Традиция предписывала, чтобы последний оммаж совершался там же, где и первый, символически замыкая круг.

Седрик с лордом на рассвете прибыли в Кеймтон-Хаус — пешком, как и пять лет назад. Они уже давно были с Марком триедины, без каких-либо тайн и секретов друг от друга. И всё же, третий, последний, оммаж — слишком интимное действо, чтобы совершать его в присутствии посторонних, даже если этот «посторонний» — твоё альтер эго.

Сегодня всё выглядело так же, как пять лет назад: светило солнце, щебетали птицы, манил неизведанным новый день. И всё же кое-что изменилось: разрослись и ещё больше переплелись ветвями древа жизни лордов Кейма и Йоста, пополнилась новыми дубками их «свита», а виски лорда ван дер Меера тронула первая седина. Но главное — изменился Седрик.

Седрик с наставником остановились у Дуба.

В третьем, последнем, оммаже наставник признаёт подопечного равным себе, а потому и оммаж начинает он.

Лорд подошёл к Седрику, который теперь стоял в полный рост.

Седрик стоял неподвижно. Бесстрастное лицо, гордо вскинутый подбородок, устремлённый в даль взгляд. Настоящий лорд, который носит свой титул по заслугам. Такого не зазорно признать равным. И лорд ван дер Меер, признавая его равным, протянул ему руку. Седрик её пожал, хотя хотелось поцеловать. Пять лет он послушно следовал за наставником. Его наставник с честью выполнил свой долг и довёл его до перекрёстка. Дальше каждый пойдёт своим путём. Как равные — но не на равных: наставник всегда будет на шаг впереди.

— Достойной вам дороги! Великого пути!

Оммаж запечатал прощальный поцелуй в губы — отныне у них будут отношения равных: плечо к плечу, броня к броне, со стуком сердец в унисон. Но равенство это Седрика не радовало.

Ритуал завершился, а вместе с ним закончилось и то, что между ними было. Хотелось плакать. Но лорд ван дер Меер справился со своей задачей на совесть — глаза его воспитанника даже не увлажнились.

Домой, в Четвуд-Парк, возвращались отдельно — это тоже было данью традиции, символом того, что отныне баронет должен сам выбирать и прокладывать свой путь и самостоятельно по нему идти. Выход из Кеймтон-Хауса был только один, поэтому первым ушёл лорд. Седрик же свернул в дубовую рощу, давшую вечный приют и посмертную жизнь самым великим лордам, — идеальное место, чтобы проститься с прошлым и встретиться с новым собой. Разошлись молча, скупо обнявшись: Седрику казалось, что любое слово, которое слетит сейчас с его губ, унесёт с собой и частицу последнего поцелуя лорда, который он отчаянно хотел запечатлеть в памяти на всю оставшуюся жизнь без него; лорд, непривычно задумчивый, тоже не проронил ни слова — всё, что он имел сказать своему подопечному, он сказал за время наставничества.

Священная роща встретила его сакральной тишиной и безмятежным покоем, которые время от времени нарушали только короткие глухие шлепки — это падали первые жёлуди. Глядя на них, Седрик и сам казался себе таким же «падшим» жёлудем, слабым и недозрелым, — слишком рано он отделился от дуба. Было что-то странное и неправильное в этом скороспелом равенстве. К своим двадцати годам Седрик сравнялся с наставником разве что ростом. Во всём остальном ему до него ещё расти и расти. Седрик наклонился и поднял один из желудей — он сейчас, как никогда, нуждался в товарище по несчастью. И тут же выбросил: слабые, с гнилью и червоточиной, ему не ровня. Седрик подошёл к ближайшему дубу. Обнял прохладный шершавый ствол. Провёл рукой по коре, прижался щекой. Прикрыл глаза. Постоял. Подошёл к другому. По очереди почтил всех своих великих предшественников, которые с честью и достоинством прошли этот путь до него — до конца: вот кто отныне его единственная поддержка — и тысячи таких же достойных и сильных живых. Им было не в пример тяжелее: каждый, кто прошёл этим путём до него, проторил и тем самым облегчил его для будущих путников. И теперь его черёд вернуть долг и оставить на дороге след для тех, кто ступит на неё после.

Великие напитали его силой. На душе по-прежнему было пусто. Но впереди замаячил просвет.

Седрик вышел из рощи — и застыл на месте, не доходя до Дуба.

Под Дубом сидел лорд.

— Я не сказал вам главного, баронет, — сказал он, поднимаясь ему навстречу. — Возможно всё. А не только то, что разрешено.

Седрик, потрясённый, молчал, теряясь в догадках, к чему ведёт лорд.

— А теперь, — продолжал лорд, — когда вы это знаете, я хочу вас спросить: что вы выбираете — зная, что возможно всё и вы ограничены лишь собственным выбором — и его ценой?

Седрик не верил своим ушам — каким-то шестым чувством он вдруг понял, о каком выборе говорит сейчас лорд. Это не могло быть правдой. Во всём этом наверняка крылся какой-то крупный подвох.

Седрик, пытаясь справиться с замешательством, прикрыл глаза.

В памяти неожиданно всплыл приезд лорда в их поместье пять лет назад, дегустация коньяка в погребе замка и проведённая там лордом ван дер Меером параллель между коньяком и воспитанником лорда, которую тётя Амели удачно развила, сравнив наставников с коньячными бочками. Но есть и разница — несмотря на тесный симбиоз, коньяк и бочка всё же разные сущности с разным предназначением, и то, что происходит между ними, процесс химический. Наставничество же — процесс алхимический: от длительного пребывания в контакте с наставником-«бочкой» молодой «коньяк»-воспитанник сам превращается в «бочку».

В коньячном бондарстве всё чётко продумано — от выбора дуба до сборки бочек, — чтобы за долгие годы выдержки коньяк мог взять лучшее от бочки.

Во время обжига бочки обруч, расположенный в её основании, от нагревания постепенно стягивается, и отдельные клёпки сближаются между собой, пока окончательно не сомкнутся и не станут единым целым. Когда сборка закончена, готовую бочку отправляют на испытания. Её проверяют на прочность и испытывают кипящей водой, чтобы выявить возможную течь.

И прежде чем Седрик из «коньяка» превратится в «бочку», в которой будут выдерживать следующие поколения «коньяка», ему тоже предстоит пройти испытание. Наставничество закончилось, но его ждал выпускной экзамен, последнее испытание, от которого будет зависеть всё. Несомненным было одно — лорд испытывал его на верность. Но кому? Себе? Лорду? Или Корпорации? Так что же выбрать: верность делу или себе и… лорду? И разве возможно отделить лорда, а теперь уже — и его самого — от Корпорации?

А что ему, собственно, терять? Единственное, в чём он по-настоящему преуспел к своим двадцати годам, было умение не терять себя. Всю свою жизнь, включая последние пять лет наставничества под началом лорда, Седрик оставался верным себе, и это всегда непостижимым образом оказывалось правильным ответом на любые вопросы, которые перед ним ставила жизнь. Но, учитывая особенность этого экзамена, лорд, вполне возможно, впервые ожидает от него самопожертвования и отречения от собственных желаний в пользу интересов и идеалов Корпорации. Возможно, сейчас его испытывает даже не лорд ван дер Меер, а сам лорд Кейм. Возможно, сейчас он, Седрик, принимает непосредственное участие в тайном ритуале инициации.