Надеюсь, ты хорошо позаботился об Алоисе, которого, кажется, ты переименовал в Жака. Все мы меняем имена в течение нашей жизни. Он был мне хорошим другом в детстве и тебе, надеюсь, тоже. Возможно, и твои дети унаследуют его.
В этой коробке все, что я могу оставить тебе. Не верь ничему из того, что тебе расскажут обо мне. Я всегда поступал так, как считал должным. Все мои поступки были тщательно продуманы заранее, и я действовал с лучшими намерениями. Я никогда ничего не хотел для себя и с радостью отдал бы за тебя жизнь, поскольку ты — мое величайшее сокровище.
Проживи долгую, счастливую и честную жизнь. Люби своих братьев на этой земле и уважай заповеди нашего Бога. Молись, чтобы мы воссоединились на небесах, когда пробьет час. Я встречаю смерть с радостью и твердой уверенностью в том, что делаю это в твоих интересах.
Ты был замечательным сыном, и я очень горжусь тобой,
Жером де Лиль Гуттенберг Заксен
Закончив читать, Гунтрам вздохнул. Он чувствовал себя очень грустно и одиноко без отца. Пытаясь подавить готовые пролиться слезы, он протянул письмо Горану со словами: «Теперь можешь проверить его. Отец очень любил меня, а я до сих пор не знал об этом».
— Братик, оставь его у себя. Я вижу, что это личное. Я не буду читать. С моей стороны было очень грубо просить об этом. Хочешь посмотреть остальное? Здесь нет документов.
Гунтрам был все еще слишком взволнован, чтобы говорить, поэтому лишь кивнул и достал большую коробку. Внутри было 40 маленьких золотых слитков по 50 граммов и 50 унций платины, все с маркировкой Credit Suisse (один из крупнейших швейцарских финансовых конгломератов. — Прим. пер.), аккуратно сложены внутри коробки, с метками, указывающими их количество.
— Горан, ты понимаешь, что это? — спросил Гунтрам ошеломленно.
— Золото и платина. Хороши как способ хранения сбережений. Стоимость более или менее стабильна, и ими легко торговать, не вызывая подозрений. По сегодняшним ценам золото должно стоить около 300 000 евро, а платина — на 50 000 евро больше, — объяснил ему Горан.
— Так много?
— Хорошая сумма, но я считаю, что драгоценности и живопись более ценны. Открывай футляры.
— Похоже на топаз, — произнес Гунтрам, глядя на первое ожерелье с сияющим, но непрозрачным светло-коричневым камнем посреди россыпи маленьких бриллиантов, в комплекте с браслетом и серьгами.
— Мальчик, я никогда не пойду с тобой по магазинам, — фыркнул Горан. — Это не топаз! Это очень редкий и очень дорогой желтый бриллиант! Этот монстр должен весить около четырех каратов!
— А этот? У него забавный цвет, — спросил Гунтрам, открыв второй футляр, содержащий ожерелье и подходящие к нему серьги.
— Мальчик, тебе нужно срочно провести неделю или две в Амстердаме. Это розовый бриллиант! Дай мне один из них, и я куплю F-2 (истребитель-бомбардировщик. — Прим. пер.)!
— Это не моя область знаний! — запротестовал Гунтрам, открывая следующие два футляра, в каждом из которых оказались по две маленькие броши в виде животных. Очень утонченные, они сразу же понравились Гунтраму, почувствовавшему, что это больше чем просто украшения.
— Они очень красивы: пантера, лев, жираф и птица.
— Ты безнадежен. Не мог бы ты заглядывать в футляры и читать ярлыки? Даже документы к ним прилагаются! — Горан заныл от разочарования.
— Фаберже? Он делал и драгоценности? Я думал, что только пасхальные яйца.
— Тебе нужно больше учиться, Гунтрам. В самом деле. Если это оригинальные и подлинные работы, то их цена очень высока.
Мальчик открыл следующий большой футляр, и внутри обнаружилась маленькая корона с чередующимися короткими и длинными зубцами, увенчанными жемчугом.
— Я бы сказал, что это корона виконта, очень необычно видеть ее. Я не понимаю, почему она оказалась у твоего отца, если он был средним сыном. Она должна была находиться у твоего дяди Паскаля или твоего дедушки, — объяснил Гунтраму сбитый с толку Горан. «Разве этот человек не был убит в июне 1989 года, всего через месяц после того, как предатели были наказаны?»
Гунтрам осторожно вернул корону в ее футляр и открыл последний, содержащий крупное ожерелье с бриллиантами и изумрудами от Гарри Уинстона (американский производитель ювелирных украшений и наручных часов класса люкс. — Прим. пер.). Бросив на него лишь взгляд, он быстро закрыл коробку, слишком ошеломленный впечатлениями, и глубоко вдохнул, прежде чем взять большой тубус.
— Здесь должна быть «Мадонна» Бронзино. Она висела в моей спальне, когда я был ребенком, и я всегда думал, что это копия. Наверное, я начал рисовать потому, что любил ее.
— Мне открыть его для тебя?
— У тебя нет с собой перчаток. Я не позволю тебе коснуться бумаги голыми руками. Это может испортить полотно, — мальчик улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, и Горан улыбнулся ему в ответ. Гунтрам нашел в своем пальто пару белых перчаток и надел их, прежде чем снять крышку и очень бережно вытащить бумагу. С величайшей осторожностью он развернул рисунок и прикрыл глаза, узнав знакомое нежное, ангельское лицо светловолосой женщины с румяным ребенком, тянущим руки к ее лицу. — Да, это она.
— Это прекрасно неземной красотой и одновременно человечно. Теперь я знаю, откуда происходит твой стиль.
— Что мне делать со всем этим? — спросил Гунтрам, охваченный смесью печали, удивления и недоумения.
— Не знаю. Тебе нужно подумать об этом дома. Хочешь взять ее с собой? Думаю, ты не можешь оставить здесь картину и корону.
— Ты прав. Я также заберу письмо. Возможно, некоторые из драгоценностей тоже — бриллианты и Фаберже с сертификатами.
— Тебе следует попросить оценить их. Вот, положи их в мой портфель.
— Горан, не опасно ли ходить по улицам со всем этим?
— Опасно переносить нитроглицерин, Гунтрам. Опасно таскать мешок с бриллиантами в зоне военных действий. Я возьму это, и мы оставим все в машине, прежде чем отправимся на обед.
— Да, я могу поесть, — Гунтрам слабо улыбнулся, положив письмо отца в карман своего пиджака, а не в портфель Горана, как планировал серб. Он помог мужчине с футлярами и тубусом. — Стоит ли нам забрать и каталог?
— Да, но любой хороший дом повторит процедуру идентификации и сертификации работы. Так принято.
— Я не собираюсь ее продавать! Хочу сохранить картину у себя. Я думал, она потерялась, когда квартира отца в Буэнос-Айресе была продана.
— Что случилось с его деньгами?
— Поступили на мой счет на мои школьные расходы. Я не помню, сколько было денег, но плата за обучение была очень высокой. По словам моего адвоката, того, что отец оставил мне плюс стоимости квартиры едва хватило, чтобы заплатить за школу, но оказалось недостаточно для университета, и я должен был работать. У меня был капитал в размере 50 000 долларов, но после того, как все захватило аргентинское правительство, оказалось, что он составляет 14 000 долларов, замороженных на счете. Мой адвокат использовал часть этих денег, чтобы заплатить нотариусу, готовившему документы для возвращения Константину квартиры, подаренной мне в 2003 году. Я подумал, что с моей стороны неправильно оставлять ее, и герцог согласился со мной. Знаешь, что правительства облагают тебя налогами, даже если ты что-то даришь? Почти один процент от фискальной стоимости. Оскорбительно.
Горан ничего не ответил, но каким-то образом слова Гунтрама всколыхнули все его тревоги. Отец мальчика владел миллионами перед своей смертью, но оставил после себя сумму, достаточную лишь для того, чтобы заплатить за несколько лет поддержки для своего ребенка? Теперь же в ячейке, якобы предназначавшейся для открытия после 25-летия Гунтрама, обнаружилось почти два миллиона долларов в драгоценностях и золоте? Та картина может стоить почти миллион. Странно, очень странно. Возможно, аргентинский адвокат взял часть денег, но не столько же. Нужно выяснить все это: слишком много неувязок, на его вкус.
*
