— Это должно было случиться, — повторяла она до тех пор, пока не вернулся муж.

Он окликнул её и, оставил мешок у порога, зажёг огонь. Но она ответила лишь тогда, когда отбрасываемая на стену пляшущая тень наконец приобрела человеческий вид.

— Как Охота? — спросила она, перенося мешок поближе к огню.

— Да какая там охота, дожить бы до неё — поморщился мужчина. — Отправляют в обитель Чародея!

— Так это не для меня? — спросила она, развязывая узел.

— Нет, — ответил он. — Ты не любишь такое жёсткое мясо.

Наконец женщина вытащила из мешка за светлые волосы покрытый инеем груз.

— Думала, он с нами останется, — призналась она.

— Жалко? — усмехнулся мужчина.

— Да, — вздохнула она, возвращая мёртвую голову в мешок. — А ты представь, явись он однажды к Чародею сам!

========== 7. Давняя неприязнь ==========

Игру в догонялки нельзя назвать охотой. Тем более если в ней участвуют волк и бабочки. И особенно, если убегать предпочитает волк.

Впрочем, ритуал охоты волновал волка в последнюю очередь. Куда внимательней он приглядывался к его участникам. Ну и не сказать, что он совсем не приглядывался к мерцающим созданиям. Особенно слетались после суровых зим. Их сияние было слабым и несущим след тоски, но часто они выводили волка к скоплениям серых летунов.

На взгляд волка, маленьние бабочки были неотличимы друг от друга. Но вот пахли они по-разному. Многих из них волк наблюдал в другом обличии. Среди них встречались и селяне, и путники, и взрослые, и дети, и старики, и младенцы. Память волка, так часто молчавшая, в этом случае была безжалостна.

Он узнавал их всех, но не одна из них не была тем, что он искал. Им можно было задавать вопросы, и они отзывались, пусть и были безголосы, а мыслеобразы теряли для них значимость. Тем ни менее, волк их понимал, когда прислушивался. Впрочем, известно им было мало.

И всё же иногда волк позволял себе гоняться за бабочками, почти забываясь. Но даже заигравшись, он мог мгновенно вернуться к действительности.

Волк бывал в этом лесу, да и деревня была ему знакома. Жители её притворялись людьми, но были далеко не так просты, как могло бы показаться случайному путнику. Был бы волк человеком, он бы ни за что не забрёл в эти места. Но человеком он не был, потому двинулся по протоптанной тропе и оказался у маленького деревянного дома.

Колдунья заплетала косы, когда в окне показалась волчья морда с пылающими зелёными глазами. Испуг не исказил юного надменного лица. На солнце её волосы горели огнём, а тёмно-зелёные с золотыми прожилками торжествующе сверкали. Отказавшись от видимого облика, он ступил в пропахшее травами помещение.

— Поздно пришёл, ничего уже нет, — не дождавшись ответа, она продолжила. — Что ты знаешь?

— Много чего, — ответил наконец голос волка. — И не всё тебе известно.

Она усмехнулась. Лишь теперь он обратил внимание, на изменившийся запах. Не сильно, но бесплотному потребовалось целое мгновение, чтобы понять природу этого явления.

— А я ведь знаю, что ты ищешь, — за невозможностью глядеть собеседнику в глаза, она стала снимать сухие травы, раскладывая их в маленькие плетёные мешочки.

Но незримый и без того знал, что она его не боится. Это была не первая встреча, и он ни разу не попытался причинить ей вред.

— Не твоя заслуга, что я не схожу с пути.

— Возможно, — голос её прозвучал загадочно, вот только не была она всеведуща, пусть глаза её теперь видели дальше, чем у любого живущего. — Удивительно, что после всего ему удаётся быть незаметным.

Сложно было не уловить мыслеобраз хромого безлазого великана с беспомощно висящей правой рукой.

— Ты точно так же зациклен на нём, как и я, — усмехнулась Колдунья.

— Разве? — удивился волк. — Мне не нужны ни его глаза, ни его сердце.

— Но и ты знаешь, каковы на вкус его плоть и кровь.

— Не имеет значения.

— Не похоже, что для него это было не важно, — она усмехнулась. — Иначе почему он не стремится к встрече даже с тобой.

На этот вопрос было ответить просто, но незримый не собирался озвучивать это для Колдуньи. Он вспомнил далёкое утро, когда у догоревшего костра в проблеске самосознания он сказал, что ему по силам исцелить нанесённое увечье. Но великан лишь посмеялся и ушёл. И оказавшееся невостребованным знание ушло.

— Я не использовал человека, чтобы его поймать, — заметил незримый. — А это важно.

— Потому что на этого человека у тебя другие виды, не так ли? — она усмехнулась. — Будь бы у меня твоя сила, я бы, может, и не прибегала к подобным ухищрениям.

— Ты не знаешь, о чём говоришь.

— А ты?

Весь вид Колдуньи говорит о том, что ей известно куда больше, но незримый понимал, что такова игра. Она никогда не испытывала страха и не было ничего, чем бы она дорожила. И несмотря на хрупкий и нежный облик, ней было не больше человеческого, чем в нём.

Но всё же она была человеком. И она была из тех немногих что помнили старые времена, о которых ныне незримый предпочёл забыть.

Но сейчас его волновало то, чем она не стала бы делиться по доброй воле. Но незримый не стал упускать возможность услышать. На миг её взгляд затуманился, но вот она уже отложила травы и села на лавку, принявшись за пряжу.

— Когда-то многие из нас верили, что покинувший нас Свет однажды вернётся. Мы были из тех кто искал его, — начала она. — Но невозможно не считать насмешкой эти отблески в виде солнца, лун и звёзд для тех, кто помнил иное. Их сияние лишь позволяет нам видеть, насколько мы жалки и беспомощны в этом ужасном мире. Покинув нас, он обрёк нас на страдания, борьбу и убийства. И это ли смысл нашего существования: выживать?

Да, поначалу многие верили, что Свет вернётся. Но годы шли, и копилось разочарование. Мы угасали один за другим, ссыхаясь и клонясь к земле, пока не становились её частью.

И Земля шептала, что теперь всё зависит только от неё, а великий Океан вторил ей. Но совсем немногие прислушивались к ним, пока не явились их Дети: пожары, землетрясения, наводнения и ураганы. Они были беспощадны, но в то же время обещали великую силу, и за ними шли. Лишь тот, кто властвовал над бурей, остался ни с чем, но он этого и не мог видеть, ибо был слеп.

Но с самого начала был другой путь. Пока мы дряхлели, оставались те, кого исчезновения Света не будто и не коснулось. Будто тех крох света было достаточно, чтобы жить без забот. Но именно их плоть стала избавлением для тех, кому ничего не досталось.

Кто-то утверждал, что их нельзя трогать, что они признак скорого возвращения Света. Но они старели и умирали, и их слова переставали звучать так убедительно, как поначалу.

Но то, что мы не сможем принять в свои ряды всех желающих было понятно почти сразу. Тех, в ком оказывались частицы Света с самого начало было ничтожно мало, они не сидели на месте в ожидании, когда за ними придут, а тут и вовсе стали скрываться. Но моя сила находить их, не подводила.

Увы, однажды их не осталось вовсе, тогда от меня отвернулись все, кто раньше поклонялся. Потерянная и забытая, я бродила по лесам, питаясь лишь тем, что могла собрать сама. Но когда с деревьев начали опадать листья, стало нестерпимо холодно, и мне пришлось вернуться к людям. Лишь одна семья приняла меня к себе, да и то с неохотой. Подозрительные взгляды сопровождали меня повсюду, куда бы я ни направилась, потому, едва протянув до новой листвы, я вновь отправилась в путь. Следующие годы я также провела в странствиях, возвращаясь к людям лишь тогда, когда земля леденела

И однажды ночью, на пятое лето, я поняла, что странствия мои были не напрасны. Никогда прежде у меня не было внезапных пробуждений, но в тот миг, открыв глаза, я поняла, что впервые за долгое время чувствую поблизости Частицу Света.

И тогда я ощутила: не напрасны блуждания, а где-то в глубине души я продолжала верить, что всё же не все они исчезли. Каково же было моё удивление, когда носителем оказалась обыкновенная мышь. И я не успела её поймать до того, как она скрылась в норе. Но я всё ещё чувствовала, что она рядом и стала ждать, когда вылезет на поверхность, пусть и с другого хода. Я просидела в ожидании до самого рассвета, а когда ощущение близости к Частице Света внезапно пропало. Тогда я решила, что кто-то перехватил мышь до меня.