— Нет. Но, возможно, догадывается. Я знаю, что он не такой, Мюренн, и самое смешное — я тоже. Но как-то так вышло…
Женщина повернулась к нему. Какое-то время они молчали, сверля друг друга одинаково голубыми глазами. Наконец, вздохнув, она присела напротив фотографа и заговорила:
— Ты очень хороший человек, Дин. Ты добрый, неглупый, а еще, по-моему, очень верный и надежный. Скажу честно, я бы с большей радостью увидела все эти качества в какой-нибудь симпатичной девушке, но, видно, не судьба…
— О чем вы? — Дин грустно усмехнулся, — Эйдан еще молод и у него все впереди.
— Не перебивай, — строго попросила Мюренн, — Я не слепая, мой мальчик. И, если ты не видишь очевидного, то я тебе подскажу — ты много значишь для Эйдана. Мы не общались больше года, но поверь, я не могу вспомнить ни одного человека, на которого бы он так смотрел, а встретив ответный взгляд, так смущался. Когда тебя нет рядом, даже если ты просто вышел во двор за парой поленьев для камина, он будто застывает или, наоборот, начинает болтать как заведенный, но исключительно о тебе. Не знаю, любит ли он тебя, но то, что ты для него очень дорог — очевидно.
Она замолчала, закрыв лицо руками. Узкие плечи задрожали, но, взяв себя в руки, Мюренн глубоко вдохнула и продолжила:
— Убежать от проблемы не значит — решить ее, Дин. Расставшись с Эйданом, ты будешь мучиться сам и, возможно, заставишь страдать его. Я не уверена на все сто процентов, но моя интуиция редко меня подводила. О, боже… я совсем к такому не готова, — сдавленно прошептала она и, промокнув глаза кончиком полотенца, решительно закончила: — Мне очень нелегко даются все эти слова, я не понимаю таких отношений, но, если мой внук будет счастлив, буду счастлива и я.
Дин онемел. «Нет, этого просто не может быть. Мюренн ошибается», — подумал он не в силах вымолвить ни слова.
Мюренн положила узкую ладонь на его руку и, подавшись вперед, посмотрела на него испытывающим взглядом.
— Ты, правда, любишь Эйдана? Сколько вы знакомы? Месяц? Ты уверен, что это любовь, Дин? Уверен, что это не увлечение, не желание попробовать что-то новое?
О’Горман твердо выдержал взгляд ярко-голубых, в обрамлении сеточки морщин глаз.
— Уверен.
Она чуть кивнула.
— Тогда пообещай мне одну вещь. Если я окажусь права, и ты для него значишь столько же, сколько и он для тебя, то… ты никогда не оставишь его, не бросишь, как надоевшую игрушку.
— Обещаю, — прошептал новозеландец и поперхнулся — в дверях кухни стоял Эйдан.
— Доброе утро. О чем это вы тут шепчетесь? — с улыбкой спросил Тернер и, проковыляв к столу, тяжело опустился на стул, — Обсуждаете, какой я косячный придурок? Ладно, я не буду с вами спорить.
— Как нога? — спросил Дин, с облегчением поняв, что Тернер не слышал их разговора.
— Лучше. Во всяком случае, мне не хочется отрубить окончательно эту блядскую конечность и выбросить к гребанной матери. Ой! — он зажал рот ладонью и посмотрел щенячьими глазами на Мюренн, — Извини, ба! Вырвалось…
— Эйдан! — Мюренн погрозила ему пальцем, — Маленький грубиян! Зачем ты встал? Мы хотели принести тебе завтрак в постель.
— М-м-м? — ирландец хитро посмотрел на фотографа, — Завтрак в постель? Как… круто. Пойду обратно в кроватку.
— Бестолочь, — женщина легонько шлепнула его по затылку, — Сиди уж, нечего скакать туда-сюда.
Мюренн снова принялась возиться у плиты, позвякивая посудой.
Воспользовавшись тем, что она их не видит, Тернер повернулся к Дину и посмотрел на него долгим, задумчивым взглядом. Потом протянул руку и, как бы невзначай коснувшись его запястья, вытянул солонку из его пальцев и поставил ее на место. О’Горман сглотнул, пытаясь понять, что означают этот взгляд и жест. Наконец, Эйдан отвел глаза, и он облегченно выдохнул.
— Ба, кажется, я вчера слопал все обезболивающее в твоем доме?
Мюренн поставила перед ним тарелку с овсянкой и ахнула:
— Да, Огонек! Придется съездить в аптеку.
— Я съезжу, — Дин сорвался с места и пулей вылетел из кухни, зацепившись плечом о косяк, желая убраться подальше от этого задумчиво-пронзительного взгляда, от этих, неизвестно зачем дразнящих, тонких пальцев.
— Дин! А завтрак?
— Потом! — крикнул О’Горман, хватая ключи от машины и выскакивая из дома. Наверное, он жутко глупо выглядел, но ему просто необходимо было побыть одному, успокоить мысли и разыгравшуюся фантазию.
«Ох, Эйд… что же ты со мной делаешь?!»
Эйдан вяло поковырял ложкой в овсянке и отодвинул тарелку.
— Мюренн, я должен тебе кое-что рассказать…
Она с удивлением посмотрела на него. Мальчики, вы сговорились, что ли? Еще одно откровение, от которого она не будет в диком восторге? Но она выслушает и, как всегда, постарается понять, пусть это будет совсем нелегко, ведь Эйдан — ее внук, ее любимый Огонек.
— Я слушаю тебя.
Тернер издал какой-то сдавленный звук, будто пытался прочистить горло и судорожно вздохнул.
— Только не перебивай меня, хорошо? Мне и так тяжело будет говорить обо всем. Короче… Я больше года обманывал всех вас. Тебя, пусть мы и не общались, родителей, всех… Я не был занят никакой работой, ба. Я вообще ничем не был занят, я забил на все, потеряв всякий интерес к жизни. Я пил, беспросветно, запоем. Я стал похож на вонючего бомжа. Ты никогда меня не видела таким, и тебе совсем не понравилось бы это зрелище. Поэтому я не звонил, не приезжал. Мне было стыдно, ба, именно перед тобой стыдно. Но я не мог остановиться. Пока не познакомился с Дином. Он…
Эйдан перевел дыхание и поднял вверх глаза, пытаясь не расплакаться, словно маленький ребенок, но не получилось.
— Черт, — прошептал он, вытирая выкатившиеся слезы и снова прочищая горло. — Дин… Он сам через многое прошел, и он понял меня, как никто другой. Благодаря ему я вновь почувствовал вкус к жизни. Он выдернул меня из того болота, в котором я увяз, позволил вновь почувствовать себя интересным, нужным. Живым. Он подарил мне шанс, Мюренн, а я… по-моему, я полюбил его. В самом прямом смысле слова. Это дико звучит, я понимаю, но это правда и только тебе я могу ее открыть. Я не знаю, что мне делать. Я очень хотел бы сказать ему об этом, но боюсь. Очень боюсь. Прости меня, ба… за все.
Неловко закончив свой короткий рассказ, Эйдан замолчал, не решаясь поднять на нее глаза, из которых продолжали капать слезы.
Мюренн подошла к нему, прижала кудрявую голову к своей груди. Она растерялась, услышав от внука такое откровение, пусть и догадывалась о чем пойдет речь. Но догадывалась Мюренн только об одном, его же признание о запоях и безделии в последний год, стало, мягко говоря, большим ударом. Возможно, даже большим, чем признание в необычной любви к другу. А она-то думала, что ее внук настолько востребован и занят работой, что у него просто нет ни одной свободной минутки… Мюренн ничего не оставалось, как признаться самой себе — если бы не Дин О’Горман, неизвестно, что стало бы с ее Огоньком. И, возможно, это судьба. Ведь были же все это время у него женщины, она в этом не сомневалась, Эйдан всегда был еще тем ловеласом, никогда не упускал шанса позаигрывать с симпатичной девочкой. Но, как видно, ни одна не смогла справиться с огнем, съедающим его изнутри. Или не захотела. А маленький новозеландец захотел и смог. А его имя? Она знала значение имени Дин. Ирония судьбы, но оно значило наставник и духовный наблюдатель. Как раз то, что необходимо ее, чуть не погасшему, Огоньку.
Не зная, что ответить, Мюренн молча поглаживала его по плечам, спине, чувствуя, что сама сейчас расплачется.
— Прости, — повторил Эйдан.
— Я не сержусь на тебя, Огонек. Может, тебе стоило пережить все это, чтобы встретить человека, которого ты смог полюбить, — она сама не поверила, что сказала это, поэтому лишь грустно улыбнулась, когда внук, оторвал голову от ее груди и с надеждой заглянул в глаза.
— Ты… ты понимаешь меня?
— Честно? — она вытерла выступившие слезы, — Ох, Эйдан… Если честно, то не очень. Точнее, я не понимаю отношений между мужчинами, это…
