Голова Седрика шла кругом, сердце бешено колотилось, — он опять чувствовал себя неофитом, как в ту памятную ночь пять лет назад, когда лорд ван дер Меер постучался к нему со своим экстравагантным предложением. Тогда Седрик ответил вопреки правилам, и ответ этот, вопреки правилам, оказался правильным. Вернее, верным. Но верным было и то, что у каждого верного решения была своя цена, и за каждое решение, в том числе и правильное, он платил соответствующую плату. Седрика внезапно обуяла злость. Он ответит так, как посчитает нужным, и если этот ответ на самый важный вопрос окажется неправильным… Что ж, тогда ответственность за этот провал будет не только на нём. В конце концов, это и было главной задачей лорда — подготовить его к этому моменту и правильному ответу. Впрочем — злость тут же улетучилась, сменилась горечью, — кого он обманывает: ему не в чем упрекнуть своего наставника, лорд ван дер Меер со своей целью справился с блеском, просто он оказался бездарным учеником.
— Разумеется, если я вам за эти пять лет осточертел… — голос лорда впервые за пять лет дрогнул. Лорд умолк и смотрел выжидающе — как всегда, непроницаемое выражение лица, спокойный и бесстрастный взгляд, ни подсказки или хотя бы намёка на правильный или желаемый вариант ответа — ни дать ни взять лорд Кейм с парадного портрета. Надо было отвечать: в подобных вопросах задержка с ответом или его отсутствие — тоже ответ, возможно, самый красноречивый. И ответ этот, как чувствовал Седрик, был очень прост и лежал на поверхности, как и ответы на все прочие вопросы-подвохи лорда. До Седрика внезапно дошло, что все те несколько секунд длиною в вечность, что он метался в поисках верного ответа, он думал о себе. И это решило дело. Правильный ответ тот, который пойдёт на пользу лорду, а не ему самому.
— Вы… — запнулся Седрик, — никогда не сможете войти в Совет двенадцати. Если… останетесь со мной.
Уход лорда с должности старшего советника Второго лорда был достаточно эксцентричным поступком, но всё же понятным, а значит — приемлемым: он в любой момент мог вернуться в Корпорацию без ущерба для дальнейшей карьеры. Что же касалось того, что лорд собирался сделать сейчас, Седрик знал: понимания и прощения ему не будет.
Лорд ван дер Меер подавал большие надежды и уже сейчас, в свои неполные сорок лет, считался одним из главных претендентов в Верховные лорды. Вряд ли он не понимал, что своим выбором ставит крест на дальнейшей карьере. Но Седрик, для успокоения совести, просто обязан был ему об этом напомнить.
— Это вопрос цены, баронет, — пожал плечами лорд ван дер Меер. — И мне она по карману. Этот выбор закрывает мне путь в Совет, но на прочей карьере никак не скажется. Выше мне не дадут подняться, но и столкнуть меня вниз им тоже не удастся. В отличие от вас… Вы это понимаете?
Седрик понимал. Лорд ван дер Меер выполнил свой долг и имел полное право «уйти на покой». Седрик же только стоял в самом начале пути. По окончании наставничества баронетам давались пять лет, чтобы заложить основу будущей карьеры. По прошествии этого срока, на основании рекомендаций наставника и двенадцати независимых лордов из выбранной сферы деятельности, а также достигнутых за время работы профессиональных успехов, они получали титул лорда-по-заслугам. В период наставничества с отношениями было просто — воспитанник хранил верность наставнику. После окончания наставничества и до получения титула лорда-по-заслугам баронеты навёрстывали упущенное — с кем и как душа и тело желали. С получением титула лорда-по-заслугам привольная разгульная жизнь заканчивалась, и наступала пора возвращать долги: теперь уже новоиспечённый лорд должен был сам становиться наставником молодёжи, если не хотел лишиться титула, карьеры и положения. Но Седрик сейчас не хотел об этом думать. Впереди у них с лордом ван дер Меером целых пятнадцать лет — счастливой и свободной жизни на равных. Достаточно, чтобы решить, какую цену заплатить: любовь или карьеру. Впрочем, ответ Седрик знал уже сейчас, но решил придержать его при себе: не зря старшие лорды не дают права голоса тем, кто ещё «не остыл», а потому склонен больше слушаться сердца, чем гласа рассудка.
— Я выбираю вас, — просто сказал он, тихо добавив: — Если вы согласны принять этот выбор.
— С одним условием, — ответил лорд. — Мы вернёмся к этому вопросу самое позднее через пятнадцать лет.
— Оставляете себе пути к отступлению? — ухмыльнулся Седрик, но душу его переполнила благодарность — лорд тоже думал о нём даже в ущерб себе.
— Нет, — отзеркалил ухмылку лорд. — Оставляю вам шанс пересдать экзамен. Что-то я упустил в вашем воспитании, раз вы так бездарно провалили первый же тест на пути к креслу Верховного лорда.
— Яблоко от яблони… — пожал плечами Седрик. Лорд впервые за пять лет отвесил ему подзатыльник. Седрик рефлекторно пихнул его локтем под бок — и обомлел, не в силах понять, как его угораздило осмелиться на подобное панибратство. Седрик усилием воли поднял глаза на наставника — любая «цена», учил лорд, включает в себя «налог» — способность выдержать любой взгляд, вызванный твоим выбором, — и готовые сорваться с языка слова извинения застыли на губах. Седрик получил ответ на свой вопрос — лорд сейчас действительно походил на его брата. По духу, не по крови. В день их знакомства лорд выглядел молодо, сейчас же он был молодым — в глазах его светилось мальчишеское озорство, и даже на носу вдруг засияли незаметные раньше веснушки. Оба рассмеялись, переглянулись и, не сговариваясь, бросились наперегонки домой — на ежедневную пробежку свобода выбора не распространялась.
Вслед им одобрительно шумел ветвями лорд Йост, а может, даже лорд Кейм — этих двоих уже больше ста лет нельзя было отделить друг от друга.
***
Потом был растянувшийся на весь день лениво-праздничный завтрак-обед-ужин, который они готовили и поглощали втроём, под полные дерзких планов разговоры о будущем.
А потом была ночь.
И роскошный «десерт», который для них приготовил лорд.
— Вам теперь можно то, — просто сказал он, — что раньше было позволено только мне. Если вы хотите, конечно.
Седрик с Марком переглянулись.
— Хотим?! Да мы эти пять лет только об этом и мечтали! — слова сорвались с языка Седрика раньше, чем он успел их обдумать, но лорда они, кажется, нисколько не покоробили.
— Я бы очень удивился, если бы это оказалось не так. Это значило бы, что я где-то крупно просчитался: с выбором воспитанников или с их воспитанием.
Седрик с Марком стали мужчинами, и этой ночью лорд ван дер Меер позволил им быть мужчинами.
Седрик проснулся на рассвете — лорд был прав: теперь эта привычка была частью его натуры. Но сегодня, вместо привычных пяти, часы показывали без минуты четыре. Рядом, зарывшись лицом в подушку и сплетясь пальцами рук с лордом, тихо посапывал Марк — в их «семье» он всегда просыпался последним, да и то только после того, как его разбудят, — обычно эту сопряжённую с риском для жизни обязанность брал на себя лорд. Сейчас же лорд с глупой счастливой улыбкой — «Интересно, я сейчас так же выгляжу?» — тоже спал сном младенца, вернее, — если вспомнить события минувшей ночи, — потрудившегося на славу мужчины. Седрик неслышно выбрался из-под одеяла — пусть лорд… нет, теперь уже Даан, выспится — всю ночь — тело Седрика отозвалось истомой — не спал, а он тем временем завершит одно оставшееся дело — как раз к совместной пробежке успеет.
Седрик оделся, вышел из дома и направился к протекавшей рядом с поместьем реке.
«Тяга к шалостям — свойство мальчика, — говорил ему лорд. — Способность к бунту — признак мужчины». Остановившись у кромки воды, Седрик расстегнул ворот рубашки и снял с груди медальон с портретом лорда Кейма, с которым не расставался, даже когда мылся. Замахнувшись что было силы — регулярные тренировки не прошли даром, — Седрик забросил медальон на середину реки. И дело было вовсе не в невидимом укоризненном взгляде кумира, который Седрик чувствовал даже сквозь ткань рубашки. Просто с этого дня в его сердце будет место только для двух мужчин, ставших с ним одним целым, и третьему там не место.
