— Неправильно, — подсказал Эйдан.

— Да, — Мюренн кивнула, присела на стул и посмотрела на него, — Но я всегда считала, что любовь прекрасна во всех ее проявлениях, и поэтому я все же постараюсь тебя понять. Я постараюсь принять этот факт… Но только, Эйдан, ты должен сам быть уверен в том, что это любовь, а не похоть или простое любопытство, или чувство благодарности, что еще хуже, потому что в какой-то момент ты можешь опомниться и понять, что совершил ошибку, а отступать — значит больно ранить и себя, и другого человека.

Тернер покачал головой.

— Я уверен, Мюренн. Теперь — уверен.

— Тогда скажи ему об этом. Не стоит скрывать и мучиться. Объяснись с ним. Что бы ни случилось, тебе станет легче, вот увидишь.

— Как объясниться? Ох, ба… я даже представить боюсь его реакцию!

— Не знаю, огонек. Это уж ты сам должен придумать, найти к нему подход. Увы, я плохой советчик м-м… в таких делах.

— Черт, не представляю, что делать… Сказать в лоб? Ладно, если после этого он просто съездит мне по морде, но, если оставит… Ведь, насколько я знаю, у него никогда не было подобных связей, — ирландец тяжело вздохнул и запустил пальцы в растрепанные волосы, — Но, в то же время, мне кажется, что мы стали очень близки… ох, наверное, мне просто хочется, чтобы так было…

— Чтобы это узнать, стоит сначала попытаться. Иначе — не получится, — Мюрен с улыбкой смотрела на него, не собираясь выдавать фотографа. Мальчики сами должны во всем разобраться.

Эйдан кивнул и задумчиво уставился в окно.

Дин вернулся с пакетом таблеток и полный решимости объясниться с Тернером, сказать ему все, и будь что будет. Хватит. Пора расставить все точки над «i».

Ирландец сидел на кухне, потягивая горячий кофе, с явным наслаждением дымя запрещенной Мюренн сигаретой.

— Ты вовремя, я как раз сварил кофе. Наливай, — он кивнул на кофейник и солнечно улыбнулся, — Или за тобой поухаживать?

Фотограф бросил пакет с лекарствами на стол.

— Спасибо, я сам, — он покосился на сигарету, — Тебе разрешили курить в доме?

— Ага, — Эйдан сладко затянулся, — В беспомощности есть свои прелести, не находишь?

— Не знаю, — О’Горман пожал плечами. — Эйдан, слушай…

— Ты умеешь работать на гончарном круге? — перебил его Тернер.

Дин ошалело захлопал глазами. Какой еще гончарный круг?! Он хочет выяснить отношения, а не болтать о какой-то ерунде! Но ирландец смотрел на него таким умоляюще-вопросительным взглядом «а-ля щенок», что растерявшийся О’Горман пробормотал:

— Что?.. Нет, не умею.

— Хочешь, научу? — не дав опомниться новозеландцу, Эйдан поднялся и поковылял к выходу, бросив через плечо: — Давай, пей кофе и тащи свою задницу в мастерскую.

— Эйд, подожди, — Дин совсем обалдел, — А как же Мюренн? Это же ее территория — она не рассердится на вторжение?

Тернер обернулся.

— Мюренн здесь нет. Она отправилась к своим подругам, играть в бридж. И не волнуйся, я спросил разрешения.

Дин медленно пил кофе, стоя на крыльце, затягиваясь сигаретой и пытаясь понять, что происходит. Эйдан как-то странно себя вел. Возможно, он услышал его признание ночью и просто сделал вид, что спит. И теперь решил приколоться над ним? Новозеландец никак не мог поверить в сказанное Мюренн.

«Разберемся. Хватит тянуть кота за яйца», — решил он, направляясь в мастерскую.

Эйдан успел замесить глину и ждал его, сидя на одном из больших садовых горшков, прислонившись к прохладной стене, дымя очередной сигаретой. Улыбнувшись, он указал Дину на скамейку, стоящую напротив круга.

— Садись и раскручивай. Уж, извини, друг, у меня никак не получится, — Тернер пошевелил забинтованной ногой, поднялся и, прихрамывая, подошел к нему, — Садись, здесь ничто не кусается. Даже я.

Это было забавно, даже весело. Они ухохатывались над бесформенными «произведениями» Дина, придумывая им названия или цели, для которых они могли бы послужить.

— Оу! Шикарный ночной горшок для леприкона, Дино! Может, он даже кинет для тебя золотую монетку. Хотя, нет. На золотую это не тянет, от силы — медный грош! О! А это похоже на беззубый рот моего двоюродного дедушки, покой его праху. Дин, не пытайся изобразить зубы! Я же сказал — у него их не было! А свою вставную челюсть он на дух не переносил! Она вечно пылилась на полочке в ванной, розовая такая…

— Фу! Прекрати, Эйд! И не издевайся! Я стараюсь!

Они ржали, как сумасшедшие, каждый раз сминая получившуюся нелепицу, опять раскручивая податливый комок мокрой глины и делая очередную попытку. Но ничего толкового не выходило. У новозеландца начало покалывать в боку от хохота, когда Эйдан поднялся с маленького стульчика и встал у него за спиной.

— Знаешь, Дин, в мои планы никак не входит умереть от смеха. — Он оперся о здоровое колено, поставив его на свободный кусочек скамейки и прижав к бедру О’Гормана, и склонился через его плечо. — Давай попробуем вместе. Раскручивай…

Эйдан взял его руки в свои.

Дин смотрел, как мокрая глина медленно, но верно, начинает приобретать четкие очертания то ли вазочки, то ли узкого горшочка. Он смотрел на то, как руки Эйдана, вместе с его руками, мягко и плавно скользят по податливому материалу, надавливая, сглаживая неровности, и сердце его затрепетало, пропустило один удар, а потом бешено заколотилось, норовя выскочить из груди, заставляя кровь стучать глухим набатом в висках. И такие же частые удары он чувствовал в груди Эйда, привалившегося к его спине, ощущал тепло и тяжесть его тела и почти задыхался от непреодолимого желания сжать Тернера в объятиях и не отпускать. Никогда. Так и сидеть до скончания времен, прижимая к себе, прислушиваясь к биению его сердца, вдыхая пряный аромат разгоряченной кожи и шелковистых волос. С губ Дина сорвался беззвучный стон, и он прикрыл глаза. Это сумасшествие.

Неожиданно ирландец шумно вдохнул и остановился. Помедлив несколько секунд, словно на что-то решаясь, он сплел их пальцы вместе и сильно, но с нежностью сжал руки, расплющив плод их совместного труда.

Дин не выдержал, позволив вырваться из груди едва слышному стону.

Эйдан не двигался. Замерев, он дышал Дину куда-то в шею, чуть касаясь ее губами, обдавая своим дыханием словно огнем и заставляя новозеландца покрываться миллионами мурашек.

Последние здравые мысли покинули мозг фотографа.

Лицо Эйдана было совсем рядом и стоило лишь слегка повернуть голову, чтобы, наконец, жадно припасть к его губам. И он уже начал поворачиваться, когда Тернер срывающимся шепотом произнес:

— Дино, поехали к морю.

— Сейчас? — осипшим голосом спросил Дин, и ирландец кивнул, уткнувшись носом в его плечо, — Хорошо…

Они молчали всю короткую дорогу и не смотрели друг на друга. Слова сейчас были совсем не нужны, как и лишние взгляды. Каждый из них пытался унять охватившую его дрожь и хотя бы ровно дышать, не говоря уже о каких-то разговорах. О’Горман удивлялся тому, что вообще смог сесть за руль и спокойно довезти их до побережья.

Они вышли из машины и медленно направились к большим песчаным дюнам. Идти по песку с больной ногой было совсем неудобно, поэтому Эйдану вновь пришлось опереться о плечо друга. Сжав зубы от такой, уже кажущейся интимной, близости, они кое-как доковыляли и с облегчением опустились на песок. Высокие дюны прикрыли их от ветра, шевеля растущей из них высокой мягкой травой.

— Красивое здесь место, — тихо сказал Дин, задумчиво глядя вдаль, на уходящую к горизонту серую гладь моря.

Где-то в небе зазвучал гул небольшого самолета, и Тернер задрал вверх голову. Новозеландец последовал его примеру. Они наблюдали, как самолетик, сделав небольшой круг, будто застыл на месте и от него отделились две точки. Парашютисты. Через несколько мгновений два ярких, красно-желтых пятна раскрылись над падающими точками, и они зависли, паря между небом и землей.

— Нужно быть абсолютно чокнутым, чтобы делать это, — пробормотал Эйдан, наблюдая за парашютистами.