— Робин, нет… Я… не по этой части.

Робин вскакивает на ноги вслед за ним.

— Ну что ты ломаешься, как девка? — перебивает он позорное блеяние Колина, сгребая его в охапку и тщетно пытаясь впиться поцелуем хоть куда-нибудь. — Можно подумать, ты не хочешь.

— Не в этом дело… — Робин замечает, как у Колина пылают уши.

— А в чём? Я не в твоём вкусе? Так свет можно выключить.

— Мой отец… — Сбиваясь, краснея и запинаясь, Колин рассказывает.

Отец, наслышанный об итонских нравах, выразился предельно ясно: если до него дойдёт хотя бы малейший намёк, с Итоном придётся распрощаться. А до него дойдёт — старший брат рассказывал, что, когда он учился здесь, отец специально прикармливал административно-учительский персонал, чтобы те «присматривали» за ним.

Окончивший обычную государственную школу и даже не пытавшийся поступить в университет, отец бравирует тем, что сделал себя сам, а частные элитные школы и высшее образование считает разводом для лохов. «Я тебе так скажу, сынок, — любит он поучать сына, будучи навеселе. — Если есть смекалка и хватка, то никакой диплом не нужен. А если этого нет, то никакой диплом не поможет». На Итоне настаивает мать — не потому, что она такая уж возвышенная интеллектуалка — в этом плане они с отцом два сапога пара, — но матери свойственно простое обывательское тщеславие: для скучающей домохозяйки дело принципа — показать «им всем»: знай наших — наши мальчики с принцами учатся. Ну а Колин в душе стыдится своих недалёких родителей-обывателей и больше всего на свете жаждет не просто выбиться «в люди», а пробиться в высшее общество — впрочем, для него оба понятия равнозначны, — и Итон — первая ступенька на этом пути.

Робин слабо понимает, что ему пытается втолковать его жертва — у него сейчас работает другая голова, — и в нём нарастает всё большее раздражение: не только от внезапного отказа и неутолённого, не находящего выхода возбуждения, но и от самого Колина — в своей жалкой попытке не ослушаться отца и при этом сохранить благосклонность его, Робина, он откровенно убог и ничтожен. Убожество и ничтожество Робина не возбуждают. Ещё слово, и у него, несмотря на всё желание, просто не встанет.

— Все этим занимаются, — предпринимает он последнюю попытку. — И все это знают. Родители тоже. Это правила игры.

— Робин, нет.

Сказано тихо, но твёрдо. Робин сразу отпускает «жертву» — ясно, что сегодня ничего не обломится.

— Можно подумать, твой папаша через это не прошёл, когда учился здесь. — Папаша этого выскочки-нувориша здесь, как и в любом другом мало-мальски приличном месте, не учился, и юный маркиз, как и все остальные обитатели «Благородного» дома, это знает. Но, раздосадованный отказом и неудовлетворённым желанием, он не может не взять реванш. Хотя бы так. Подколка попадает в цель — Колин краснеет, хотя, казалось бы, куда уж больше.

— Мой отец здесь не учился, — бормочет он, отстраняясь от Робина и заправляя рубашку в джинсы. Это не так-то просто — руки его дрожат, и пальцы плохо слушаются.

— А где? В Хэрроу, что ли? — фыркает маркиз, продолжая упиваться унижением посмевшего отвергнуть его парвеню. — Так там нравы не лучше. Традиции везде одинаковы.

Колин, проглотив насмешку, молча покидает комнату.

Неутолённое возбуждение и злость не дают сидеть на месте. Спать тем более не хочется. Бесцельно пощёлкав пультом, Робин выключает телевизор. В комнате, где всё напоминает о его поражении, оставаться нет никаких сил, и он, бросив мельком взгляд на часы — половина двенадцатого, — выходит из комнаты. Сбежав по лестнице вниз, Робин застывает в нерешительности у входной двери. Лучше всего, конечно, было бы просто прогуляться на улице. Но время позднее, в Доме уже полчаса как отбой, заметят — проблем не оберёшься, и Робин сворачивает налево — в сторону общей гостиной. Сейчас там, конечно, пусто, но ему это только на руку — не хочется никого видеть и хочется остыть.

Робин уверенно распахивает дверь — и застывает на пороге.

На сдвинутых полукругом диванах перед камином мельтешат тени. Вспыхивает и гаснет кончик сигареты — судя по острому характерному запаху, курят здесь отнюдь не табак, — звякают лихорадочно заталкиваемые под диваны пустые бутылки — и хорошо ещё, если из-под пива. Его наверняка приняли за главу Дома — кто ещё мог явиться сюда в такой час и с таким апломбом? Робин чувствует устремлённые на себя взгляды, а интуиция распознаёт их обладателей ещё до того, как это сделают глаза. Нда, вот ведь вляпался — только этого не хватало.

— Извините, — бормочет он, отступая в холл. — Я не хотел помешать.

По комнате разливается физически ощутимое облегчение, и испуг в глазах собравшихся сменяется недоумением — десять пар глаз, требуя объяснений, выжидающе смотрят на нахала, посмевшего вторгнуться в их владения. Глаза Робина свыкаются с полумраком, и ему наконец удаётся разглядеть присутствующих. Предчувствие не обмануло: crème de la crème «Благородного» дома во главе с принцем Гарри. Впрочем, заправляет здесь не Гарри.

— А, лорд Хартингтон, — слышится чуть насмешливый, расслабленно-благодушный голос Алека Ховарда, капитана Дома. Чуть повернув в сторону Робина голову, он приветливо машет ему рукой: — Заходите. Для полной услады вас-то нам и не хватало.

— Да нет, я, пожалуй, пойду. — Робин машинально пятится к выходу. Но от Алека не так-то просто отделаться.

— Давай-давай, — голос капитана суровеет. Робин не решается ему перечить — не хватает только настроить против себя самого крутого парня Дома.

— У нас для вас даже кое-что ещё осталось, — говорит Алек, двумя пальцами поднимая за горлышко бутылку из-под портвейна, на донышке которой что-то плещется. — Его королевское высочество угощает, — доверительно добавляет он, кивая на сидящего напротив Гарри.

Робин окидывает быстрым взглядом собравшихся. Великолепная семёрка, Алек и его «команда», напоминает монолит: в центре дивана слева полулежит Алек в обрамлении руки своей «правой руки», капитана Игр Дома Грега Фергюсона, на ковре, прильнув к ногам Алека, как два верных пса, — неразлучные близнецы Джеф и Хью, а по бокам, привалясь друг к другу, — Зак, Мэт и Дуг: голова Зака на груди Мэта, рука Мэта в волосах Дуга, затылок Дуга на плече Грега. Напротив — дружественная делегация из Мэнор-Хауса, итонской резиденции принца Гарри: сам принц и его бессменная свита — Том ван Страубензее и Гай Пелли. Последние трое на год моложе Алека с его кликой, но в умении тусить могут дать им большую фору. Да и королевское родство и близость к королевскому престолу не следует сбрасывать со счетов. Так что обе компании стараются дружить и не перебегать друг другу дорогу. Но у Алека, в отличие от принца, одно существенное преимущество: он не только умеет тусить, но и блистает в учёбе. Собственно, это и есть та причина, которая не даёт обеим компаниям слиться в одну: Алек и его «команда» отличаются интеллектуальным снобизмом, тогда как свита принца формируется по принципу «кто кого перепьёт».

Алек со своей командой исповедуют элитарность во всём — от происхождения до личностного развития, тогда как принц со своей «свитой» считают, что уже всем всё доказали одним фактом своего рождения. Компания Алека тоже не прочь потусить, но во время их вечеринок избранные гости, дефилируя с бокалом рислинга в руках, с умным видом рассуждают о философии Платона и Аристотеля. На безупречном греческом, разумеется. Тогда как гости принца, запивая косяки водкой, взахлёб обсуждают перипетии своих сексуальных похождений и меряются прелестями своих последних пассий. Если не валяются без сознания под столом, разумеется. Не то чтобы Робин знал это наверняка — на вечеринки ни к тем ни к другим он не вхож, — но слухи такие ходят. А в слухах, даже самых нелепых и преувеличенных, всегда есть доля правды.