Марк направляется к бару — он никогда не спрашивает, чего бы Седрику хотелось, а Седрик никогда не возражает: он знает, что Марк обожает экспериментировать с шейкером, и результаты этих экспериментов его ещё никогда не разочаровывали — возможно, потому, что из рук Марка Седрик готов пить любую отраву. А Седрика уже ведёт — похлеще, чем от «котика». Впрочем, Марк и есть «котик» — такой же желанный, шибающий и запретный. Седрик, как в трансе, обходит расставленные полукругом диваны, спотыкается о чьи-то вытянутые ноги, чертыхается, извиняется и как лунатик идёт вслед за Марком. А Марк уже гремит бутылками, звякает бокалами, звенит кубиками льда — готовит своё колдовское зелье и даже не догадывается, что ему оно без надобности. Седрик подходит к нему, и дрожащая от возбуждения рука сама тянется к округлым, обтянутым кожей ягодицам — благо от гостей их закрывает барная стойка. Седрик скорее чувствует, чем ощущает, что под брюками у Марка ничего нет, и в голове тут же проносится подлая предательская мыслишка: Марк не знал о его приезде — Седрик сам не стал говорить, чтобы сделать сюрприз, — а значит, оделся — вернее, не оделся — так для кого-то другого. Но Седрик решительно отметает это подозрение: не такой человек Маркиз, чтобы одеваться ради кого бы то ни было — даже ради него, — от этого немного горчит во рту. Он подчиняется и готов угождать только одному повелителю — собственному чувству прекрасного, — и этот мнимый реванш над потенциальными соперниками немного подслащает горечь. Седрик приближается к Марку вплотную, трётся коленом о его подколенную впадину — слышно, как мягко скрипит под коленом кожа, — смыкает ладонь на его паху, потирается носом о его плечо, шумно, судорожно втягивает его запах и, шалея от собственной смелости, хрипло выдыхает ему на ухо — родной язык сейчас так кстати, а тон его не терпит возражений:

— Пошли.

— Что, прям счас? — Марк опускает голову, с преувеличенной сосредоточенностью отмеряет шампанское и кампари, плотная шелковистая завеса волос струится по его лицу и прячет его выражение от Седрика. Но Седрик готов поставить на кон то единственное, чего он сейчас так исступлённо хочет, что там, под завесой, Марк довольно улыбается.

— Да. — Седрик прижимается сзади, потирается совсем уж бесстыдно — его твёрдый «аргумент» наверняка убедительней любых слов, — но от слов Седрик тоже не отказывается. — Очень надо. Пожалуйста.

Марк поворачивается, вручает ему воронкообразный бокал с огненно-красным содержимым и долькой апельсина на стенке.

— Поднимайся наверх, — говорит он. — Я скоро подойду.

Но Седрик не отступается.

— Как скоро?

— Скоро! — в голосе Марка прорезаются недовольные нотки — Марк не любит, когда ему перечат, даже если это в его же интересах, — но на лице Марка играет такая довольная улыбка, что остатков разума Седрика хватает ровно на то, чтобы не спорить и подчиниться: какая разница, даже если Марк явится секунду спустя, эта секунда всё равно будет равна вечности. Седрик нехотя отлепляется, достаёт телефон и, делая вид, что собирается позвонить, выходит с бокалом из зала. Цепким взглядом он окидывает холл и, убедившись, что путь свободен, быстро и неслышно взбегает по лестнице на второй этаж, где исчезает за дверью комнаты Марка.

Ожидание ожидаемо длится вечно — Седрик успевает допить коктейль, — и едва Марк переступает порог своей спальни, Седрик громко, ударом ноги, захлопывает за ним дверь и вжимает Марка в стену. За последний год Седрик сильно раздался в плечах, и сейчас целиком закрывает собой Марка. Седрик вбивает колено ему между ног, ноги Марка раздвигаются, как сухая доска под напором топора, и Марк оказывается пригвождённым к стене, как бабочка на булавке. Терпения Седрика хватает ровно на то, чтобы разорвать кружева на рубашке Марка и приспустить с него и с себя брюки. С мудрёной шнуровкой сапог Марка возиться нет ни сил, ни желания, и Седрик просто разворачивает Марка лицом к стене.

…Марк звонит утром следующего дня, отрывисто сообщает, в каком кафе его ждёт, и, не дожидаясь ответа, бросает трубку. Седрика гложет двойное чувство вины перед лордом: этой ночью он — впервые — отказался разделить с ним постель, а теперь придётся отказаться ещё и от традиционного совместного воскресного бранча — а лорд так старался, всё утро готовил! — но отказать Марку Седрик не может.

На Марке тёмные непроницаемые очки в пол-лица, которые он не снимает даже в кафе. Очки ему идут — Маркизу всё к лицу, — но Седрика не покидает ощущение, что на нём и лица-то нет. Да и сам Марк сегодня какой-то отсутствующий — молчит и курит. Кофе его так и остаётся нетронутым. Седрик поначалу пытается завязать разговор, но, убедившись в тщетности своих попыток, сдаётся и тоже замолкает. Седрик уже успел понять о друге главное — на Марка ни в коем случае нельзя давить и к чему бы то ни было принуждать, даже в таких пустяках, даже — и особенно! — в том и к тому, чего он сам хочет. Слишком много на него давили в жизни, и сейчас даже малейший намёк на давление и принуждение он принимает в штыки — рефлекс. Марк явно не в духе, но раз он сам его сюда вытащил, то рано или поздно сам и заговорит. Логика Седрика не подводит.

— Вечеринок больше не будет, — затянувшись так сильно, что, кажется, щёки слиплись изнутри, Марк подаёт наконец голос. В голосе этом столько уверенности и безапелляционности, что Седрик даже не удивляется — просто принимает к сведению.

— Жаль, — искренне отвечает он. — Мне они нравились.

Марк хмыкает. Седрик смущается.

— Я имел в виду… сами вечеринки тоже.

— Да я понял.

— Но тебя тоже можно понять. Это всё жутко напряжно. Организация и всё такое. Ты и так столько держался. Я бы так не смог.

Седрик не видит глаз Марка, но кожей ощущает, каким странным у него сделался взгляд.

— Это не я решил.

— А кто? — только услышав свой вопрос, Седрик понимает его абсурдность.

— Наш доморобот, — фыркает Марк. — А ты как думаешь?

Седрик извиняется.

— А причина? Ведь не мог же он без повода… — и тут до Седрика доходит. Сразу становится ясно, почему Марк пригласил в кафе его. Сердце ухает вниз, к горлу подступает тошнота, а его самого вдруг засасывает в вакуум. — Он… узнал?!

— Нет. Вот тебе и повод.

— Ты можешь выражаться яснее? — от страха у Седрика сдают нервы, и он невольно повышает голос.

— Я его отшил. — Оба умолкают: Марк собирается с мыслями, Седрик пытается осмыслить услышанное — и последствия. — Сказал, что слишком устал после вечеринки.

— А он? — Седрик замирает.

— А он, — усмехается Марк, — сказал, что раз я так устаю от этих тусовок, то он их с этого дня запрещает.

Седрик прикрывает глаза, и перед его внутренним взором как наяву возникает сцена: лорд Коэн, невозмутимый, как Верховный лорд, кладёт руки Марку на плечи, желает ему спокойной ночи и, поцеловав на прощание в лоб, заботливым отеческим голосом говорит: «Отдыхайте, баронет» — и выходит из комнаты. По крайней мере, лорд ван дер Меер, когда Седрик ему вчера отказал, отреагировал именно так.

— Он тебе настолько противен? — тихо спрашивает Седрик и запоздало понимает, что не надо было, — вопрос Марку наверняка ещё противнее. Ему хорошо говорить: наставника он получил по результатам теста, а не по «политическим соображениям», и с лордом ван дер Меером у него полная гармония, в том числе и в постели. Седрик не чувствует к лорду Коэну антипатии — как и особой симпатии, впрочем, тоже, — но ему и спать с ним не приходится. А у Марка — политический «брак», и его предпочтений и тем более согласия никто не спрашивает.

— Да нет, почему? — в голосе Марка — искреннее недоумение, и Седрик переводит дыхание. — Как раз постель — единственное место, где он хоть немного похож на человека. За её пределами он гораздо противнее, уж поверь.

— Тогда… почему? — у Седрика замирает сердце: он уже знает ответ — по этой же причине он отказал своему наставнику, — но так хочется, чтобы Марк его озвучил. Марк усмехается, и от этой усмешки сердце Седрика вдруг начинает бешено колотиться, словно пытается наверстать «прогул», который оно так глупо и наивно себе позволило.