— Господин Сен-Венан, — сказал лорд, поднимаясь на ноги. — Боюсь показаться нескромным, — заметного страха в голосе лорда не слышалось, — но обычно отцы мальчиков больше заинтересованы во мне, чем я — в их сыновьях. Для Седрика я сделал исключение, потому что уверен, что он того стоит. Но если вы считаете иначе, то не будем терять время. С Этьеном, повторюсь, вопрос уже решён.
— Простите, лорд ван дер Меер. Я… погорячился. Это… так неожиданно.
— Я понимаю, господин Сен-Венан.
— Я согласен, лорд ван дер Меер. Прошу вас, пройдёмте в мой кабинет.
— Условия стандартные. — Голос лорда зазвучал подозрительно близко, и Седрик отскочил от двери как раз вовремя, чтобы успеть спрятаться в библиотеке рядом. «Ни поблажек, ни исключений я не делаю ни для кого, — донеслось до него уже из вестибюля. — Я сегодня же распоряжусь подготовить текст договора, и мои юристы пришлют вам его на днях».
2.
По заведённой ещё лордом Кеймом традиции, лорд-наставник после успешного прохождения своим воспитанником наставничества дарил ему на полное совершеннолетие квартиру. Со временем эта традиция видоизменилась и обросла неписаными правилами: квартира-подарок лорда-наставника означала начало самостоятельной жизни, а дом, приобретённый бывшим воспитанником уже на собственные средства, символизировал полную самостоятельность. Пока лорд проживал в подаренной квартире, он, независимо от реально занимаемого положения, в глазах сообщества лордов продолжал оставаться в тени своего наставника. Эта «примета» настолько укоренилась в массовом сознании, что даже те лорды, которые жизни не мыслили себе за пределами своей — давно купленной на заработанные лично деньги и по стоимости превосходившей многие дома — городской квартиры, непременно приобретали ещё и особняк, как правило, загородный, единственная функция которого сводилась к подтверждению состоятельности своего владельца.
Лорду ван дер Мееру обвинение в инфантильности не грозило.
История сделала оборот и вернулась в исходную точку на спирали, но на виток выше. Лорд ван дер Меер, как и положено лорду, проживал в поместье — не унаследованном и не нажитом обманным путём, а заслуженном собственным умом и трудом. Поместье лорда было одновременно и его резиденцией, откуда он вёл дела и исполнял свои обязанности.
Четвуд-Парк, построенный в конце XVII столетия как фамильное имение эрла Грэммона, к середине XIX века пришёл в полный упадок. От окончательного разорения и забвения поместье спас разбогатевший на южноафриканских алмазных копях делец Саймон Уинфилд, прикупивший вместе с полуразрушенной графской усадьбой и титул барона Четвуда. Четвуд-Парк оставался во владении потомков барона до второй половины прошлого века, когда после смерти Алистера Уинфилда, последнего барона Четвуда, поместье по завещанию покойного отошло внуку его спутника жизни, герцога Бедфордского, у которого его и выкупила втридорога Корпорация.
Четвуд-Парк, помимо окружавшего его старинного оленьего парка и известных на всю Англию охотничьих угодий, был знаменит двумя вещами: во-первых, он граничил с родовым имением лорда Кейма, давным-давно превратившимся в место корпоративного «паломничества», а во-вторых, был подарком лорда Кейма одному из его воспитанников, уже упомянутому Алистеру Уинфилду. Благодаря этим двум обстоятельствам Четвуд-Парк занимал особое место в корпоративной истории и продавался исключительно высшим лордам на особых условиях. Все лорды-по-заслугам, как того требовал Статут Корпорации, завещали всё своё движимое и недвижимое имущество Корпорации, однако при жизни они могли распоряжаться своей собственностью без каких-либо ограничений. На Четвуд-Парк это право не распространялось — по условиям договора купли-продажи действующий владелец мог продать поместье только обратно Корпорации. Правда, эта клаузула так и оставалась невостребованной — среди счастливчиков, удостоившихся чести стать владельцем легендарного Четвуд-Парка и тем самым «соседом лорда Кейма», не нашлось ни одного, который добровольно захотел бы с ним расстаться.
Четвуд-Парк был слишком лакомым и статусным объектом — каждый лорд мечтал его приобрести, — и, чтобы исключить злоупотребления и недовольство, право купли имения неизменно разыгрывалось среди высших лордов в лотерею. Два года назад удача улыбнулась лорду ван дер Мееру.
Узнав о том, что поместье его наставника соседствует с фамильным имением его кумира, Седрик загорелся идеей пройти первый оммаж у древа жизни последнего. Лорд ван дер Меер принял предложение на ура.
Кеймтон-Хаус был открыт для посетителей только по предварительной записи, чтобы избежать столпотворения и превращения «святого места» в туристический аттракцион. Осматривать поместье баронетам разрешалось только в сопровождении наставника, а лордам без подопечных — и вовсе наедине, чтобы в тишине и отрешённости от суеты и толчеи проникнуться духом и величием этого места. На ближайшие три месяца все часы посещения были безнадёжно заняты: осень — пора повального «паломничества» к месту рождения лорда Кейма, которое тоже входило в инициацию новоиспечённых баронетов. Но оммаж столько ждать не мог, и лорд ван дер Меер, беззастенчиво воспользовавшись своим соседским положением и задействовав всё своё голландское обаяние, договорился со смотрителем о визите в семь утра, за два часа до официального открытия. Большой поклонник ходьбы и бега, лорд предложил заменить утреннюю пробежку пешим походом к месту будущего оммажа. Седрик, желая сделать этот день незабываемым во всех отношениях, с радостью согласился. Отправились на рассвете — Кеймтон-Хаус находился в добрых пяти милях от Четвуд-Парка.
Быстро миновав небольшую сонную деревеньку, отделявшую Четвуд от Кеймтона, с её каменными, увитыми плющом и розовыми кустами домиками, ухоженными садиками, живыми изгородями и старинной церквушкой на главной площади, они вышли на просёлочную дорогу. Дорога вела через низину, извиваясь среди невысоких, поросших вереском холмов, с которых открывалась пасторальная, типично английская панорама: редкие разбросанные фермы, колосящиеся поля и сочно-изумрудные луга с белыми облачками скученных овечек — Англия блюла своё историческое наследие не менее рьяно, чем Франция. Но была и существенная разница — государство здесь всесторонне поддерживала Корпорация, для которой Англия, подарившая миру Великого лорда, была символическим родовым гнездом, «из которого мы все вышли». Лорды-космополиты, не имевшие корней и сделавшие себя сами, испытывали сильнейшую ностальгию по «фамильному наследию» и всё своё неутолённое чувство семейной принадлежности сублимировали в «Англию времён лорда Кейма», на консервацию которой выделялись баснословные суммы — во времена, когда каждый дюйм земли, из-за её острейшей нехватки, был золотоносной жилой, безмятежно разгуливающие по бескрайним полям овечки влетали в копеечку.
Всю дорогу лорд ван дер Меер развлекал Седрика историями из жизни соседского поместья, которые из-за частых бесчисленных пересказов успели обрасти столь удивительными подробностями, одна другой невероятней, что уже походили на легенды. Больше всего Седрика будоражила история возникновения одной из самых знаменитых и красивых корпоративных традиций, истоки которой находились здесь, на родине лорда Кейма, — посадка дерева жизни. Седрик настолько её любил, что знал на память и сам мог бы поведать кому угодно, но лорд ван дер Меер был отличным рассказчиком, и Седрик с трепетом истого фаната внимал сто первой интерпретации любимого произведения, пытаясь открыть для себя новые, неведомые ранее нюансы и ноты.
Традиция эта была основана лордом Йостом — воспитанником, соратником и спутником жизни лорда Кейма. «Кристиан был великим человеком, — сказал он в своей знаменитой прощальной речи. — А великие люди не умирают. Они просто меняют способ своего служения человечеству. Даже в смерти он думал о других — предпочёл кремацию, чтобы сберечь столь драгоценную землю для нужд живых. Но его последняя воля — не последнее его деяние на благо человечества». С этими словами лорд Йост высыпал из урны прах своего наставника в подготовленную яму и водрузил сверху молодое деревце. «Его дело будет жить в нас, а он сам — в этом дубе. Дуб — особенное дерево. Он олицетворяет мощь, силу, твёрдость, стойкость и первозданное мужское начало — всё то, чем так славился Кристиан. В дубах обитают боги. И те, кто с ними сравнялись».
