— Что? — фотограф рассеянно смотрел перед собой, рисуя в воображении картины мечущегося в лихорадке Эйдана. — Да, конечно, спрашивай.

Чемберз помолчал немного, не решаясь озвучить то, что так беспокоило его в последние несколько дней. Но, если дело зашло так далеко, если он прав в своих догадках по поводу О’Гормана… Чертов ирландец, даже, когда не хотел, с невероятной легкостью влюблял в себя, а Дин слишком восторженно отзывался о своей фотомодели последнее время. Имя Тернера не сходило с его губ и это заставило Ника задуматься о том, что, возможно, отношение О’Гормана к ирландцу перестало быть чисто профессиональным. Эйд зацепил его. Ох, неужели новозеландец каким-то образом намекнул об этом Эйду? Ведь недаром Тернер звонил ему со странным вопросом. Ошибка, Дин. Это большая ошибка. Наконец, он выдавил:

— Эйдан тебе нравится?

— Да, он мне нравится и… — Дин запнулся, — Погоди, в каком смысле? Что ты имеешь в виду?

— Ты понял меня, Дино…

— Черт, — фотограф вздохнул, мысленно поблагодарив бога за то, что Ник — гей, и ему можно открыться, не опасаясь быть осмеянным, — Не думал, что когда-нибудь скажу такое, но… да, Ник. Я… вот дерьмо! Жизнь все еще преподносит сюрпризы…

— Ты влюбился?

— Не знаю, не уверен, слишком мало времени прошло, мы едва знакомы, но… я думаю о нем постоянно! Вот, черт!

— Раз не уверен, тогда оставь Тернера, пока не поздно. Дин, тебе тридцать семь лет, ты взрослый, можно сказать состоявшийся и успешный человек. Тем более, извини, что напоминаю, ты не так давно уже пережил трагедию. А Тернер, Дино… он — неуправляемый мальчишка, и останется таким навсегда. Оставь его. Пока он не вынул из тебя всю душу. Он это умеет, Дино.

— Не могу, — тихо ответил О’Горман. — Как и ты не смог. Дай мне его адрес, Ник.

Эйдан жил в Луишеме — одном из самых дешевых районов Лондона. Сюда редко заглядывали туристы. Да и смотреть-то, в общем, тут было не на что. Чем мог привлечь этот район туриста, избалованного красотами великого города? Обшарпанными домами, разрисованными граффити? Грязью на улицах, не говоря уже о подворотнях, напоминающих отстойники? Или мрачными, подозрительными лицами разношерстной публики, проживающей здесь? Луишем — полунищий спальный район, дающий пристанище разному сброду, начиная с молодых, и изначально не самых благополучных семей, не имеющих достатка, заканчивая криминальными воротилами. Ничего удивительного, что Эйдан так упорно отказывался от предложений забирать его из дома и привозить обратно. Он, наверняка, смущался того места, в котором жил.

Дин стоял у дверей, не решаясь нажать на кнопку звонка. Он набирал номер актера еще пару раз перед тем, как приехать к нему домой. Но Эйдан так и не взял трубку.

«Не мог он так тяжело заболеть, — подумал Дин, дотрагиваясь до кнопки и снова убирая руку, — Господи, а, если Ник прав? Разве мне нужна эта головная боль?»

Нужна, решил он и вдавил палец в звонок. Никакого звука не последовало и он, нахмурившись, повернул ручку. Дверь оказалась не заперта. С замирающим сердцем, О’Горман вошел в квартиру.

Жилище Эйдана представляло собой типичную холостяцкую нору, скромно, но со вкусом обставленную и погруженную в полумрак, благодаря тяжелым плотным шторам, закрывающим окна. Беспорядок немного покоробил Дина, привыкшего видеть все вещи на своих местах и, возможно, слишком болезненно реагирующего на любые проявления грязи в доме. Хоть он и творческая личность, но жить в свинарнике Дин себе никогда не позволял.

— Эйд! — позвал он, осматриваясь, переступая через стопку старых журналов, с лежащей на ней открытой коробкой с остатками пиццы. В ответ — тишина.

— Эйд!

Дверь в соседнюю комнату тихонько скрипнула и Дин вздрогнул. С гулко бьющимся сердцем, он подошел и толкнул ее.

Запах перегара ударил в нос тяжелым молотом и заставил фотографа скривиться.

Тернер спал на животе, уткнувшись в подушку и обхватив ее руками. Он был в той же одежде, что и вчера, с одним лишь отличием — рубашка и джинсы были заляпаны грязью. Дин подошел к окну, раздвинул шторы, поднял раму, впуская свежий воздух, и повернулся к кровати, сложив руки на груди. Яркий свет залил комнату и Тернер, глухо застонав, постарался еще глубже зарыться носом в спасительную темноту.

— Эйдан!

Взъерошенное воронье гнездо зашевелилось, и Тернер приподнял голову, уставившись на фотографа опухшими, пустыми глазами. И сразу зажмурился. Подождал немного, снова посмотрел на О’Гормана. Проделав это несколько раз — то жмурясь, то распахивая красные, воспаленные веки — и убедившись, что перед ним не галлюцинация, Эйдан хрипло спросил:

— Как ты сюда попал?

— Через дверь, — сухо ответил Дин, — Она была не заперта.

— А… — Тернер, сев на постели, взъерошил и без того торчащие в разные стороны волосы. Голова гудела, его мутило и, вдобавок ко всем «прелестям» похмелья, жутко саднило горло, — Черт… ничего не помню…

— Неужели? Не помнишь, под каким забором валялся? Не помнишь, что сегодня съемка? Я с утра обрываю твой телефон, а ты… — Дин почувствовал, как в нем закипает ярость.

Какой же он наивный дурак, убеждающий себя в том, что Эйдан заболел, не желающий верить в то, что актер снова мог сорваться! Накупил кучу лекарств и примчался к нему. Идиот! Нет, Тернер не заболел, он просто-напросто не выздоравливал.

— Дино, я, правда, ничего не помню… — промямлил ирландец, разглядывая свою грязную одежду, проверяя карманы, — Черт… я, кажется, потерял мобильник…

— Не «Дино», а — мистер О’Горман! — рявкнул Дин, — Будьте любезны проявлять хоть какое-то уважение к бывшему работодателю, мистер Тернер!

Эйдан сжался, втянув голову в плечи, с ужасом и удивлением глядя на разъяренного фотографа.

— Бывшему?.. — пролепетал он, игнорируя требование О’Гормана называть его на «вы», — Дино, нет… прости, пожалуйста. Это больше не повторится…

— Вспомните нашу договоренность, мистер Тернер. Работая со мной, вы в глухой завязке. Нет — разбегаемся!

— Прости…

Дин подошел к кровати и чуть склонился, сверля Тернера глазами, ставшими в ярости ярко-голубыми.

— Прощу один раз, потом второй. Потом пойдет, как по накатанной дорожке. Нет, Эйдан. Я не Ник, я не собираюсь с тобой возиться, постоянно прощая неуважение к себе. Я… — он замолчал и нахмурился, рассматривая опухшее, со следами от смятой подушки лицо, потом протянул руку и провел большим пальцем по легкой небритости под идеальным носом актера. — Что это?

— Н… не знаю, — похолодев от тона, каким был задан вопрос, Эйдан непонимающе глядел на О’Гормана.

Дин лизнул палец и его глаза превратились в две узкие щелочки. Тернер был готов умереть на месте, только бы не видеть такого презрения в его взгляде.

— Это кокс, Эйдан…

Лицо Тернера вытянулось. Не обращая внимания на стучащую в висках боль, он вскочил на ноги и подлетел к комоду, уставившись в зеркало на свою помятую рожу. Небритость под носом была едва заметно припорошена чем-то белым.

— Нет. Не может быть, — простонал парень, замотал головой и повернулся к О’Горману. — Дино…

Дин не смотрел на него. Отвернувшись, он подставил лицо легкому ветерку, залетающему в открытое окно, и молчал.

Закрыв лицо руками, Тернер привалился к комоду.

— Ты прав. Нечего со мной возиться. Я — конченный мудак, которому плевать на все…

— Эйд, что ты с собой творишь? — спросил, не оборачиваясь, Дин, — Ты совсем с ума сошел? Мешаешь кокс с алкоголем?! Ты понимаешь, что уже плотно сидишь в деревянной лодчонке, насквозь прогнившей, провонявшей дешевым виски, несущейся навстречу, если повезет, то к Господу?.. А теперь еще и наркота, Эйд? Ты же вбиваешь гвозди в крышку своего гроба быстрее любого гробовщика. Ты…

Он повернулся. Тернера в комнате не было.

Хлопнула дверь в ванную, щелкнул закрывшийся замок, а сердце Дина, сделав в груди сальто, забилось где-то в горле. Подлетев к двери, он дернул ручку.

— Открой! Слышишь, Эйдан? Блять, немедленно открой!