), конечно же, несравнимые с такими потрясениями, как свержение монархии или ликвидация палаты лордов.

Где же он сейчас находится? Ах да, в Лондоне. Вместе с друзьями, с которыми можно встречаться, с картинами, которые можно купить, с вазами, которые он опять привез на продажу, с заметками и отчетами о последних извержениях — их Кавалер зачитает в Королевском научном обществе. Здесь он может получить аудиенцию в Виндзоре, позавтракать с родственниками и побывать в родовом имении Кэтрин в Уэльсе. Со времени последнего приезда на родине мало что изменилось. Все по-прежнему. Только астматическая болезнь жены обострилась еще больше. Друзья Кавалера, похоже, свыклись с его отсутствием. Никто не обсуждал его худощавый, загорелый, моложавый вид. Ему выражали поздравления по поводу того, что он занимает завидно высокое положение и служит в теплых, солнечных краях, где каждый мечтает побывать. А как хорошо, что местный климат благотворно сказывается на здоровье дорогой Кэтрин… Кавалер, по сути дела, стал эмигрантом, человеком, покинувшим родину. Он нужен и важен лишь из-за своего поста там, в Неаполе. Друзья упрекали Кавалера в излишней беспечности и ненужном риске. (Ими это так истолковывалось.) Ну ладно, собирай в этой сказочной стране сокровища, редкостные вещи и вези их сюда, говорили они, но зачем так рисковать жизнью, увлекаясь изучением вулкана. Помни же судьбу Плиния Старшего.