…На Марке узкие чёрные бриджи, открывающие крепкие загорелые голени; низкая посадка и отсутствие ремня ещё больше подчёркивают его и без того плоский впалый живот. На Марке элегантная приталенная рубашка навыпуск с застёжкой на планке, отделанная по борту чёрным кантом; длинные манжеты с серебряными запонками закрывают наполовину кисти рук, так что видны только унизанные тяжёлыми кольцами длинные тонкие пальцы. На Марке — мягчайшие чёрные лоферы со скупой бахромой и кисточками, как влитые обтягивающие его узкие вытянутые ступни. У Марка — узкая длинная фигура, с девичьей грацией и юношескими очертаниями и пропорциями. У Марка чёрные прямые блестящие волосы, струящиеся по плечам, а на губах — неизменная цинично-насмешливая улыбка. В облике Марка всё: от покрытых бесцветным лаком ногтей на руках до надменного взгляда антрацитовых глаз — соответствует его кличке — Маркиз, которая — неизвестно, с чьей подачи — очень быстро и прочно закрепилась за ним в богемно-гламурной тусовке Гамбурга.

Уже далеко за полночь, но Седрик этого не замечает — Марк душа компании, и у его вечеринок культовый статус не только из-за места, где они проводятся. К тому же, лорд ван дер Меер ещё позавчера отбыл с Вторым лордом в Сингапур, так что спешить некуда. Чего не скажешь об остальных приглашённых — их-то наставники на месте и уже, наверно, заждались своих подопечных. Парни нехотя начинают прощаться. Седрик поднимается вместе со всеми, но его останавливает безапелляционное Марково «Подожди здесь, я провожу остальных», брошенное вполголоса. Седрик охотно повинуется. Впереди выходной, дома его никто не ждёт, и расходиться не хочется совершенно.

Пару минут спустя возвращается Марк с двумя бокалами виски в руках. Седрик, расслабленно полулежащий на диване, напрягается. Тусовки Марка отличаются повышенной трезвостью — дань заключённому им с Вторым лордом «пакту»: вечеринки, как-никак, проходят в его доме и под его эгидой, и лорд Коэн даёт на них добро только при условии неуклонного соблюдения «сухого закона» — пара слабоалкогольных коктейлей не в счёт, — которое он гарантирует наставникам приглашённых баронетов. Одно серьёзное злоупотребление — и Марк лишится «лицензии» навсегда.

— Естественное испарение, — пожимает плечами Марк, присаживаясь рядом с Седриком и протягивая ему бокал. — La part des anges. Так это у вас во Франции, кажется, называют? А мы, особенно учитывая отсутствие наставников, действительно вели себя как ангелы.

Седрик хмыкает, но бокал принимает.

— А если лорд Коэн заметит?

— Учитывая то, в каких количествах это пойло испаряется в компании его гостей, — вряд ли.

Они молча поднимают и пригубливают бокалы.

Марк переводит взгляд на Седрика и щурится.

— Я вот всё думаю… — задумчиво говорит он, рассматривая Седрика сквозь содержимое своего бокала. — Сколько тогда было от «котика» и сколько — от тебя лично?

Марк, повернувшись вполоборота, грациозно забрасывает ему ступни на колени, скрещивает лодыжки, и Седрик замирает: спихнуть их небрежным движением ноги было бы чересчур грубо, а взять в руку обнажённую, филигранно выточенную лодыжку Марка — значит больше её не выпустить.

— Марк…

Марк продолжения не дожидается.

— Из тебя получится отличный лорд, — усмехается он, убирая ноги, и тут же тянется за сигаретами. — Да что там. — Марк закуривает, спина его горбится, и Седрик не сводит с него глаз: Марк даже сутулится грациозно, с врождённым небрежным изяществом. — Самый крутой лорд в истории Корпорации. Потому что до тебя ни один лорд не смог устоять передо мной. При этом, заметь, мне даже предлагать не надо было — сами просили и умоляли.

— Марк…

— Хотя правда, — продолжает Марк, стряхивая на ковёр пепел, — конечно, намного прозаичнее. Я тебе просто не нравлюсь.

— Марк…

— Настолько не нравлюсь, — вдавив носком лофера окурок в паркет, Марк встаёт, — что у тебя на меня без «котика» не стоит.

В этом весь Марк: манит, дразнит, играет.

Седрик порывается подняться за ним, но ему это почему-то не удаётся, и он безвольно плюхается обратно.

В голове приятно шумит — ровно так, как надо. Третий день без лорда, а значит, без секса, уже даёт о себе знать. И всё же этого недостаточно, чтобы броситься с головой в омут.

Сейчас, на трезвую — даже несмотря на принятую «долю ангелов» — голову предложение Марка кажется безумием, согласиться на которое во второй раз он не решился бы даже под «котиком». Седрик и сам не может понять, чего — вернее, кого — он боится больше: наказания лорда ван дер Меера или мести Второго лорда. Но, будь он до конца откровенным с собой, Седрик бы признал, что больше всего он боится самого Марка: поверить, хотя бы на миг, что он может быть интересен такому парню, а поверив, не обжечься — и, главное, не разочаровать его, когда он предстанет перед ним таким, каким он есть, без эйфорического прикрытия «котика»…

Но Марк всё решает за двоих. Подходит к Седрику, опускается рядом с ним на пол, обхватывает руками его колени и зарывается лицом ему между ног.

— Пошли, — глухо шепчет он, потираясь щекой о тонкую ткань Седриковых брюк. — Очень надо. Пожалуйста.

И эта мольба действует на Седрика похлеще самого забористого «котика». В конце концов, запрет лорда касается только «порошка», а не Марка — о том, что между ними тогда произошло, лорд даже не вспоминал, хотя наверняка знал. Но главное, Марк, при желании — а с этим-то у него всё в порядке, — без проблем найдёт ему замену. И если за себя Седрик может поручиться, что это останется сугубо между ними, то в отношении остальных он вовсе не уверен. «Так хотя бы всё будет под контролем», — думает он, прежде чем окончательно потерять над собой контроль.

…На Марке узкие кожаные штаны, облегающие, как вторая кожа, его длинные стройные ноги. На Марке высокие, до колена, шнурованные кожаные сапоги с заклёпками. На Марке свободная белоснежная шёлковая рубашка с пышным кружевным жабо и манжетами. В этом весь Марк: нежный верх, грубый низ. Марк первый замечает его появление — вернее, единственный — в этой богемно-гламурной компании Седрик интересен только ему. Марк улыбается и поднимается ему навстречу. Образованная им брешь в кружке гостей тут же смыкается — вечеринка уже достигла той стадии, когда в присутствии хозяина гости не то что не нуждаются, а откровенно им тяготятся. В улыбке Марка столько радости, что Седрик даже готов поверить, что он тоже соскучился. Потому что сам Седрик — очень. Они целых две недели не виделись — уезжали с лордом на каникулы. Седрик так соскучился, что даже уговорил лорда вернуться в Гамбург на день раньше — чтобы попасть на вечеринку к Марку, — и помчался к нему прямо из аэропорта. Но Седрик тут же обуздывает распоясавшееся воображение: Марк рад всем своим гостям, а кому не рад, того не приглашает. Марк приближается к нему лёгкой и грациозной походкой — Марк вообще порхает по жизни, как бабочка-однодневка, — Марк легко и небрежно клюёт его в щеку — ничего личного, Марк всех так встречает, — и Седрика обдаёт смесью отборнейших ароматов: древесно-цитрусовым одеколоном, ментоловым дымом и едва ощутимым запахом алкоголя — такого же тонкого и дорогого, как парфюм и сигареты. Маркиз роскошен и сексуален, как никогда. Седрик цепенеет, а его животное альтер эго пробуждается к жизни. А Марк уже отворачивается, бросает небрежно через плечо по-французски: «Проходи, присаживайся. Я сейчас». Для Седрика эти слова — словно интимное признание. Марку без разницы, на каком языке говорить, — он трилингва: свободный французский у него от отца, немецкий — от жизни в Швейцарии, а английский — от матери и принадлежности к мировому бомонду. Но для Седрика, выросшего в старинном французском шато в самом сердце исторической Гранд-Шампани, разница есть. Родной язык даёт ему опору в жизни, корни, благодаря которым он не чувствует себя космополитическим перекати-полем. Корпоративный Гамбург говорит на всемирном английском и элитарном немецком, и лорд ван дер Меер, прекрасно владеющий французским, не общается на нём с Седриком из принципа, желая, чтобы он больше практиковался в этих «полезных» языках. Но на английском и немецком Седрик способен выразить только мысли, а на французском — себя и чувства. А посиделок в кафе с тётей Амели раз в месяц — после того как Седрик стал воспитанником старшего советника Второго лорда, тётка его, конечно, любить не начала, но былое пренебрежение сменилось уважением — и, похоже, неподдельным, — слишком мало, чтобы утолить его жажду, да и не о чем им с тёткой разговаривать, несмотря на все её старания. А больше на belle langue здесь и не говорит никто. Один Марк снисходит — когда ему благоволит.