- В таком случае, где твоё место? - улыбается. Кажется, мир. Берта с шутливой покорностью поднялась с пола и пересела к Рему на колени.

Это было одно из их редких развлечений. Иногда Берте приходила фантазия заявиться к нему в кабинет раньше отбоя. Тогда она вот так же, как сейчас, сидела у Рема на коленях (только в облике кошки), а если кто-то заходил, шмыгала под стол. Для конспирации.

- А крыша здесь действительно отличная. Не течёт. Я как-то поколдовал на досуге.

Берта огляделась. За окошком на выцветающем к грозе небе клубились идиллические кучевые облачка. Внизу виднелась верхушка недавно зазеленевшей ивы.

- Как здесь хорошо… Только мы с тобой, и никого над нами, кроме неба.

Невесёлый, горький смех.

- Конечно, чердак ведь.

- Зато к Богу ближе.

Тишина. И кружатся в солнечном луче пылинки.

- Хозяева - маглы? - Берта кивнула на электрическую лампочку.

- Не совсем. Хиггинс - магл, а вот жена у него - сквиб. Ходят слухи, что она из очень знатной семьи. Иногда и у чистокровных рождаются сквибы, - пояснил Люпин. - В общем, к магам здесь лояльно относятся.

Ещё бы… Семейка эта даже по магическим меркам казалась занятной. Едва Берта и Рем переступили порог дома, тот встретил их испуганным криком. То голосил несчастный мистер Хиггинс, в которого его драгоценная половина метнула тяжёлой чугунной сковородкой.

- Замечательно, - одобрила Берта. - Никому и в голову не придёт нас здесь искать. Вот за что я люблю большие города, это за то, что в них легко спрятаться.

- Кто бы знал, как мне эти прятки осточертели! Когда нельзя даже смотреть на тебя так, как хочется.

- Не говори. Зато здесь, кажется, всё можно. И не только смотреть.

Действительно, ужасная глупость. Почему любить друг друга - аморально, а если оба, каждый в своей конуре, загибаются от одиночества, то это хорошо и правильно?

“Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением”.

- Я хочу, чтобы так всегда было.

Берта провела кончиками пальцев по его щеке, потом вниз по шее. Можно не открывать глаз, она и так знает: на груди у него деревянный крестик. Её подарок. Она всё-таки верила, что эта вещица, магловский амулет, способна от чего-то защитить.

В который раз Берта порадовалась, что не выбрала тогда серебро. Ведь не знала же, кому дарит!

- Рем…

- Что ты?

- Давно спросить хотела… Шрам этот жуткий - это оборотень тебе оставил?

Ох, какая у него порой бывает нехорошая усмешка!

- Да. Сивый предпочитает нападать со спины.

- Сивый?

- Фенрир Сивый, - и добавил с издёвкой. - “Крёстный” мой.

- Рем, а сколько тебе было лет?

- Семь. И не надо об этом. Сейчас - не надо, - целует её в грудь, дерзко, бесстыдно, совсем на него не похоже. - Я люблю тебя.

- И я - люблю…

А высоко в небе заливается какая-то счастливая безмозглая птаха.

“Есть такая легенда - о птице, что поёт лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает своё гнездо и летит искать куст терновника, и не успокоится, пока не найдёт. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поёт, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достаётся она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается на небесах. Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда.”

- Рем, я счастлива, ты знаешь?

Обводит комнату хмурым взглядом.

- По-твоему, это - счастье?

А ей сейчас до слёз весело.

- Счастье - это когда у человека на сердце легко. А у меня не просто легко - невесомо. Так что держи меня крепко-крепко, а то вот возьму и в окно вылечу!

Смеётся.

- Что я слышу! И это говорит самое прагматичное и неромантичное существо на свете!

Берта скромно потупила глазки.

- Вы дурно на меня влияете, профессор. Это уже и другие замечают.

- Кто же? - настороженно.

Берта пожала плечами.

- Профессор Снейп, например.

Люпин, кажется, выматерился сквозь зубы, но Берта не была уверена.

- Кстати, что ты ему такого сказала? Он с зимы молчит, как ступефайнутый. И из Аврората ещё никто по мою душу не явился. Мало того, Снейп даже не попытался меня отравить! Я просто теряюсь в догадках.

Берта чуть улыбнулась.

- Ну, в то, что я растрогала его историей о нашей неземной любви, ты вряд ли поверишь…

Такая же ухмылка в ответ.

- Угадала.

- В общем, слизеринец слизеринца всегда поймёт. Пришлось пустить в ход обыкновенный шантаж. Видишь ли, не только у нас с тобой есть тайны…

А он смотрит, будто и не слушает. И взгляд такой…недвусмысленный.

- А ну его, к бесу, этого Снейпа с его тайнами… Иди сюда!

“Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте моей возлюбленной, доколе ей угодно.”

День клонился к вечеру. Тихие весенние переулочки затянуло матовыми сиреневыми сумерками.

По разбитым плитам старого тротуара шли двое - не близко, не держась за руки, вообще не касаясь друг друга. Берта - чуть впереди, в коротком коричневом платье, стуча каблучками тех же ношеных туфель. Сегодня она не закалывала волосы - просто змеились по спине две длинные косички.

Ремус шёл за ней и смотрел, не отрываясь. Оборачиваться было необязательно. Она уже хорошо знала этот его взгляд: жгущий, затягивающий, как в омут. И так же хорошо знала, что обратного пути из этого омута нет.

Ну, вот, ещё несколько шагов - вместе, а потом снова - короткое объятие, и можно трансгрессировать куда-нибудь на задний двор к мадам Розмерте. А там - сначала выйдет она, спустя минут десять - он. И разными дорогами вернутся в Хогвартс.

Ремус прав. Берте тоже до визга надоело прятаться. Когда без опаски и подойти друг к другу нельзя, даже взглядов надо остерегаться. А до каникул, когда уже всё будет можно, ещё почти целых два месяца…

А пока она пойдёт в замок самой длинной дорогой - через теплицы. И будет вспоминать сегодняшний счастливый день.

“Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его. Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в сёлах; поутру пойдём в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе. Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!”

Большой Город позолотили лучи заходящего солнца. А по притихшей улице просто шли двое - и какое кому дело до них?

========== Глава 11. ==========

Нет, жизнь, определённо, налаживалась! Ужасы экзаменов остались позади. Сертификат СОВ, запрятанный в аккуратную папочку, приятно грел душу. Может, не такие уж прекрасные были в нём оценки, но, по крайней мере, переэкзаменовка Берте не грозила. Заканчивался такой невероятно тяжёлый (и в той же мере счастливый) учебный год. Оставалось всего лишь пережить последнее полнолуние в Хогвартсе.

…В тот вечер всё сразу пошло наперекосяк. Начать следует с того, что Берта едва ли не впервые в жизни проспала. Проснулась только ночью (такой глубокой, что, пожалуй, это было уже утро) и обнаружила, что лежит на кровати поверх покрывала, полностью одетая. “Вот, наверное, Ремус взбесился! Решил, что я передумала насчёт нас с ним”, - была первая мысль, посетившая её ещё сонные мозги. Поплотнее задёрнула полог, прислушалась - никто не проснулся. Небольшое усилие, желание съёжиться, стать совсем незаметной - и вот вместо новоиспечённой шестикурсницы по кровати бегает крохотное восьминогое существо. “Сказать кому, что я в таком виде на свидание собираюсь - ведь не поверят”, - жаль, что пауки не умеют смеяться. Хотя заливистый хохот, оглашающий спальню в этот час, вряд ли пошёл бы на пользу её затее.