– А, ну ладно, – безразлично бросил второй, проделывая такие же движения.

– Жрать уже охота, ёперный театр, – недолго помолчав, в пустоту сказал Тоха и сел обратно, положив автомат на колени.

– А девки те, поварихами были?

– Крановщицами, вроде. Да и какая теперь разница-то. Вскрылись всё равно, из-за вас, дебилов. Затрахали их толпой, придурки.

– А было бы круто щас повариху… Я помню, в училище у нас была такая, ух… Кровь с молоком, пятый размер, – мечтательно вспоминал Шмель и руками продемонстрировал перед собой женскую грудь, соответствующих габаритов.

– Пятый? Не хило. Не показывай на себе, а то вырастет.

– Ага. И задница такая, что не обхватишь, – продолжал вспоминать Шмель, убрав руки в карманы комбинезона.

– Все, хорош душу рвать, – оборвал его Тоха, сглотнув слюну.

Молодой замолчал и посмотрел на квартиру, где сидели остальные, и спросил:

– Когда свалим-то уже? Задолбало тут сидеть без толку.

– А там какой толк? Кончилось человечество, всё. Теперь, вон они тут хозяева, – махнул рукой Тоха в сторону трупов убитых ими иных.

– Мы ещё постреляем их и поживем маленько.

– И что дальше-то? Патроны кончаются, хавчик тоже. Все. Хана этому миру. Может, и к лучшему…

– Ты чет скис, Тоха. Хотя, может, ты и прав. Может, это конец, – согласился второй.

– Может? Оглянись вокруг, Шмель. Ну протянем мы ещё какое–то время. Может, ещё кто-то где-то протянет. А толку? Всё, приплыли, ёперный театр. Финал у всех нас предрешен уже. Зачем мы вообще здесь? И вообще, какой во всем этом смысл?

– В чем? – не понял товарища Шмель.

– В жизни, в человечестве. Зачем мы здесь? Цепочка эволюции? Или пищевая цепочка? – тяжело вздохнув, размышлял Тоха, глядя в пустоту.

– Ты кем раньше был-то?

– Преподавателем. Философию в университете преподавал, – с тоской ответил Тоха.

– Оно и заметно, – хохотнул Шмель.

– Ничего смешного. Что дальше? Кто останется на планете? Эти? – махнул рукой философ в окно подъезда.

– Китайцы заселят всё. Их до хрена и больше.

– Точно. Эти могут, ёперный театр, – захохотал Тоха и его смех подхватило эхо, разнося по пустому подъезду.

– Тихо, тихо, – вдруг затараторил Шмель и Тоха тут же, оборвав свой смех, прислушался.

– Стреляют. Точно, стреляет кто-то. Наших же нет там, только мы, вроде, – засуетился он, привстав.

– Еще выжившие, – обрадовался Шмель, буквально подскочив вслед за товарищем и вслушиваясь в далекие звуки стрельбы.

– Походу, да. Это не наши. С той стороны реки бьют, – согласился Тоха.

– Может, у них бабы есть и жратва? – оживленно бросил Шмель, и его глаза загорелись надеждой.

– Автоматы у них точно есть, ёперный театр. И своё просто так они вряд ли тебе отдадут, – осадил его Тоха, хотя и его глаза тоже блеснули огоньком.

– Надо Черепа будить, – бросил Шмель и рванул в приоткрытую дверь квартиры.

В одной из двух комнат с побитыми стеклами, осколки которых валялись на полу, находились еще двое. Развалившись на диване в углу у окна, они о чем-то мирно беседовали, периодически наблюдая в окно, занавешенное остатками грязных штор. Автоматы и надоевшие тяжелые разгрузочные жилеты лежали в кресле у шкафа, покосившегося от времени и непонятного теперь цвета. В соседней комнате с обвисшими обоями, на кровати, лежал ещё один человек. Он спал, и спал крепко, прикрыв седую голову черным кожаным плащом. Ещё вчера он сильно выпил и сейчас, в минуту отдыха, досыпал, мирно похрапывая. Автомат лежал на облезлой, с остатками лака прикроватной тумбочке и рядом с ним бинокль с треснувшим окуляром.

Пару часов назад они отбились от нападения стаи иных, истратив немало патронов и нервов. Но, завидев огромных псов, решили укрыться в ближайшем уцелевшем доме.

Их поиски провизии или хоть каких-нибудь припасов в очередной раз не увенчались успехом. Приближалась зима, и как долго она продлится на этот раз, они не знали. Запасы с военных складов давно закончились, за исключением небольшого количества тушенки, и существовать приходилось впроголодь. Облазив всю уцелевшую северную часть города и потеряв за лето нескольких человек, зачистив при этом территорию от тварей, они уже отчаялись найти что-то пригодное в пищу. Конечно, плоды деревьев и подножный корм давали необходимый минимум пропитания, но мяса они не видели с тех пор, как съели последнюю уцелевшую собаку.

Вбежавший с дикими глазами, сильно взволнованный Шмель, чуть не крича, разом закончил тихий час:

– Там стреляют! За мостом кто-то стреляет, мать их!

Мгновенно подскочив с места и бросившись к своей амуниции, один из сидевших на диване, скомандовал:

– Я бужу Черепа, Малой – к окну, Шмель – в подъезд к Тохе, и следите там за всем.

Шмель без промедления рванул назад и чуть не наскочил на бывшего преподавателя, который не отрываясь смотрел на трупы иных через оконный проем между вторым и третьим этажами.

– Смотри, – махнул рукой Тоха.

Обескураженный Шмель, широко раскрыв глаза, спросил:

– А это кто, мать его?

По двору, испуганно озираясь по сторонам, пробирался человек в камуфлированной одежде. Затравленной походкой, на полусогнутых ногах, он брел, обходя стороной парковку и трупы иных. Вид у него был испуганный и потерянный, словно он с трудом осознавал происходящее вокруг.

В разгрузке с боекомплектом, но без оружия, человек производил впечатление сумасшедшего или, как минимум, человека не в себе, не понимавшего куда и зачем он идет.

– Любезные, тащите его сюда. Побеседуем, – негромко, но уверенно сказал седой Череп, выйдя в подъезд.

Он держался спокойно и холодно, обведя хмурым мутным взглядом своих людей, которые тут же спустились вниз, выполняя приказ старшего.

Солнце клонилось к закату, прячась за верхушками деревьев, и в городе заметно темнело. Добравшись до базы на окраине, бойцы завели лошадей внутрь и развели костер. Телегу оставили снаружи, частично перекрыв ею пролом в стене. Бутыль с водой занесли внутрь, и через полчаса Саша, вновь назначенный дежурным по кухне, чем он был крайне недоволен, варил кашу.

Степаныч сразу после дождя сообразил запастись крупами в огромном количестве, объездив с Иваном на военном «Урале» уцелевшие продуктовые базы, склады и магазины города, не брезгуя брать даже лапшу быстрого приготовления и чипсы. Прокипятили мешки в соленой воде, высушили и насыпали в них крупы. Тащили тогда все, что могло долго храниться, и это помогло выжить двум десяткам людей, спасшихся на скотном дворе.

В первые холода забили большую часть скота и засолили мясо. Оставшихся крупнорогатых кормили заготовленным просушенным сеном, правда, в довольно небольшом количестве, так что те молока почти не давали, но зато выжили. Тем же сеном кормили и лошадей. Еще Степаныч, будучи действующим офицером вооруженных сил страны, сумел позаботиться об оружии и солидном запасе боеприпасов, и это сыграло не менее важную роль для выживания горстки людей. Потрудиться ему тогда пришлось немало, мотаясь в город почти каждый день.

Именно Степаныч с Иваном впервые столкнулись с последствиями катастрофы, накрывшей планету. Реальность была ужасающей: обугленные тела людей, валявшиеся повсюду; мародеры, коими они являлись и сами; разрушенный и темный город, освещаемый редкими солнечными лучами. Воздух мутнел, словно кто-то взбаламутил илистое дно чистого водоема. Тьма постепенно окутывала мир, засыпая его черным снегом вперемешку с пеплом, который еще долго витал в атмосфере, закрывая собой солнце. Планета погружалась в мрак и холод.

– Добрались. Можно и тяпнуть да, Паш? – спросил Саша, помешивая кашу.

– Не повредит, – согласился Павел, и Алексей, недолго думая, извлек из подсумка фляжку с крестом.

Саша проделал то же самое, изрядно отхлебнув из своей. Тепло приятно разливалось по телу, успокаивая нервы. Пострелять пришлось немало. Пять магазинов осталось только у Саши, у остальных по четыре. Темнело быстро, ночь вступала в свои права, окутывая мраком все вокруг.