Ужин подходит к концу, наступает мужская пора, и старая леди их покидает.

— Виски, шерри, бренди? — герцог вопросительно выгибает бровь и смотрит только на Алека.

— Из ваших рук — любую отраву, герцог, — улыбается Алек.

Оба смеются: герцог — довольно и громко, Алек — застенчиво и почти робко.

Робин не устаёт поражаться Алеку. В нём всего поровну: мужского и женского, порочности и невинности, ума и шалости. Со слабыми он сильный, с сильными — хитрый, а с равными — первый: Алек Ховард умеет найти подход к любому. С Робином он неизменно колюч, ядовит и насмешлив, а с его отцом — мягкий, застенчивый, кокетливый: весь спектр уловок, отточенных до совершенства с мистером Стюартом, когда нашкодит и надо загладить провинность. Похоже, железный капитан и впрямь чувствует себя виноватым перед его отцом. Хм, это надо взять на заметку. Это можно использовать. Плохо только то, что на отца эти уловки, похоже, действуют не хуже, чем на мистера Стюарта.

Отец обращается к обоим, но говорит только с Алеком. И так же ведёт себя Алек. Робин чувствует себя в родном доме лишним, хуже того — третьим лишним. Прошло пять лет, но ничего не изменилось: эти двое по-прежнему не просто равны, они — равноинтересны друг другу. Это переполняет чашу терпения Робина. Он подрывается и бросается к выходу.

— Ты уходишь? — доносится ему вдогонку — Алек, похоже, впервые за вечер замечает его присутствие.

— Меня не приглашали, — не оборачиваясь, огрызается Робин. В столовой повисает неловкая пауза.

— А тебе в собственном доме нужно приглашение? — раздаётся насмешливый голос герцога. Робин останавливается у порога и с вызовом смотрит на Алека.

— А ты не идёшь?

Алек прекрасно понимает причину гнева Робина и в очередной раз поражается, насколько, при разительном внешнем сходстве, эти двое отличаются внутри. И не знает, чему удивляться больше: феноменальной способности отца одной фразой повернуть в свою пользу любую ситуацию — даже ту, которую он сам же и создал, чтобы унизить собеседника, — или не менее феноменальному таланту сына разрушить свой шанс с достоинством выйти из двусмысленного положения. Ирония судьбы: Робин такое же разочарование для герцога, как и его, Алека, отец — для Алека.

Алек отрицательно качает головой — беседу с отцом он предпочитает сексу с сыном.

— Нет, я ещё посижу.

Герцог Девонширский слывёт среди британской знати большим эксцентриком — все свои дела он ведёт самолично.

— Меня многие не понимают, — говорит он Алеку, когда они переходят в курительную и с бокалами шерри устраиваются у камина. Курит Алек редко и мало — скорее для поддержания авторитета, чем для удовольствия. Но от сигареты в компании герцога он получает настоящее наслаждение. — Считают, что бизнес ниже достоинства настоящего аристократа. Особенно если тот не нуждается в деньгах и не вынужден их зарабатывать. Жалкие глупцы. Они не видят дальше алчности и наживы. А на самом деле бизнес — это битва воина Духа.

Алек улыбается — не потому, что находит слова герцога нелепыми или смешными. Просто от переизбытка радости — на душе у него сейчас очень-очень хорошо, а из уст герцога он готов с упоением внимать любой «отраве». Но герцог, видимо, истолковывает его улыбку иначе.

— Я не идеализирую бизнес, — говорит он. — Я поклоняюсь Делу. Дело всегда было наилучшей духовной практикой — Великое Делание суть подлинная алхимия. И своим Деланием я избрал бизнес — из всего разнообразия дел мне он ближе всего. Бизнес — это современный и более цивилизованный аналог войны, а воевать знати никогда не было зазорно — из завоеваний мы все произошли. Думаю, это проявление Дела тебе тоже бы подошло — в этом плане мы с тобой очень похожи. Впрочем, мы с тобой вообще очень похожи.

От камина идёт жар. Херес горячит кровь. Лицо Алека вспыхивает от столь лестного комплимента. И Алек, уже год стоящий на распутье перед выбором дальнейшей карьеры: бизнес или право? право или бизнес? не хочется ведь полностью зависеть ни от собственных менеджеров, ни тем более адвокатов, — тут же решает, сам удивляясь, что такая дилемма вообще возникла: конечно бизнес! Теперь вопрос только куда: Гарвард (подальше от дома, что, конечно, плюс, но и от Четсуорта тоже, что, конечно, минус) или Лондонская школа экономики (плюс и минус меняются местами)?

— Вы, случайно, алхимией не занимаетесь, герцог? — спрашивает Алек с улыбкой. Шутка не кажется ему шуткой — о герцоге всякие слухи ходят. И суть их лучше всего передаёт его меткое прозвище — герцог Демонширский.

— Занимаюсь, — отвечает тот без тени улыбки. — Но не случайно.

Голос герцога столь серьёзен, а вид его так внушителен, что Алек ёжится. От герцога это не укрывается.

— И прежде чем твоё пылкое воображение нарисует тебе средневековую лабораторию в подвалах моего замка… — Герцог делает паузу и, плеснув себе в стакан новую порцию хереса, поднимает его на уровень глаз, любуясь игрой цвета в бликах пламени. — Я не переплавляю свинец в золото, — говорит он, сделав глоток. — Меня интересует алхимия Духа. Впрочем, золото я тоже добываю. Но алхимия со времён средних веков существенно продвинулась в этом направлении.

Речь герцога исполнена серьёзности и пиетета, с которыми полагается рассуждать о столь мистических материях, и Алек слушает, затаив дыхание. В конце двадцатого века такие вещи звучат слишком абсурдно, а оттого ещё более притягательно и убедительно. Особенно когда ты парень, тебе восемнадцать и у тебя такие огромные планы на эту жизнь, что философский камень рядом с ними меркнет.

— Современные алхимики доказали, — с таинственным прищуром говорит герцог, и Алек замирает в предчувствии откровения, — что золото гораздо проще и надёжнее добывать на бирже, чем переплавлять в допотопных котлах.

Герцог наконец улыбается, магия развеивается, и Алек прыскает, в душе немного обиженный, что герцогу удалось его так просто и элегантно разыграть.

— Но об этом поговорим как-нибудь в другой раз.

Герцог точно алхимик — в его присутствии время течёт совершенно иначе, — и Алек сам не замечает, как наступает полночь. Спать и тем более расходиться не хочется совершенно, но «приличия должны быть соблюдены». Они прощаются. Герцог остаётся отдать кое-какие распоряжения на завтра, а Алек поднимается в свою комнату. И едва не матерится в голос, когда находит в своей постели спящего Робина. Алек подходит на цыпочках к кровати, выключает настенный бра и, тихо прикрыв за собой дверь, покидает комнату. Спальня Робина здесь же, рядом, и Алек, не долго думая, отправляется туда.

Робин появляется на рассвете. Алек от переизбытка чувств тоже уже не спит. На лицах обоих — недоумение: Робина — неподдельное, Алека — напускное.

— Ты где всю ночь шлялся? — насмешливо спрашивает Алек.

— Я… у тебя ждал, — голос Робина от волнения срывается на позорный лепет. Даже в призрачном свете зарождающегося зимнего дня видно, какой у него несчастный и растерянный вид.

— Ну а я, понятно, сразу к тебе пошёл, — невозмутимо отвечает Алек. — И сам не заметил, как уснул, тебя дожидаясь.

— Нда, прикол, — смеётся Робин. — Я тоже.

Робин в растерянности застывает посреди комнаты — хоть спальня и его, да ещё и в его родном доме, но к Алеку в постель без приглашения не прыгают — достаточно того, что он так непозволительно ворвался к нему вчера: Алек ничего не говорит, но Робин кожей чувствует его недовольство. Робин жалеет о своей откровенности — надо было сказать, что он в другой комнате спал.

Вид у Робина сейчас слишком жалкий, чтобы находиться с ним в одном помещении — не говоря уже об одной постели, — и Алек, небрежно бросив ему: «Спокойной ночи», уходит к себе. Но, едва завидев свою примятую, ещё хранящую тепло Робина постель, он отправляется в душ и время до завтрака коротает с Клер.