Опустившись на кровать, Эйдан потянулся к плюшевому медведю и перекинул его на кушетку.

— Маленький еще, — пробормотал он, скинул футболку и откинулся на спину, предоставив фотографу возможность осторожно стянуть с себя мягкие домашние штаны вместе с бельем.

— Черт… какой же ты красивый, — прошептал О’Горман, не веря тому, что столь желанное тело сейчас будет принадлежать ему целиком и полностью.

Он склонился над ним, провел носом по дорожке темных волос, вдыхая терпкий аромат горящей желанием кожи, поцеловал в плоский, подрагивающий живот, поднялся выше, к возбужденным горошинкам сосков и, чуть прикусывая, обласкал их языком. Сжимая руками гибкое тело, он наслаждался каждой выпуклостью налитых мышц, перекатывающихся под его ладонями. Совсем так, как он мечтал. Даже лучше…

Эйдан прерывисто дышал, запустив руки в светлые волосы, вздрагивая от каждого поцелуя.

— Дино, пожалуйста… не тяни…

Дин оторвался от его шеи и растерянно посмотрел затуманенными глазами.

— Ты хочешь, чтобы я?.. А… как?

— О-о! За что мне это? — застонал ирландец и развел в стороны ноги, — Наверное, как-то так! Как девочку. По-другому, из-за этой гребанной ноги пока не получится! Так что поздравляю, ты — первый!

— А я думал…

— Ты слишком много думаешь, — перебил Тернер, обхватывая его рукой, привлекая к себе, стягивая с него боксеры, — Я же совсем не против. Я хочу этого, неужели ты не видишь? И… ты же предоставишь мне потом возможность отомстить тебе?..

Он хитро сверкнул глазами и впился в мягкие губы долгим поцелуем, подталкивая Дина, вынуждая его лечь на себя. О’Горман тихо застонал, когда их возбужденные тела соприкоснулись. Это было необычное и очень яркое ощущение. Рука Эйдана скользнула вниз, обхватила вместе их члены и плавно задвигалась.

— Боже… — выдохнул фотограф, целуя припухшие губы, — Боже, Эйд…

Ирландец чуть улыбнулся, жмурясь, словно кот.

— Необычно и охренительно… черт возьми… — он задохнулся от удовольствия, не прекращая ласкать их обоих, то нежно, то сильно сжимая и поглаживая горячую плоть. Потом его рука выпустила их и спустилась чуть ниже. Взяв в ладонь яички Дина и слегка сжав их, он шепотом спросил:

— Хочешь меня?

Новозеландец ахнул и, закусив губы, кивнул.

— Давай, я — твой, — Эйдан убрал руку и чуть приподнял бедра.

Прерывисто дыша, О’Горман поудобнее устроился и… замер.

— Эйд… мы кое-что забыли, — виновато произнес Дин, понимая, что второй раз слегка обламывает их общее возбуждение, — Мы забыли про смазку…

— Ч-черт…

Эйдан закатил глаза. Все происходящее начало напоминать ему его первый раз, когда сначала он не мог расстегнуть на девушке лифчик, потея и чертыхаясь, возясь непослушными пальцами с застежкой, а потом, в самый ответственный момент вспомнил, что не надел презерватив, и очень долго его искал.

— Можно использовать масло, — процедил он сквозь зубы.

— Какое?

— Ну, не сливочное же! — зашипел Тернер, — Ты издеваешься, что ли?

Не ответив, Дин выскочил из постели и полетел на кухню. Схватив первую попавшуюся под руку бутылку, лишь мельком глянув на этикетку, чтобы убедиться, что это именно масло, а не что-нибудь другое, он вернулся в комнату.

Эйдан тихо кис в беззвучном смехе.

— Ты чего? — спросил Дин, ложась рядом.

Эйдан хрюкнул и затрясся еще больше. Новозеландец с недоумением смотрел на него. Да, уж… Какой-то странный получается у них первый раз.

— Я… я просто представил, что было бы, если бы Мюренн не уехала! Ой, не могу! — Тернер застонал от смеха, — Представь, заходит она на кухню, а там — ты в неглиже и полной боевой готовности, выбираешь, каким бы маслом смазать задницу ее любимого внука, чтобы ему не было больно! «Что случилось, Дин? Ты собрался пожарить блинчиков на ночь глядя? О, нет, Мюренн, что вы! Блинчики на ночь — очень вредно! Я собрался пожарить вашего внука!»

Изобразив разными голосами диалог Дина и своей бабушки, Эйдан захохотал в голос.

— Ничего я не выбирал… только убедился, что взял именно масло, а не… ну, не знаю… — ляпнул О’Горман и ирландец зашелся окончательно.

— Например, скипидар! Хотя, откуда на кухне скипидар? Спасибо, Дино! Представляю, что бы со мной было!

Фотограф, глядя на него улыбнулся, а вообразив себе все эти картины, прыснул. Минут пять они не могли успокоиться, заходясь в истерическом смехе. Наконец, Тернер перестал смеяться и, отдышавшись, повернулся к другу. Приподнявшись на локте, с хитрой улыбкой глядя в голубые глаза, он вытянул из его руки бутылку и отвинтил крышку.

— Ну, что? Ты собираешься жарить меня? Или так и будем ржать всю ночь? — он посмотрел на этикетку, — Ммм… оливковое! Да ты гурман…

— Эйдан! Я думал ты романтик, а ты — пошляк! — усмехнувшись, сказал Дин.

— Еще какой, — согласился Тернер, взял его руку и капнул на раскрытую ладонь немного масла. — Я очень прошу тебя, отключи мозги. Полностью.

— Постараюсь, — ответил Дин, опрокидывая его, приникая к горячему телу, целуя приоткрытые губы.

Подготавливая Эйдана, он действовал очень осторожно, отчаянно боясь сделать ему больно. Бережно растягивая незнакомое с подобными ласками тело, он нежно целовал мягкие губы, собирая с них легкие стоны, и заглядывал в прикрытые глаза. Ирландец оглаживал его плечи, проводил по коже коротко остриженными ногтями, с готовностью отвечая на поцелуи, ощутимо и очень страстно покусывая его губы. И дрожа от желания.

— Кажется, я готов, — задыхаясь, прошептал Тернер и шевельнул бедрами, освобождаясь от ласкающих пальцев. — Хочу тебя…

Он просунул между их телами руку и, обхватив член Дина, направил его.

— О, господи… — выдохнул фотограф, толкнувшись и встретив сопротивление.

Но Эйдан тут же постарался расслабиться. Он плавно подался навстречу, принимая, обволакивая, сжимая жарким телом. Еле слышно охнув, он закусил губу, поморщившись от малоприятных ощущений. Дин тут же попытался отстраниться, но ирландец не позволил, прижав сильными руками к себе, замотав головой и выгнувшись.

— Я люблю тебя, Эйдан. Люблю тебя, — голос О’Гормана сорвался.

Медленно и неглубоко двигаясь, давая возможность привыкнуть к себе, он целовал его шею, лицо, глаза, в которых поблескивали слезы.

— Тебе больно…

— Нет, — ответил Эйдан, приникая к его губам, — Нет. Мне хорошо. Я люблю тебя, Дино…

С этими словами, он крепко обнял друга, резко двинул бедрами, раскрываясь полностью. Дин зарылся лицом в темные кудряшки, пытаясь удержать рвущийся из груди полустон-полувскрик и не смог. Почти прокричав его имя, потеряв остатки разума, он схватил Эйдана за запястья, вжал их в подушку и позволил себе толкнуться еще глубже и сильнее. Эйдан протяжно застонал.

— Я люблю тебя… ох, Эйд… ты… чертов ирландец… я люблю тебя…

Дин мощными и быстрыми толчками входил в любимого, такого горячего и тесного, теряя голову от звука соприкосновения их взмокших тел. А Эйдан жмурился, запрокинув голову, захлебываясь адской смесью наслаждения и боли. Его плоть, зажатая между животами горела и пульсировала, готовая к разрядке.

— Я… уже… — задыхаясь, прошептал ирландец и задрожал. Высвободив руки и прогнувшись, он впился ногтями в ягодицы фотографа, — Ох, Дино!..

Дин почувствовал, как между их телами разлилась горячая влага. Это оказалось крышесносным ощущением, и он с громким стоном кончил вслед за Эйданом, упал ему на грудь и замер. Переждав фейерверк, взрывающийся перед глазами, новозеландец пробормотал:

— Эйд… это было…

— Охренительно… — закончил за него Тернер, дыша так, словно только что пробежал, как минимум, стометровку, — Никогда бы не подумал, что можно испытать такое… такое…

Он явно не мог подобрать нужного слова.

— Удовольствие? — улыбнулся О’Горман, откидывая черную прядку, зацепившуюся за длинные ресницы.

— Наслаждение. Смесь боли и наслаждения. Это что-то… — прошептал ирландец и чуть усмехнулся, — Только не подумай, что я мазохист. Надеюсь, что так больно было только в первый раз. Ну, а тебе как?